Книга алхимика
(Роман) - Уильямс Адам - Страница 26

Упомяну лишь об одном госте, ибо он даст вам представление о том, что порой происходило по вечерам в доме у визиря. К тому же в свете того, что случилось в дальнейшем, визит этого гостя имеет для меня особое значение. Однажды в Андалусию прибыл знаменитый суфий аль-Газали[40] и по приглашению визиря посетил и Мишкат. В первый вечер он читал нам свои стихи. Аль-Газали слыл мистиком, и таковым он оказался на самом деле. Мудрец обворожил и потряс нас своей поэзией, ибо в своих стихах он описывал Всевышнего словами мужчины, чье сердце полыхает огнем любовной страсти. Мы с Азизом слушали аль-Газали взявшись за руки и прижавшись друг к другу. Мы всегда ощущали, что в наших чувствах друг к другу присутствует высшее начало, и стихи суфия, казалось, являются подтверждением и без того нам известного.

На следующий вечер аль-Газали и Саид устроили диспут. Аль-Газали подверг критике философию Аристотеля, неоплатоников и естественные науки, а Саид все это отстаивал. Аль-Газали, продемонстрировав глубокие познания в предмете спора, которые он приобрел, будучи некогда приверженцем взглядов мутазилитов, пытавшихся примирить познание нового с исламом, изложил свою нынешнюю точку зрения. Согласно взглядам суфиев, к которым он теперь принадлежал, есть только один способ познания Всевышнего, и это познание не через разум, но исключительно через дух. Никогда прежде я не слышал столь изобретательных и убедительных доводов. Выдающегося ума человек критиковал разум. Аль-Газали словно загипнотизировал нас своей блестящей речью, своим орлиным профилем, аскетическим пламенем в глазах и красотой арабского языка. Ну а Саид тем временем полулежал, развалившись на подушках, напоминая гигантскую желеобразную медузу, и жевал финики.

Когда аль-Газали закончил, Саид с трудом поднялся и заговорил. Мы поначалу думали, что из уважения к гостю визиря его ответ будет лишь вежливой формальностью и потому напрасно ждать от Саида что-то интересное. Однако через несколько мгновений мы поняли, что перед нами вовсе не любящий сибаритствовать бездельник, с образом которого все успели свыкнуться. Саид, с легкостью жонглировавший своими познаниями о Вселенной, чудесным образом преобразился, будто бы став воплощением и Аристотеля, и Сократа, и самого Гермеса одновременно. Я как сейчас вижу его силуэт на фоне горящего пламени очага, что отбрасывало отблески на лица рассевшихся по коврам гостей. Салим сухо улыбался. Лицо же аль-Газали превратилось в маску, будто он пытался скрыть изумление и обиду. Как? Неужели кто-то осмелился бросить ему вызов?

Саид четко и кратко изложил наши знания о мире. Начав с животных и растений, он закончил описанием небесных сфер. Наш наставник не произнес ни одного лишнего слова. Несмотря на то, что он избегал пышных эпитетов, его речь произвела столь же сильный эффект, как и рассуждения суфия. За какие-то несколько минут он описал космос и звезды, за которыми ведет наблюдение человек. В них он усматривал суть Бога-Перводвигателя. Затем он приступил к рассмотрению доводов аль-Газали. Саид заявил, что любое общение со Всевышним, равно как и познание Бога, пусть и ограниченное, возможно только лишь с помощью разума, дарованного нам Всевышним. Только с помощью силы разума мы можем проникнуть в тайны первопричин. Более того, Саид заявил, что отвергать данную нам силу разума есть не что иное, как богохульство, ибо разум является орудием, которое Всевышний в великой своей милости даровал нам для наблюдений за окружающим миром, являющимся подлинным проявлением Его божественной силы. Познавая мир, мы познаем величие Творца, тем самым поклоняясь Ему. Бога надо искать в математике, ибо она есть подлинное совершенство. Ощущения экстаза и восторга, с которыми аль-Газали сравнивает свой духовный опыт богопознания, более уместны в гареме. Бог скорее откроется человеку в лаборатории. Там можно обрести истину с помощью сил разума, а не дурмана, затуманивающего таковой. Затем Саид стал бить аль-Газали его же оружием. Как и оппонент, он призвал себе на помощь Коран. На каждую цитату Пророка, зачитанную аль-Газали, Саид приводил другую, полностью ее опровергающую. Это было невероятное представление, которое наш наставник закончил шуткой, приказав подать кувшин вина. Он предложил напиться до бессознательного состояния. Вероятно, тогда он сможет по достоинству оценить запутанную концепцию богопознания, предложенную аль-Газали.

Диспут закончился всеобщим весельем, после того как слово взял Салим. Он воздал должное глубине знаний и мудрости обоих участников и произнес небольшую речь, в которой попытался примирить их. Однако, судя по выражению лица аль-Газали, было понятно, что суфий оскорблен и рассержен. Скорее всего, его особенно уязвила шутка Саида, которой тот закончил свое выступление. Аль-Газали демонстративно отказался от вина. Поскольку Андалусия вся покрыта виноградниками, редко кто из ее обитателей, особенно из высшего общества, не пил вина. Мусульмане не являлись исключением. Нет-нет, в публичных местах они, разумеется, следовали нормам Корана, спокойно балуя себя вином дома или в компании близких друзей. Салим являлся человеком строгих нравов и потому сам не потреблял спиртного, однако он считал в высшей форме невежливым лишать своих гостей удовольствий, связанных с возлияниями. Мишкат в те дни отличался терпимостью, что со всей очевидностью претило аль-Газали. Он отбыл на следующее утро, а потом до нас дошли известия, что он вернулся в Африку и обосновался в одном из берберских эмиратов.

Так или иначе, диспут произвел на нас сильное впечатление, дав пищу для размышлений и споров, которые не стихали на протяжении последующих нескольких недель. Несмотря на прекрасное выступление Саида, нашему учителю не удалось до конца нас убедить. Он полагал, что мистика и наука совершенно несовместимы. Мы считали иначе. В ходе даже тех немногих экспериментов, которые мы проводили, нам довелось столкнуться с феноменами, бросающими вызов логике. При этом фанатичная вера суфия в свою правоту оставила в наших душах неприятный осадок. Мы не могли забыть яростного блеска в его глазах, который увидели, когда он уходил, поправляя куфию. Тогда мы не ведали, что это был знак грядущей опасности. Мы не смогли его вовремя распознать, приняв за легкий бриз летней ночью. Разве мы могли угадать, что он сменится ледяной вьюгой с севера, которой ответит воющий ветер из Африки? Расскажи нам кто-нибудь, что нас ожидает в будущем, мы бы лишь рассмеялись в ответ, преисполненные уверенности в силу нашего разума, способного разгадать все тайны вселенной. Мы были молоды, а в молодости считаешь себя неуязвимым.

Гости на прощанье целовали Салиму руку. Наконец, когда все разошлись, мы отправились в покои Айши. Там, опьяненные вином, стоя у нее на балконе, в свете звезд, мы вдыхали аромат апельсинов, смотрели на потрескивающий в саду костер и слушали, как Айша, тихо наигрывая на цитре, сладким, как у соловушки, голосом поет о любви. Многие из тех песен она сочинила сама. Затем мы с Азизом присели на кушетку и, улыбаясь, смотрели на лицо Паладона, который изо всех сил пытался убедить себя в том, что он очарован не прекрасной исполнительницей, но лишь ее песнями. Айша же притворялась, будто готовится к занятию по музыке и слова ее песен не обращены ни к кому конкретно — и уж явно не к могучему светловолосому христианину, сидевшему с мрачным видом у ее ног.

Мы с Азизом придвинулись друг к другу. Он положил мне голову на плечо, и мы сидели так молча, наслаждаясь атмосферой, царившей в напоенных чарующими ароматами покоях. В тот самый момент, когда он приблизил свое лицо к моему, ночной дозорный погасил на улице фонари. Свет звезд заливал двор серебром, сулившим сладкое забвение, восторг и экстаз. Одним словом, все то, о чем говорилось в стихах аль-Газали накануне вечером.

Оказавшись в нашей комнате, мы с Азизом никак не могли насытиться друг другом. Мы махнули рукой на все законы благопристойности. Мы бросали вызов небесным светилам. Наши души сливались воедино. Мы гибли и рождались заново. Он, я, Бог и вся Вселенная до последней травинки и камня слились воедино.