Западная война (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич - Страница 43

Танки выкатывались из-за гребня складки местности всей толпой и шли вперед малым ходом. Достаточным для того, чтобы пехота за ними поспевала. Шли и вели на ходу огонь из своих орудий и пулеметов, стремясь подавить вражеские позиции и не давать им стрелять по сопровождающей их пехоте.

Подходили на дистанцию в полсотни метров и останавливались, пропуская пехоту вперед и поддерживая ее огнем. А та, прорываясь к траншеям, закидывала немцев гранатами и добивала плотным стрелковым огнем в упор.

И сразу продвигались дальше.

Саперы устанавливали заряды в стенках траншей.

Взрывы.

И танки один за другим перекатывали по этой канаве с пологими стенками на другую сторону. Благо, что гусеничный двигатель и паровая машина позволяли очень здорово тянуть на малом ходу. Ни один ДВС не сравниться. Так что перли они как… как танки.

И снова в бой.

Танки выкатывались вперед, открывая огонь из своих орудий на подавление противника, пехота пряталась за ними и шла следом, готовясь атаковать рывком следующую «полосу препятствий». Причем, само собой как-то получилось, что пехотинцы не рассеивались по фронту, а сбивались в кучи за танком, используя его как щит. Ведь идти приходилось в полный рост, чтобы успевать.

Немецкая оборона сыпалась и крошилась, разваливаясь. Ведь у Кайзерхеер не было никаких средств противотанковой обороны. Даже патронов для винтовок с бронебойными пулями. Да, имелись 37-мм гранатометы, сделанные по аналогии с русскими образцами, но они своими снарядами ничего пробить не могли, ибо были они не бронебойными, а либо осколочными, либо шрапнельными. И их 15-мм подобной брони, особенно наклонно, уверенно держали. Имелись и пушки, как калибров в три дюйма, так и больше. Но они были совершенно не пригодны для стрельбы по малоразмерным подвижным целям. Тем более, что располагались они, учитывая опыт Русско-Японской войны, на закрытых позициях.

Какие-то потери, конечно, происходили. То гаубичный фугас слишком близко взорвется и сорвет гусеницы или повредит катки. То крупным осколком или близким взрывом заклинивает башню. А то уничтожает машину прямым попаданием. Но, в целом, это были редкие частности. Немцы были удивлены. Немцы были шокированы. Немцы были сломлены.

Фланговый удар? О да! Его попытались нанести.

Только не успели.

Наступление танкового полка, подкрепленного дивизией Имперской гвардии, сумело за день боев вскрыть и разгромить хорошо эшелонированную линию обороны глубиной в десять километров. Это 6 июня. И уже 7 июня окончательно опрокинули всякую германскую оборону на участке. А потом развернулись и в 8 июня встретились лоб в лоб во встречном сражении с теми двумя германскими дивизиями, что пытались ударить во фланг и тыл наступающим русским. Благо, что запас хода позволял такие маневры проводить.

Конечно, уничтожены или разбиты были далеко не все части и соединения тех двух германских корпусов, что были сосредоточены против русских. Но их оборона была пробита. И они в беспорядки отходили, стараясь избежать ударов во фланг и тыл уже себе. Ведь за дивизией Имперской гвардии шли четыре дивизии Имперского резерва.

Так или иначе, но к исходу 8 июня русская группировка в Померании разбила немцев в сражениях у Ратебура и Фридладна, после чего достигла Пренцлау. Что вынудило немцев спешно отводить свои войска из Восточной Померании для защиты Берлина до которого оставалось всего каких-то девяносто километров…

Вечерело.

Кайзер Вильгельм II тихо и вульгарно пил коньяк из эмалированной кружки, сидя в беседку недалеко от своего дворца в Потсдаме. Его семья спешно эвакуировалась в Баварию, в Мюнхен, дабы не рисковать. Он же решил остаться в Берлине. Ну… рядом с ним.

Начальников Генерального штаба и разведки, что десяток дней назад кормили его обещаниями, он велел расстрелять. Сначала хотел повесить, но его отговорили. Все-таки офицеры. Но его отговаривали только от формы казни, но не от нее в принципе. Никто из высшего генералитета не сомневался – это поражение в Восточной Померании – начало конца. Тем более, что седьмого июня русские дирижабли совершили ночной налет на понтонную переправу и разбомбили ее в пух и прах. Утром, когда офицеры попытались оценить потери, оказалось, что не осталось ничего. Вообще ничего. Бомбы не только растерзали понтоны, но и немало повредили много чего на берегу.

Торпедные катера не сумели прорваться в Штеттинский залив. Их встретили в узостях и расстреляли. Там ведь дистанции совершенно смехотворные, а эти автоматические шестиствольные 20-мм русские пушки идеально подходили для противодействия таким кораблям…

Какой-то успех был достигнут только австрийцами в верховье Одера и Вислы. Но и то – локальный. Их действия вынудили русских перебросить туда железнодорожную артиллерию. Что позволил выбить их из Кюстрина. Однако теперь эта, потенциальная удача, которую можно было бы развернуть в стратегический успех, становилась ничем… пустыми играми…

Вильгельм плеснул коньяка и с осоловевшими глазами повернулся на звук. Кто-то явно приближался. Медленно сфокусировав взгляд, он увидел супругу.

- Зачем ты здесь? Почему вернулась?

- Ты думаешь, это поможет? – Мрачно кивнула она на бутылку.

- Предлагаешь застрелиться, чтобы не видеть позора?

- У русских есть пословица: «За одного битого, двух небитых дают». Это поражение – боль. Но нужно жить дальше.

- Как? Сейчас на Германию как свора шакалов набросятся все эти мерзавцы, что только и ждали момента… пока мы воевали. Боже! Какие они твари! Какая мерзость! Мы воевали, а они… мы и русские… Мне не обидно проиграть Николаю. Нет. Он показал, чего стоит. Но теперь я проиграю еще и этим шакалам. И от этого я чувствую нестерпимый позор… боль и позор… их не заглушает даже это… - махнул он рукой, опрокинув бутылку.

- Ты думаешь, Николай с ними будет делиться?

- А ты думаешь, что нет?

- Вспомни его слова про Францию. Он ее ненавидит.

- И что с того? Он и Австро-Венгрию ненавидит. Что не помешало ему действовать рационально, наступая там, где он в состоянии победить. Он ведь не лез в горы. Не штурмовал снежные перевалы. Нет. Он наступал там, где мог быстро и легко достигнуть успеха.

- Он не Австро-Венгрию ненавидел, а Франца Иосифа… который уже давно преставился. И тех, кто его окружал.

- И что это меняет?

- Не теряй присутствия духа. Мы еще не проиграли.

- Это вопрос решенный. Теперь Франция действительно вступит в войну. И нам конец.

- На нашей западной границе почти пятьсот тысяч австро-венгерских войск. В Вене прекрасно понимают всю глубину трагедии. И отчетливо осознают, что с ними сделают, если они останутся одни.

- Австро-венгерских… - с презрением произнес Вильгельм. – Они не устоят перед французами.

- Это еще не поражение.

- Почему ты так решила?

- Вот, - произнесла она и протянула письмо, что до того прятала в рукаве. Оно не подписано, дабы не вызывать подозрений. Мало ли, к кому оно могло попасть? Но детали, освещенные в тексте, говорят однозначно о написании его Марией Федоровной, матерью русского Императора.

- И что там? – Безучастно спросил Вильгельм, даже не попытавшись взять протянутое ему письмо.

- Не хочешь прочесть?

- Нет.

- Зря. Она говорит о том, что он высоко ценит немцев за их стойкость и боевой дух… и совершенно презирает французов.

- И что? Это и так всем известно. Но воюет-то он с нами.

- То интервью шведской газете… оно было дано не столько для нас, сколько для англичан и французов. Немцы, конечно, увлеклись. Но не настолько. Да и вообще – в этой войне мы, конечно, понесем потери. Но не проиграем.

- Серьезно? – Грустно усмехнулся Вильгельм. – Она так и пишет?

- Нет, конечно. Она пишет намеками. Весьма, надо сказать, прозрачными. И очень просит, чтобы я поддержала тебя, чтобы ты не сломался, потому что, если это произойдет, Николай может передумать. – Произнесла она и силком впихнула в руку Вильгельма письмо. – Поэтому я здесь.