Железный старик и Екатерина (СИ) - Шапко Владимир Макарович - Страница 47

     Было понятно, что Дмитриев и Галина никогда вместе не сварят каши.

     После полива старик сразу увёл мальчишку на рыбалку. И, как оказалось, далеко от места купания, от своей берёзы. Потому что, когда сёстры пришли туда – рыбаков с удочками не увидели. Ни ниже по течению, ни выше.

     – Смылся, – зло сказала Галина, снимая пёстрое платье. Даже забыв про шикарный свой купальник под ним. С красивыми вышитыми чашками. Который, казалось, так и приехал вместе с ней из далёких семидесятых. Правда, «шикарный» обвис сейчас на ней, сморщился как на водолазе. Да и показывать его было некому. Одна мелкотня, кипящая в речке.

     С разбега плюхнулась в воду, поплыла. Катюшка наяривала за ней сажёнками.

     Загорали на песке. Галина лежала на спине, подняв тощее колено как облысевший черепок. Глаза темнели из-под полей шляпы. Тихо, зло говорила:

     – Эгоист чистейшей воды. Кроме себя, единственного, никого для него вокруг нет. Притом, эгоист ещё физически крепкий. Смотри, какой поджарый. Ни жиринки на нём. Такой всех переживёт. Никто ему не нужен. И ты хочешь рассказать ему всё. Дура. Ничего, кроме унижения и стыда, потом не будет. Ещё начнет требовать доказательств. Какие-нибудь дээнка проводить. В лучшем случае, отпихнёт вас всех от себя. Разом. Тебе нужно такое, Катюшка? – Приподнялась даже на локоть. Ожидая ответа.

     Нет. Катюшке такого не нужно. Катюшка косо сидела, не видя, смотрела на сеющийся песок из своего кулака. Сперва из одного кулака, потом из другого.

     Ближе к вечеру, после «жарёхи» рыбаков, Галина вытерла салфеткой губы, встала из-за стола:

     – Ну, пора и честь знать. Спасибо за гостеприимство.

     – Можно бы ещё пожить, – разрешил Дмитриев, обсасывая хвостик. Плотвички.

     – Да нет уж. Спасибо. Пора. Вечером на поезд.

     Галине «на поезд» нужно было в воскресенье, на девятичасовой. Екатерина Ивановна злилась от такого вранья, но тоже собиралась. Как же, ведь нужно проводить теперь гостью. Сегодня. В девять. Специальный поезд для гостьи подадут. Рома недоумевал, ничего не мог понять.

     Во двор, на удивление, Дмитриев вышел одетым. В клетчатую рубашку и штаны. Смотрел, как старуха тискает Рому, прижимает. Сейчас заревёт на всю округу. На потеху Свищёву. Который уже высунулся, раскрыл рот.

     Подошла. Вплотную. Искала слова на шее у него и груди. (Чувствовал её дыхание.) Видимо, чтобы сказать на прощанье пару ласковых.

     Городсковой казалось, что если два эти стальных бездушных шара, как в физике, сблизятся ещё хоть на сантиметр – неминуемо шибанёт молния. Белый разряд. К счастью обошлось. Сестра только тряхнула руку Дмитриеву:

     – Счастливо оставаться, Сергей Петрович!

     Галина шла, кипела:

     – Вот козёл, так козёл! (Она, видимо, думала, что «козёл» будут её удерживать, хватать за подол: не уходи, вернись!) Видела я козлов, но таких… И ты такому хочешь всё рассказать?

     Екатерина Ивановна несла сумки, хмурилась, сама уже не знала, чего хочет.

<p>

 </p>

     Галина Ивановна смотрела на странного кота, который не ел свежую рыбу. Только с опаской обнюхивал.

     – Чего это он?

     – Не пробовал, наверное, никогда сырой рыбы, – предположила Городскова. – Сгибалась, поощряла кота: – Ешь давай, дурак, ешь!

     Феликс взял, наконец, в зубы плотвичку и понёс. Как пойманную мышь. Исчез в дыре. Однако тут же вернулся – и понёс вторую рыбёшку. Опять как мышь.

     – Тоже с большим приветом, – дала заключение Галина. Имея в виду Дмитриева, который категорически отказался есть халву. Привезённую ею, Галиной. Тоже воротил морду. Как Феликс. Одна порода.

     Смех смехом, но сама Галина Ивановна животных любила. Всегда держала в доме. И собак, и кошек. И главной причиной сейчас её столь быстрого отъезда из гостей были как раз теперешние два её домашних питомца, – длинношёрстный кот Семён Семёнович и лопоухая такса Рикки Васильевич.

     – Нет, Катюшка, и не уговаривай, – заявила она ещё на вокзале, едва сойдя с поезда. – Андреева-соседка согласилась присмотреть только неделю. С дорогой моей как раз и получится. Семён Семёнович ещё куда ни шло, а Рикки Васильевич всю квартиру загадит. если не выводить на двор. Сама знаешь. Не могу, Катя, никак.

     Городскова знала повадку Рикки Васильевича – если хозяйка, не дай бог, где-нибудь надолго задерживалась – делал кучу. Демонстративно. На видном месте. Из вредности. Назло. Не помогали ни тыканья мордой в кучу, ни имитации хлестаний ремешком. Сердито стоял, зажмуривался. Не будешь в следующий раз бросать, стерва.

     Это был лопоухий толстый малый почти без ножек, похожий на вытянутый реостат с загнутой ручкой-крутилкой. Длинношёрстный Семён Семёнович с дивана смотрел на наказанного кореша спокойно, философски. У Семена Семеновича была в туалете своя коробка с песком. Когда она становилась достаточно полной – он бомбил с унитаза. Философ.

<p>

 </p>

     Субботу и воскресенье занимались делами. Ещё раз съездили на кладбище, покрасили оградку и скамейку. Пока опять покаянно стояла перед портретами матери и отца, как перед выцветшими округлёнными цифрами, сердитая Галина корячилась, высаживала на могилы цветы, купленные в магазине «Огород и сад». В городе снова ходили по магазинам, сестра покупала кое-что из одежды, почему-то считая, что таких тряпок в Сургуте нет. Хорошо обедали, ужинали. Смотрели сериалы. Однако разговор всё время крутился вокруг Дмитриева. Вокруг Дедушки. Даже на вокзале Галина никак не могла забыть его. Его тёплую встречу. Уже и поезд приближался, и нужно было лезть в вагон, а она всё говорила: «Обожди, он ещё женится. Не смотри, что старик. Он как сохранённая копия неоткрывающегося сайта. Он ещё покажет себя. Выставится. Во всей своей красе. А ты к нему с внуком, с правнуком. Забудь, Катюшка».