При реках Вавилонских - Демилль Нельсон - Страница 70

Человек осторожно перевернулся на спину:

– Да, рыбак. Это, конечно, здорово – быть обязанным этим евреям и своим спасением, и нынешним комфортом.

– Несчастье странным образом сводит людей, – согласился Добкин.

Он взглянул на незнакомца. Да, точно. Он видел его на линии укреплений. Тогда лицо промелькнуло неясным кошмаром, но сейчас оно стало реальностью.

– Как мне вас называть?

– Саид Талиб. А ваше имя?

Добкин колебался. Он с трудом подавил желание представиться как Бенджамин Добкин, генерал от инфантерии израильской армии.

– Зовите меня просто Рыбак.

Конечно, его арабский оставлял желать лучшего, но приходилось пользоваться им, чтобы Талиб имел повод поддерживать фарс. Каждый из них лишь ждал первой возможности вцепиться другому в глотку, и неловкое слово могло спровоцировать схватку. Интересно, видел ли Талиб его там, на холме, а если видел, то запомнил ли его лицо? Насколько серьезно ранен этот человек, спрашивал себя Добкин, и насколько серьезно ранен он сам? Генерал попытался напрячь под одеялом мышцы и глубоко вздохнул. Кажется, силы начали возвращаться к нему.

Масляная лампа, представлявшая собой глиняную миску с фитилем, плавающим в каком-то жире, отбрасывала тусклый свет на участок пола между ними. Добкин неспешно огляделся. Рядом ничего не было. Осторожно он провел рукой по телу. Нож исчез. Нужно где-то раздобыть нож. В нагрудном кармане генерал нащупал что-то твердое. Пазузу. Они вернули ему эту смешную фигурку.

Добкин и Талиб лежали, глядя друг на друга, прислушиваясь к вою ветра и наблюдая за мерцанием лампы.

– Так как улов, Рыбак?

– До вчерашнего дня был неплох. А чем вы занимаетесь?

– Перепродаю финики.

Время от времени маска дружелюбия слетала то с одного, то с другого, и тогда в глазах светились ненависть, страх и угроза.

– А как оказались в реке?

– Так же, как и вы.

Разговор иссяк, и долгое время оба лежали неподвижно. Добкин ощущал, как пересыхает у него во рту, как напрягаются и начинают подрагивать мышцы.

Неожиданно ветер распахнул ставню, лампа тут же погасла, и мужчины с диким криком вцепились друг в друга.

Дебора Гидеон лежала голая на кафельном полу в кабинете управляющего гостиницей. Длинные багровые рубцы – следы ударов хлыста – и множество ожогов от сигарет покрывали ее спину. На бедрах, ногах, ягодицах запеклась кровь от ран, нанесенных, казалось, каким-то животным.

Ахмед Риш вымыл руки и ополоснул лицо.

– Застрелите ее, – коротко бросил он Хаммади.

Хаммади немедленно подозвал дежурного, сидевшего за столом:

– Касым!

Риш вытер руки. Рассказ девчонки о численности израильских отрядов, укреплениях и диспозиции лишь подтверждал то, что он уже и так знал из других источников. Но теперь есть возможность продемонстрировать собственную информированность и укрепить авторитет.

– Мы можем оказаться на холме уже через час, Салем, если шержи останется с нами. Он буквально занесет людей на вершину и скроет передвижения и звуки.

Хаммади согласно кивнул. Аллах послал им ветер, потому что если бы не высшие силы, то наверняка и он сам, и Риш уже лежали бы мертвые, убитые своими собственными людьми. Странно, но казалось, что Риш этого не понимает.

– Я соберу людей.

– Хорошо.

Он посмотрел вниз, на Дебору Гидеон, потом на дежурного, который также разглядывал девушку.

– Да-да, Касым, можешь попользоваться ею. А потом застрели, сожги труп, а пепел развей над рекой. Не хочу вещественных доказательств. – Он повернулся к Хаммади: – Военные действия – одно. А пытки и убийство – совсем другое. Завтра мы должны вести с Израилем переговоры о заложниках.

Хаммади вновь кивнул в знак согласия. Риш строил изящные и бессмысленные логические цепочки, на которые способен лишь безумец. Если бы этот человек не предстал героем в глазах всего палестинского народа, Хаммади своими руками убил бы его уже давным-давно. Воспоминание о том, как Риш, стоя на четвереньках, кусал эту девчонку, едва не вызвало приступ тошноты. Ему самому приходилось пытать людей, но то, что только что вытворял Риш, представало чем-то абсолютно иным. Несомненно, удары хлыста и сигаретные ожоги ранили ее гораздо больнее, чем укусы, но именно ужас при виде этого сумасшедшего, рычащего, воющего и вгрызающегося в ее тело, заставил девчонку рассказать все, что он хотел узнать. Вряд ли ее можно винить. Единственное, хотелось бы надеяться, что люди на улице не понимают, что происходит здесь, в доме. Хаммади резко повернулся и вышел из комнаты через маленький коридор на веранду.

Последние из его людей, примерно пятьдесят женщин и мужчин, сидели, скрестив ноги, в открытых палатках, держа руками шесты, к которым крепились тенты. Хаммади дунул в свисток, и ашбалы бросили тенты и подошли к веранде. Они стояли на ветру, закутав рты шарфами и надвинув на глаза капюшоны. Хаммади поднял руку и попытался перекричать ветер.

– Аллах послал нам этот шержи! – начал он.

Хоснер стоял на крыле самолета и наблюдал, как люди, закутанные в разнообразные странные одежды, шагают, словно призраки, в пыли под порывами ветра, пробираясь при свете луны.

Он повернулся и вошел в кабину. Шум ветра и песок, шуршащий и стучащий по обшивке, делали все разговоры на борту невозможными. Отверстия, просверленные в крыше для вентиляции во время дневной жары, сейчас пропускали внутрь пыль, и потому на полу в проходах уже намело несколько кучек. Он прошел в конец кабины через дверь, ведущую в хвостовой отсек. Рядом с отсеком находилось небольшое багажное отделение, отгороженное сломанной переборкой. Здесь все еще слабо пахло керосином, расплавившейся пластмассой и сгоревшей одеждой.

Мириам Бернштейн соорудила себе подстилку из остатков одежды и уселась на полу, прислонившись спиной к стене и подтянув ноги к подбородку. При свете маленького фонарика, который кто-то ей дал, она читала книгу. Тусклый свет шел и сверху – в потолке светила дежурная лампочка.

Сквозь сломанную перегородку Хоснер видел внутренности хвостового отсека. Свисающие электрические провода и гидравлические цилиндры в холодном лунном свете приобрели фантасмагорический вид. Хоснеру вдруг подумалось, что в любых руинах заключена некая необычная, гротескная красота. Даже в этих технологических развалинах, ставших напоминанием о том, как и по чьей вине они оказались здесь.

Хоснер посмотрел на Мириам. Она оторвалась о книги и подняла глаза:

– Уже пора?

Он откашлялся и попытался говорить погромче, чтобы перекричать ветер:

– Она сказала, что не будила тебя. Сказала, что заснула на посту и даже не попыталась тебя разбудить.

Мириам аккуратно закрыла книгу и положила ее на колени:

– Она врет, чтобы выгородить меня. Она меня разбудила, а я потом снова заснула.

– Не старайся быть благородной, Мириам.

Он взглянул на обложку книги. Альбер Камю, «Незнакомец».

– Почему же? – Она погасила фонарик. – Это внесло бы разнообразие в жизнь группы.

– И не пытайся критиковать то, что и как мы здесь делаем.

– Осужденные имеют полное право критиковать все, что пожелают. Так что, пора?

– Нет еще.

Повисло молчание, и никто из двоих не торопился его нарушить. Наконец заговорила Мириам. Голос прозвучал насмешливо и воинственно.

– Прошу прощения. Я не имею права критиковать, поскольку я – одна из вас. Ведь я убила ту девушку.

– Возможно, действительно убила.

– Разница в том, что у меня не было выбора. А ты в данном случае имеешь выбор.

– Нет, не имею. Самозащита означает разное для разных людей. Для некоторых из нас – это убить кого-то, кто нам угрожает. Для других – выстрелить только после того, как выстрелили в тебя. Данный случай – тоже случай самозащиты, Мириам. Самозащиты общества от уклоняющихся от службы и злоумышленников. Дело всего лишь в том, как преподнести факты. В том, как воспринимаются необходимость и обязанность.