Книга алхимика
(Роман) - Уильямс Адам - Страница 64

Азиз отправил на улицы патрули только с рассветом. Официального подсчета жертв никто не проводил. По меньшей мере сотню христиан забили до смерти. Именно столько трупов мы с Исой насчитали в мертвецкой нашей лечебницы. Скорее всего, погибших было гораздо больше. Немало христианок подверглись надругательству. Все дома и лавки были разграблены. Мусульмане в родном Мишкате вели себя словно солдаты, захватившие вражеский город во время войны.

Когда все было кончено, Азиз отправился в особняк Салима. Там он поднялся в покои Айши. Он практически не дал ей времени на сборы. В сопровождении лишь двух ее рабынь Айшу отправили во дворец, где Азиз поместил ее в гарем эмира, поручив заботу о ней Джанифе. Айша умоляла брата дозволить ей увидеться с Паладоном, но принц сказал, что поговорит с ней о браке в более подходящее время. После этого Азиз ушел.

Паладон узнал о случившемся, только когда завершил работу и, как обычно, отправился в медресе на урок с верховным факихом. Поскольку моему другу официально разрешили принять ислам, ему очень хотелось обсудить, как к этому лучше подготовиться. В медресе его не пустили. Он долго молотил кулаками и ногами в ворота, которые захлопнули прямо перед его носом. В конце концов вышел старый ключник, который протянул ему письмо. Верховный факих с сожалением извещал, что разрешение на переход в ислам было отозвано в связи с печально известными волнениями в городе. В данный момент неуместно принимать в состав уммы человека, являющегося родственником двух преступников, казненных за богохульство и прочие злодеяния. Аллах милосерден. Паладон самоотверженно трудится над возведением мечети. Пусть он продолжает работать и дальше, не забывая при этом о молитвах. Со временем, возможно, его прошение о переходе в ислам будет пересмотрено. Письмо заканчивалось восхвалением милости и милосердия Аллаха и его пророка Мухаммеда.

Паладон стремглав кинулся к особняку Салима. Растолкав слуг, он взлетел вверх по лестнице, ворвался в покои Айши и обнаружил, что там никого нет.

Тогда он и узнал, что сделал Азиз.

Я натолкнулся на Паладона ближе к полуночи. Он сидел, понурившись, у фонтана и остановившимся взглядом смотрел на отражающуюся в воде луну. Рядом с ним стояла закрытая бутыль вина. Когда я подошел и сел рядом, он едва удостоил меня кивком.

В окнах домов — ни огонечка. Слуги и рабы жались по комнатам, как, собственно, и многие жители Мишката. Всему виной волнения. В ночном воздухе более не слышался перестук молотков, доносившихся со стороны скалы, где строилась мечеть. Умолкли даже сверчки. Тишину нарушали лишь крики солдат, патрулировавших пустые улицы, да звяканье доспехов и сбруй проезжавших конных разъездов.

— Ты знаешь, где она? — спросил Паладон, когда луна зашла за облака и водная гладь подернулась рябью.

— Она в гареме эмира. Я видел ее, когда приходил делать осмотр. Она просила передать, что всегда будет тебя любить. Она… она в безопасности, Паладон. Рассержена. Опечалена. Немного испугана.

— Значит, гарем эмира. Да, проникнуть туда через окно будет не очень просто. Верно я говорю?

— Очень тебе не советую этого делать. — Мне казалось, что мое сердце вот-вот разорвется на части.

Мой друг кинул в фонтан камешек и стал смотреть, как по воде идут круги. Когда они исчезли, Паладон произнес:

— Похоже, тебе придется стать посредником, Самуил.

— Похоже, что так.

— Тебе придется лгать Азизу. Сейчас нельзя портить с ним отношения. Если ты вызовешь его неудовольствие, тогда ты никому ничем не сможешь помочь.

Я согласно кивнул.

— Лучше всего нам с тобой разыграть ссору. Можешь ругать и поносить меня как хочешь. Докажи тем самым ему свою верность. Встречаться будем тайно. Иначе Азиз запретит тебе видеться с ней. Либо спрячет Айшу там, где мы ее уже никогда не найдем.

— Я все хорошо обдумаю и составлю план действий, — пообещал я.

— Милый, славный Самуил, — улыбнулся Паладон. — Где бы мы сейчас все были, не найди мы тебя тогда на смоковнице. Помнишь тот день?

— Я его никогда не забуду, — ответил я.

— Я не сдамся, — сдвинул брови Паладон, — никогда. Я не отступлю. Ты это понимаешь?

— Да, — ответил я и накинул на голову капюшон. Мне не хотелось, чтобы друг видел мои слезы.

— Прохладно. Впрочем, с холодом нам поможет справиться вино, — изрек Паладон.

Однако он так и не взял бутылку в руки. Я тоже не притронулся к ней. Мы сидели у фонтана в молчании, дожидаясь, когда из-за облаков покажется луна.

ПОСРЕДНИК

Аль-Андалус, 1080–1086 годы

Повествование

В котором я рассказываю о том, как в Андалусию прибыл африканец и как ему предложили руку принцессы.

Стоило Элдрику узнать о мученичестве Иакова, как он тут же кинулся в Рим. Его пламенные речи воодушевили кардиналов, и вскоре папскую буллу соответствующего содержания уже зачитывали с амвонов церквей всего христианского мира. Ярость, которую она разожгла, вылилась в целую серию погромов, прокатившихся по всей Европе. Поскольку мусульман под рукой не оказалось, били евреев. По городам и селам бродили странствующие проповедники, суля простолюдинам прощение грехов, если те отправятся на войну с маврами. Франкские короли, завидовавшие богатствам мусульманских стран, усмотрели в происходящем возможность расширить свои владения, а Папа Римский под давлением фанатиков вроде Элдрика начал склоняться к мысли об объявлении священной войны против врагов христианской веры. Из уст в уста передавались слухи о чудовищной «мишкатской резне», масштабы которой сильно преувеличивались. Людей звали отомстить за избиение мишкатских христиан. Пламя ненависти разгоралось все жарче, не желая угасать. Именно это пламя породило Крестовые походы. Именно оно гнало и гонит норманнских искателей приключений в Испанию. Оно заставляет целые армии отправляться к берегам Леванта[59]. Орда франкских монахов и рыцарей учинила резню в Дамаске и разграбила его. Сейчас, когда я пишу эти строки, она движется на Иерусалим.

Если Иаков в настоящий момент сидит одесную Господа Бога, он должен быть очень доволен. Элдрик тоже не остался без награды. Его посвятили в сан епископа, а вскоре после этого сделали кардиналом в Ватикане. Через некоторое время Папа назначил его своим легатом в Испании, наделив при этом неограниченными полномочиями.

Впрочем, власти нашего эмирата были в первую очередь озабоченны другим вопросом: как отреагирует на случившееся Альфонсо, армии которого находились совсем рядом — в Толедо. Когда- то мы были мирной страной торговцев и купцов. Этому времени пришел конец. Ремесленникам и даже ювелирам приказали переделать мастерские в кузни, чтобы ковать доспехи и оружие. Всем юношам старше пятнадцати лет и мужчинам моложе сорока велели явиться в лагеря для военной подготовки и казармы, которые Азиз в спешном порядке возводил на равнине. Те, что помоложе, учились воинскому искусству в школах. Теперь в медресе и даже в синагогах слышалось рявканье приказов. Эхом им звучали робкие ответы мальчиков, которые еще совсем недавно готовились стать факихами и раввинами. Теперь же они учились управляться с копьями. Христианский квартал оцепили. Там были введены законы военного времени. Каждый день мы узнавали о разоблачении новых заговоров. Застенки под дворцом были под завязку набиты подозреваемыми в измене. Множество христианских семьей, причем даже те, чьи предки на протяжении многих поколений жили в Мишкате, тайком, оставив все нажитое, под покровом ночи бежали из города. В надежде на лучшее они отправлялись в Толедо. То немногое, что им удавалось унести с собой, отбирали стерегущие границу войска.

Меня освободили от воинской повинности, поскольку я был дворцовым лекарем. Освобождение получил и Паладон эмиру по-прежнему требовалась прекрасная мечеть. При этом половину рабочих у моего друга забрали, отправив их на горные перевалы укреплять старые крепости и строить новые. Исе повезло меньше. Кто-то из лекарей написал кади донос на христианина, возглавляющего мусульманскую больницу. В итоге лекарю велели сдать ключи своему заместителю, а самому отправляться в один из военных лагерей — служить костоправом и цирюльником. Смещение с должности Иса воспринял с большим достоинством. Он утешал себя мыслью, что выпавшее на его долю все же лучше тюремной камеры. Поначалу мне стало жалко душевнобольных, лишившихся такого чуткого лекаря, а потом подумалось, что сейчас в Мишкате не осталось ни одного человека в здравом уме.