За мгновения до... (СИ) - Мальцева Виктория Валентиновна - Страница 58

В начале ноября Дамиен внезапно заявляет, что ничему умному его не учат, и «чему, в принципе, Дуглас Колледж способен научить, если бизнес УЖЕ приносит прибыль больше запланированной»?

- Ну, может быть, они научат тебя тому, что позволит  увеличить эту прибыль ещё больше? – делаю предположение.

Но вижу, что решение уже принято:

- Я перевожусь в UBC на режиссёрский.

- Режиссёрский? – моя челюсть на столешнице.

- Да, я всегда хотел снимать кино.

Вот так заявление.

- А зачем тогда ресторан?!

- Как зачем? Мне же нужно чем-то семью кормить!

В ноябре нам исполняется по двадцать, и в столь юном возрасте мы обнаруживаем себя живущими настоящей жизнью самостоятельной пары.

- Мы как будто уже женаты, и у нас, похоже, это выходит лучше, чем у многих, – сообщает Дамиен свои наблюдения в одно раннее буднее утро, уплетая приготовленную моими руками яичницу с беконом.

Да, я и сама уже давно это заметила: мы, вынужденно помещённые в условия почти полной самостоятельности, справляемся лучше многих взрослых опытных пар.

Между нами совсем нет ссор. Обязанности по хозяйству распределились сами собой – Дамиен готовит ужины, я – завтраки, уборкой занимаемся вместе по субботам в первой половине дня. Во второй - едем за продуктами, резво закидывая в корзину свои обычные покупки, потому что уже давно изучили вкусы друг друга. Дамиен стирает бельё, я натягиваю его на матрас, потому что он ненавидит эту процедуру так же сильно, как и запихивание подушек в наволочки, а одеяла в пододеяльник. Дамиен всегда загружает посудомоечную машину, поскольку мне неприятно иметь дело с грязной посудой, а я раскладываю её в шкафчики, потому что ему никак не запомнить, где что лежит.

К Рождеству мы вместе украшаем дом, развешивая гирлянды по балконам и крыше, кустам и единственной во дворе ели.

В начале декабря мать звонит справиться, как мы, и ставит в известность, что на праздники они с Дэвидом вернутся домой, и мы решаем, наконец, открыть им всю серьёзность нашего с Дамиеном «примирения». Она просит нас приехать в аэропорт и встретить их двадцать третьего декабря, поэтому половину двадцать второго мы проводим в магазинах, закупая весь необходимый праздничный ассортимент.

День Х начался как день Х: мне приснился сон – алое море, и я тону в нём, захлёбываясь водой с металлическим привкусом, но, что хуже, в море обитают змеи, и чем глубже я опускаюсь на дно, тем их больше, и тем меньше мои шансы спастись. Я отчаянно пытаюсь отбиваться, но внутреннее глубинное «знание» неизбежности поражения медленно поглощает мою душу, делая руки слабыми, ноги бессильными. Наконец, глаза видят, как к груди приближается одна из ядовитых тварей, а руки беспомощны, они не слушаются моих приказов,  безвольно плавая в спокойной кровавой воде. Я жду укус, и он происходит: жуткая боль прямо посередине груди, в том месте, где красуется татуировка алого мака. Я чувствую, как яд распространяется по моему телу – фатально, неумолимо, как проникает в сердце, как сковывает удушающим спазмом, как боль разрывает меня на части, делая дальнейшее существование невозможным. Неразумным.

Просыпаюсь с криком и мокрым от пота лбом, тру грудь в месте приснившегося укуса, продолжая чувствовать боль, хотя сон давно сменился реальностью.

Дамиен держит меня обеими руками и, раскачиваясь из стороны в сторону, почти кричит:

- Это просто сон, я рядом, я всегда буду рядом! Ничего не бойся, что бы ни случилось – я всегда с тобой!

И чуть позже:

- Я люблю тебя! Я так тебя люблю…

В то утро мы в последний раз занимаемся любовью.

Дамиену тоже что-то снилось – я вижу это в потерянности выражения его лица, в странности более долгих, чем обычно, взглядов, в неосознанности его рук, сжимающих мои, в постоянном желании почти неотрывного физического контакта.

- Мы ведь в любом случае будем вместе? Что бы ни произошло? Как бы они не отнеслись? – то ли спрашивает, то ли утверждает за завтраком.

Я впервые вижу его настолько неуверенным и напуганным. Это не Дамиен, он совершенно не похож на обычного себя, всегда чётко знающего, чего ждать от жизни и почему.

- Мы будем вместе! – отвечаю то, что он хочет услышать, и стараюсь звучать максимально уверенно.

Мы с ним словно поменялись местами. Я даю ему точку, на которую можно опереться, вопрос лишь в том, на что опереться самой.

После еды и утреннего кофе напряжение рассеивается, и Дамиен, улыбаясь своей хитрой улыбкой, журит меня, что слишком долго собираюсь, ведь у нас на сегодня запланировано столько дел. Я отвечаю, что вместо ожидания и упрёков разумнее выгнать машину и прогреть её, если он не хочет, чтобы наши задницы примёрзли, как обычно, к его кожаным сидениям. Дамиен целует мой нос и со словами «Да, мой генерал!» уходит в гараж.

Потратив первую половину дня на долгий шопинг, приезжаем домой и, разгрузив пакеты и коробки, распихав в холодильник и кухонные шкафчики привезённое, заваливаемся на диван в столовой, чтобы передохнуть и, наконец, спокойно обняться, что к этому моменту обоим уже нужно как воздух.

Дамиен снизу, я сверху, его руки на моей спине, ягодицах, бёдрах, под свитером и на груди, губы – на моих губах.

- Я люблю тебя! – шепчет между поцелуями.

- Я тебя тоже! – отвечаю.

- Знаешь, я думаю, они уже давно всё поняли, - неожиданно сообщает.

- Почему?

- Мы ездили вдвоём в Италию – после этого только идиот не догадается!

Или тот, кого достаточно убедительно дурачат. Я помню конец июля, когда Дамиен предупредил отца перед самой поездкой о том, что мы уезжаем, мать позвонила мне шесть минут спустя, и после её вопросов «В Италию? Вдвоём?», вернее, вследствие того тона, каким они были заданы, я поняла, что либо ложь, либо Италии мне не видать как собственных ушей. И заверила мать, что мы собрались в Европу всей нашей компанией, ну, почти всей - кроме Мелании. Мать расстроилась, но поверила.

Поверила, потому что даже в самых ужасных ужасах, способных зародиться в её голове, версии, в которой я претендую на место прекрасной Мелании, не могло существовать в принципе.

- Пойдём наверх! – просит, и я чувствую животом, что он не шутит.

- Нет, нам нужно приготовить хотя бы часть еды на завтра! – дразню его, надеясь, что он схватит меня на руки и нахально утащит в спальню, как делал уже сотню, наверное, раз.

- А мы потом спустимся обратно… - обещает, прижимая свои ладони плотнее  к моим ягодицам.

Мы целуемся и, поглощённые друг другом, не замечаем, как открывается входная дверь, впуская наш конец.

- ЕВА! – этот внезапный вопль, квинтэссенцию ярости и раздражения мне не забыть до самой смерти.

Вскакиваю, как ошпаренная, словно вор, пойманный на месте преступления. Дамиен поднимается вслед за мной, но подчёркнуто медленно, словно ничего плохого, ничего запрещённого или неприемлемого не делал. Каждым движением он пытается доказать своё право на то, чему не быть.

- А… почему так рано? – бормочу, пытаясь на ходу сообразить стратегию защиты. – Ты же сказала, встретить нужно двадцать третьего…

- Нет, я говорила двадцать второго! – практически орёт мать.

Дэвид выглядит растерянным и впервые не пытается меня защитить.

Я не понимаю, что происходит. Да, они узнали о «нас» не так, как мы планировали,  но какого чёрта так реагировать?

Чувствую себя бесконечно униженной, словно мне тринадцать, и меня поймали на сексе или курении травки. «Мы взрослые люди, в конце концов, и имеем право делать, что хотим» – тысячи раз повторяю самой себе. Да и хотим-то, в сущности, вполне нормальной адекватной вещи – просто любить друг друга. 

- Живо в свою комнату! – приказывает мать, сверля почти ненавидящим взглядом.

 Её трясущиеся руки укладывают коробки с рождественскими подарками на барную стойку, но те падают на пол, и именно в этот момент, наблюдая её борьбу с собственными неуклюжими пальцами, я вспоминаю свой сон, и осознаю, что это конец.