Цифрогелион (СИ) - Вайнберг Исаак - Страница 54

Люди вокруг были крайне дружелюбными и жизнерадостными. Я бы даже сказал — излишне. Было в их поведении что-то странное… Вначале я списывал свои подозрения на то, что я прибыл из куда более депрессивного места, чем это, но чем больше я находился тут, в Южной Столице, тем больше мне становилось не по себе...

Взрослые, дети, полицейские — все были какими-то слишком… Жизнерадостными, а их жизнь, какой-то постановочной. Словно я следил не за реальной жизнью, а за отлично отрепетированным спектаклем, целью которого было показать совершенное, счастливое общество…

Пригород от Южной Столицы отделяло около километра лугов, на которых паслись коровы, козы и овцы. Но и здесь не обошлось без странностей: тут и там на поле торчали из земли широкие зонты, под многими из которых, прятались от солнечных лучей животные. Они лежали на перинах вроде тех, которые я видел в коровнике мистера Спарки. Тут же были и столы с едой и люди, носящие на поясах вёдра с жидкостью (судя по всему, водой), которой они, при помощи широких щёток, неустанно обрызгивали животных, видимо, чтобы немного охладить их шкуры.

Миновав луга, я достиг высокой арки, ведущей в город. Над ней, на красном гобелене, белыми витиеватыми буквами был начертан текст:

«Душою чистый — в любви находит смысл жизни».

Несколько десятков лет в Северной Столице были крайне популярны различные религиозные сообщества. Я не застал те времена, но много читал о них, когда изучал архивы дворцовой стражи. Лозунги этих организаций были очень похожи друг на друга, думаю из-за отсутствия воображения у тех, кто их сочинял (они предпочитали заимствовать и модифицировать под свои нужды чужие). Так вот лозунг «Душою чистый — в любви находит смысл жизни», был очень похож на них, так как отлично ложился на общую для всех концепцию: «Находи счастье в вере, а не в материальных благах — блага лучше отдай нам, от греха подальше». В общем, увидев этот высокопарный, но крайне банальный лозунг, я лишь презрительно скривился.

Пройдя под аркой, я оказался в городе.

Просторная, читая мощёная улица, широкие тротуары, фонарные столбы, судя по всему, подключённые к центральному электроснабжению, так как я не видел на них генераторных отсеков. Пёстрые вывески, витрины магазинов, за которыми стояли манекены в нарядных платьях и наглаженных костюмах.

На тротуарах было людно, а по дороге то и дело проезжали экипажи. Экипажи эти отличались от тех, которые можно было повстречать в Северной Столице. Генераторный отсек их был куда более объёмным и занимал не менее четырёх пятых общей длины транспортного средства, оставляя лишь одну пятую для размещения пилота и пассажиров. Колёс у повседневных экипажей было не четыре, а от восьми до шестнадцати, но сами они при этом были значительно меньшего диаметра.

Я предположил бы, что подобный увеличенный генераторный отсек нужен для того, чтобы транспорт мог развивать бо́льшую скорость за счёт размещения нескольких животных в отсеке, но экипажи, напротив, двигались крайне медленно, а трогались с места с ощутимым усилием.

Вдруг меня посетила любопытная мысль: а ведь за городом дороги были совершенно пустыми — экипажи по ним ни ездили, и более того, я не видел их припаркованными ни в одном дворе…

Продолжая размышлять над странностями, связанными с экипажами, домашним скотом, шрамами на головах и необычными брошюрами, я отправился в сторону собора с золотыми куполами.

Я шёл уже минут десять, когда моё внимание привлекла вывеска какой-то забегаловки:

«Кафе добропорядочного мистера Илая». Но заинтересовало меня не название и даже не широко улыбающаяся физиономия с пышными усами, изображённая на овальной вывеске, а висящая чуть ниже деревянная табличка с золотой гравировкой: «Участник программы Искупление».

Возможно, в этом кафе мне удастся завести разговор с официанткой и собрать хоть какую-то информацию о Дворце, Губернаторе и о том, что в этом городе, чёрт возьми, происходит?

Я подошёл к двери и с удивлением заметил, что дверной ручки на ней нет. В тот же миг дверь медленно отворилась, открывая мне путь внутрь помещения.

Войдя внутрь, я потерял дар речи…

Решив посетить новое для себя кафе, вы можете ожидать увидеть внутри что угодно, но к тому, что увидел я, нельзя быть готовым.

В длинном, прямоугольном зале было двадцать деревянных столов, выстроившихся в два ряда на всём протяжении обеих стен. Каждый стол окружали две скамейки, обитые светлой кожей. Из стены, за каждым столом, торчали человеческие тела. Они были вмурованы в стены по грудь. Это были не просто люди, высовывающиеся сквозь дыру в стене, о нет, к их телам были пришиты кожаные ремни, прикрученные стальными винтами к стене, а к позвоночникам, прикреплены, при помощи металлических скоб, стальные балки, так же вмурованные в стену. Эти балки заставляли тела висеть в воздухе, нависая над столами, и при этом не позволяли шевелить корпусом, оставляя свободу лишь рукам и голове. Из черепных коробок несчастных в стену уходили пучки проводов.

За столами сидели люди, в основном семьи с детьми. Тела, вмурованные в стену, разливали им кофе, подсыпали сахар в кружки, очищали варёные яйца от скорлупы. Один мужчина, под восторженный хохот своих детей, надел свою шляпу на голову исхудалого старика, нависшего над столом.

В помещении не было ни официантов (если не считать официантами обслугу, вмурованную в стены), ни барной стойки. Кроме столов, в помещении я увидел ещё одну дверь с надписью «туалет» и небольшое окно в дальнем конце зала, примерно в полутора метрах от пола.

— Добро пожаловать, сэр…— раздался у меня за спиной измученный голос.

От неожиданности сердце моё ушло в пятки. Оглянувшись, я увидел ещё одно человеческое тело, вмурованное в стену. В отличие от других, этот человек был вмурован в стену боком, рядом с дверью, таким образом, что, повернув голову в одну сторону, он мог увидеть через маленькое смотровое окошко гостей, подошедших к двери с той стороны, и открыть для них дверь, а потом повернуть голову в другую сторону, и поприветствовать их…

— Разрешите повесить ваш пиджак? — человек протянул трясущуюся руку в мою сторону.

Теперь я обратил внимание на вешалку на стене рядом с ним. Видимо, он не только открывал двери, но и заботился о верхней одежде…

— Не нужно, — сделав над собой усилие выдавил я. — Благодарю…

Я медленно прошёл в зал и, замерев в нерешительности на одно мгновение, сел за ближайший свободный стол, разместившись на самом краю, подальше от девушки-обслуги с бледным, измученным лицом, которая, кажется, спала.

Сердце моё бешено колотилось в груди. Я всеми силами пытался взять себя в руки. Это место… Это место было настоящим адом… Но я не должен был выказывать своё смятение, я обязан выглядеть так, словно всё, что происходит вокруг ничуть меня не удивляет…

— О боже, простите меня! — вдруг испугано воскликнула девушка, вмурованная в стену, открывая глаза. — Прошу вас, не нажимайте на красную! Ради всего святого! Я не хотела проявить к вам неуважение, достопочтенный сэр! Не нажимайте — умоляю вас!

— На красную? — удивился я. — На какую ещё кра…

И тут я заметил, что по краям стола, и с моей, и с противоположной стороны, ближе к стене, вмонтированы в столешницу небольшие пульты с четырьмя кнопками: белого, чёрного, красного и жёлтого цвета. Между двумя этими пультами, почти по центру стола, лежал блокнот и карандаш.

— Что делает красная кнопка? — тихо спросил я, смотря, как губы девушки начинают трястись (она вот-вот расплачется). Её длинные рыжие волосы убраны в хвост, бледное лицо выглядит измученным, под глазами повисли огромные тёмно-синие мешки. Грудь плотно обмотана бинтами, а худые руки безвольно лежали на деревянной столешнице.

— Красная делает больно… — на её глазах всё же выступили слезы. — Очень больно, сэр… Пожалуйста, не нажимайте красную…

— Я не буду нажимать красную, — поспешил успокоить девушку я, накрывая своей ладонью её холодную кисть. — А что делают остальные кнопки?