Мой бывший враг (СИ) - Вознесенская Дарья - Страница 47

Без него.

Обхватываю внезапно озябшие плечи — меня трясет от адской смеси боли и злости.

— П-придурок, — шиплю, не в силах совладать с собой. А потом подскакиваю и хватаю кожаную папку.

Всё там. Все наши старые контракты и мой паспорт, куча бумаг… по которым я все еще остаюсь владелицей и женой. Что особенно актуально на случай…

Даже про себя не могу это произнести. Подрываюсь к ноутбуку и начинаю искать информацию. О его болезни или отъезде нет ничего. Сайт компании переливается корпоративным блеском, в желтой прессе ни слова, пара экономических журналов опубликовали интервью с ним — но зная, как долго те делаются, могу предположить, что взяты те были давно.

Ничего.

И тогда я беру телефон — пишу ему сообщение.

Только после этого переодеваюсь, принимаю душ и ложусь в кровать, слишком взвинченная и уставшая, чтобы нормально заснуть.

Утром сообщение всё еще не прочитано.

Звоню.

Абонент не доступен.

Черт.

Я долго смотрю на себя в зеркало. Лицо заострилось, под глазами залегли тени и вообще… я будто постарела на несколько лет, заглянув туда, куда заглядывать не стоит.

Есть разница между тем, что ты выбираешь собственный путь без человека тебя предавшего, выбираешь, как тебе кажется, единственно верную дорогу… и осознанием того, что ты и правда никогда не будешь вместе с ним. Например, потому, что он исчез. Или не хочет тебя видеть и счастлив с другой.

Или умер.

Осознанием, что ты ни хрена не хочешь этого своего пути, а все бы отдал за возможность снова вывалить на него свои претензии и непрощение.

Непрощение… это глубоко личное. В том, что именно ты не хочешь прощать и кому, так много внутренней правды… Правды о тебе. У непрощенного всегда появляется шанс изменить что-то. У того, кто не прощает — принять себя. Сначала ты понимаешь, что вся эта история лишь про отношения с самим собой, про твои ценности. Потом — по настоящему принимаешь себя и прощаешь другого.

Вот только… иногда для этого слишком поздно.

Я тщательно привожу себя в порядок. Делаю укладку, макияж, крашу ярко губы. Надеваю шикарный костюм и любимую блузку. Собираю небольшую дорожную сумку. И только потом спускаюсь на кухню. Мое любимое место в доме. Отец как-то говорил, что Ирина многое переделала после дизайнера, но до этого помещения, где работала, в основном, «обслуга», она не добралась.

Здесь светло, уютно и очень по-домашнему. А еще сегодня никаких поваров и помощников — только мама у плиты. Сырники делает. В старой футболке и пижамных штанах.

Сердце щемит от этой картины и ощущения счастья, и я про себя произношу благодарность Вселенной.

А еще прошу… «И мне».

— Выглядишь на миллион долларов, Майя, — улыбается чуть смущенно мама, поворачиваясь. — Будешь завтракать?

Я не собиралась.

Но ей отказать не могу.

Сажусь и беру большую чашку кофе, и соглашаюсь на порцию сырников. Отца приветствую, который как раз не смущен — здоровается со мной, а маму прижимает к себе и крепко целует, отчего та вся заливается краской, как девчонка.

Они вместе… Для меня это означает, что выступают одним фронтом.

— И куда ты собралась? — отец дает понять, что на работу я так обычно не одеваюсь.

Я действительно позвонила и сказала что мне нужен выходной… а может и небольшой отпуск.

— К нему? — мама, как всегда, более прозорлива. — Уверена?

— В том, что мне есть к кому ехать? — вырывается то, что меня мучает. — Я попробую.

— Только потому что он…

— Нет. Не только.

— Майя. Ты, конечно, можешь, но… — тянется она ко мне и берет за руки. А я качаю головой и мягко вытаскиваю их.

— Мам, знаешь… мне ведь даже не нужны советы. У каждого свой путь прощения. Не обижайся.

Смотрит сначала чуть удивленно, а потом понимающе.

— Выросла…

Отец только поднимает руки в знак того, что не будет мешать.

Я же еду в офис Каримова.

В фойе бизнес-центра ко мне подходят сразу — и сразу провожают к нужному лифту, без всяких пропусков, как-будто у них есть моя фотография. Впрочем, от Каримова можно и этого ожидать.

— Олег? — я удивленно моргаю.

Бессменный помощник Каримова обитает в соседним с «хозяйским» кабинете и приветствует меня стоя и с уверенной улыбкой. И даже на «вы» называет, хотя, по сути, познакомились мы с ним в тот момент, когда он посадил меня себе на колени и потребовал развлечь.

— Москва — город возможностей, — комментирует он мое удивление.

— И что из этих возможностей… мои? — сразу перехожу к делу.

— Почти всё, — не меняется он в лице.

На секунду прикрываю глаза, а потом выдавливаю глухо:

— Где Илья?

— Это я никому не сообщу.

— Он так попросил?

— Оставил подобные распоряжения. И множество других.

— Например, что, если он умрет, все должно остаться мне? Без всяких проволочек, согласно документам? — иду ва-банк.

— Да. С моей поддержкой и помощью вашего отца вы справитесь, — смотрит спокойно и уверенно. А мне хочется разбить ему лицо, чтобы хоть немного усмирить то, что клокочет внутри меня.

— Где он? — шиплю.

Пространно объясняет, что ему не велено говорить, что он не имеет права, и вообще подписал кучу документов о молчании…

Что бы сделала предыдущая Майя? Она бы растерялась и расстроилась. И может даже ушла ни с чем. Но я давно изменилась. Потому только усмехаюсь на все эти фразы, и наступаю на него, заставив сделать несколько шагов назад.

— Фактически, согласно всем этим бумагам я здесь главная. Уже. И ждать не придется. А значит, я могу вызвать полицию, чтобы вышвырнуть тебя. Могу нанять собственную службу безопасности, могу воспользоваться своими связями — и подставить так, что ты в жизни не отмоешься. Хм… а может еще проще? Всего-то пара звонков знакомым, которыми я обзавелась благодаря папочке, и то, что я хочу узнать, у тебя вырвут вместе с твоими причиндалами?

Кажется, на него действует.

Не слова — тон.

Потому что я не блефую.

Конец августа в Дю́ссельдорфе довольно прохладен.

Впрочем, я не особо это замечаю из окон такси, который везет меня в клинику.

Я в том же костюме, в котором вышла с утра из дома, и, кажется, мне повезло, что в моем желудке оказались хотя бы сырники — ничего другого в самолете я в себя не смогла впихнуть.

Английский, благодаря постоянным занятиям, у меня вполне на уровне, но в отделение и палату меня не хотят пускать. Я пытаюсь связаться с международным координатором, врачами, я тычу им в лицо старый русский паспорт, который ношу с собой, как талисман, и который их совсем не интересует — мой заграничный-то на девичью фамилию. Я что-то доказываю и требую…

А потом приходит один из администраторов и разрешает зайти.

«Потому что в графе «кого уведомить в случае смерти» именно вы».

Не плакать…

Мои глаза сухи.

Меня провожают в отдельную палату, и предупреждают, что дадут не более десяти минут — после операции и терапии Илья слишком слаб, чтобы устраивать вечеринки.

И половину из отведенного времени я стою в дверях и смотрю на спящего мужчину, который… очень мало похож на самого себя. У меня сил не хватает даже подтащить стул — я встаю на колени перед его кроватью и нажимаю на глазницы, чтобы из них не потекли слезы. И задерживаюсь так на какое-то время.

— Давно я не видел тебя на коленях, золотая, — первое, что я слышу от Каримова после столь долгой разлуки.

Вздрагиваю.

Почувствовал? Разбудила?

— Наверное ты слишком стар для того, чтобы доминировать, — первое, что он слышит от меня.

Выдохнув, я убираю пальцы от лица.

Его оболочка… всего лишь оболочка. Чужая немного. Но на меня смотрит именно Каримов — его темный взгляд и та сила, что в нем содержится, может принадлежать только одному человеку.

— Паршиво выглядишь, — шепчу, хотя мне хочется кричать.

Сухие губы трескаются в улыбке.

— Всегда знал, что рыжие — стервы.