ИЛИ – ИЛИ - Рэнд Айн - Страница 61

Люди в зале суда помнили, что те же самые газеты меньше двух лет назад вопили, что продукция «Реардэн стил» должна быть запрещена, потому что ее производитель подвергает людей опасности из-за своей жадности. Они помнили, что этот человек в сером первый проехал по железнодорожному мосту, сделанному из его металла. Теперь он предстал перед судом за корыстное преступление – утаивание от общества металла, который сам же и предложил на рынок.

Согласно процедуре, установленной указами, дела подобного характера рассматривались не присяжными, а комиссией из трех судей, назначенных ОЭПом. Процедура, установленная указами, оглашалась как неофициально-демократичная. По такому случаю из старого зала суда Филадельфии убрали скамью судьи, вместо нее поставили стол на деревянной платформе; это придавало помещению атмосферу собрания, где президиум пытается облапошить умственно отсталую публику.

Один из судей зачитал обвинение.

– А теперь вы можете высказаться в свое оправдание, – объявил он.

Стоя лицом к судейскому столу, Хэнк Реардэн ответил несгибаемо-чистым тоном:

– У меня нет оправданий.

– Вы… – Судья запнулся; он не ожидал такого поворота. – Вы отдаете себя на милость суда?

– Я не признаю права этого суда судить меня.

– Что?

– Я не признаю права этого суда судить меня.

– Но, мистер Реардэн, это легитимно назначенный суд для разбирательства преступлений такого рода.

– Я не признаю свои действия преступными.

– Но вы признали, что нарушили указы, контролирующие продажу вашего металла.

– Я не признаю за вами права на контроль над продажей моего металла.

– Должен вам заметить, что признания этого вами и не требовалось.

– Я полностью отдаю себе в этом отчет и действую соответственно.

Реардэн заметил, что в зале царит тишина. По правилам многослойного обмана, в который все эти люди были вовлечены во благо друг друга, им следовало рассматривать его сопротивление как непостижимое безрассудство; Реардэн ожидал ропота удивления и осуждения – не было ни звука; люди сидели в безмолвии. Они поняли.

– Вы хотите сказать, что отказываетесь повиноваться закону? – спросил судья.

– Нет. Я подчиняюсь закону – до буквы. Ваш закон гласит, что моей жизнью, моим трудом и моей собственностью можно распоряжаться без моего согласия. Отлично, вы можете распоряжаться мною без моего участия. Я не стану оправдываться в ситуации, когда невозможны никакие оправдания, и не буду делать вид, что предстал перед справедливым судом.

– Но, мистер Реардэн, закон специально оговаривает для вас возможность высказать свое мнение и оправдать себя.

– Человек, привлеченный к суду, может оправдывать себя только тогда, когда судьи осознают объективные принципы справедливости, принципы, защищающие его права, которые они не могут нарушить и к которым он может призывать. Закон, по которому вы меня судите, гласит, что у меня нет никаких прав, что не существует никаких принципов и что вы можете сделать со мной все, что пожелаете. Что ж, действуйте.

– Мистер Реардэн, закон, который вы обвиняете, основывается на высшем принципе – принципе общественного благосостояния.

– Что это за общество? Что оно считает для себя благосостоянием? Было время, когда люди верили, что «благо» есть понятие, определяемое сводом моральных ценностей, и что ни один человек не имеет права добиваться блага для себя путем нарушения прав другого. Если узаконено, что мои собратья могут жертвовать мною, как пожелают и ради чего угодно, если они верят, что могут присвоить мою собственность только потому, что нуждаются в ней, – что ж, так поступает любой бандит. Существует единственная разница: бандит не просит моего согласия на свои действия.

Ряд мест в зале суда был предназначен для почетных гостей, приехавших из Нью-Йорка наблюдать за ходом процесса. Дэгни сидела неподвижно, на ее лице застыло торжественное внимание, понимание того, что слова Реардэна определят дальнейший ход ее жизни. Рядом с ней сидел Эдди Виллерс. Джеймс Таггарт не пришел. Пол Ларкин сидел сгорбившись, с вытянутым лицом, напоминающим морду животного, заострившуюся от страха, переходящего в злобную ненависть. Мистер Моуэн, сидевший рядом с Ларкином, был человеком простым и недалеким; его страх носил не такой глубинный характер. Моуэн слушал с негодованием и недоуменно шептал Ларкину:

– Господи, все пропало! Теперь он убедит всю страну, что бизнесмены – враги общественного благосостояния!

– Должны ли мы понимать ваши слова так, – спросил судья, – что вы ставите собственные интересы выше интересов общества?

– Я придерживаюсь мнения, что подобный вопрос может быть поднят лишь в обществе каннибалов.

– Что вы имеете в виду?

– Я считаю, что между людьми, которые не требуют незаработанного и не практикуют человеческих жертвоприношений, не возникает столкновения интересов.

– Следует ли понимать, что если общество считает необходимым сократить ваши прибыли, то вы не признаете его права на это?

– Почему же, признаю. Общество может сократить мои прибыли в любое время, когда пожелает, отказавшись покупать мою продукцию.

– Мы говорим о других методах.

– Любой другой метод сокращения прибыли – это бандитская разводка, и я понимаю его так.

– Мистер Реардэн, вряд ли это способ оправдать себя.

– Я сказал, что не буду оправдываться.

– Но это неслыханно! Вы осознаете серьезность предъявленного вам обвинения?

– Я не собираюсь принимать это во внимание.

– Вы представляете себе возможные последствия своей позиции?

– Полностью.

– По мнению суда, факты, представленные обвинением, не дают повода для снисхождения. Наказание, которое суд имеет право наложить на вас, чрезвычайно сурово.

– Валяйте.

– Простите, не понял?

...

– Налагайте.

Трое судей переглянулись. Затем один из них обратился к Реардэну со словами:

– Небывалый случай!

– Это нарушает все правила, – произнес второй судья. – Закон требует, чтобы вы представили на рассмотрение петицию в собственное оправдание. Единственный другой вариант – вы должны подтвердить для протокола, что отдаете себя на милость суда.