Золотой берег - Демилль Нельсон - Страница 37

Сюзанна сказала:

— Звонила твоя мать. Они уже вернулись в Саутгемптон.

Мои родители не из тех, кто звонит только затем, чтобы сообщить о своих передвижениях. Однажды они поехали в Европу, и я узнал об этом только несколько месяцев спустя. Наверняка звонили они неспроста.

— Она интересовалась, почему ты так странно вел себя на Пасху. Я объяснила ей, что у тебя выдалось несколько тяжелых дней.

Я пробормотал что-то невразумительное. Моя мать, Гарриет, довольно холодная в общении, но в определенном смысле замечательная женщина. В свое время она придерживалась весьма либеральных взглядов. Она была профессором социологии в Пост-колледже, том самом, который был основан в бывшем поместье зерновых магнатов Постов. Колледж слыл весьма консервативным, в нем училось много студентов из богатой округи, и Гарриет в пятидесятых годах поимела немало неприятностей из-за своих взглядов.

Работать ей не было никакой надобности, так как отец и без того обеспечивал семью всем необходимым, да и в самом колледже многие хотели, чтобы она ушла. Но в шестидесятые годы пришло ее время, и она стала одним из местных апологетов контркультуры.

Я помню, приезжая на каникулы, всегда заставал ее носящейся в своем «фольксвагене» по общественным делам. Мой отец, будучи человеком достаточно либеральным, не возражал, но в качестве мужа вовсе не выказывал восторгов по поводу этой бурной деятельности.

Время, однако, взяло свое, и Гарриет Уитмен-Саттер состарилась. Теперь она уже не любит крепких выражений, не терпит распущенности в сексе, наркотиках и не понимает сына, являющегося на празднование Пасхи небритым и без галстука. И это та самая женщина, которая организовывала студенческие стачки!

— Я позвоню ей завтра, — сказал я Сюзанне.

Сюзанна и моя мать отлично ладят между собой, несмотря на социальные и экономические различия. У них очень много общего.

Мы опять нырнули в приятное молчание, и я осмотрел окрестный пейзаж. По-моему, путешественник, ориентирующийся не по карте, а по местности, без труда сможет понять, что находится не где-нибудь на задворках Гудзона, а в месте, где сам воздух дышит торжеством частной собственности и огромных состояний.

На здешних трехполосных трассах мимо его взора проплывут образцы испанской архитектуры, подобные «Альгамбре», особняки эпохи Тюдоров, французские замки и даже огромные и роскошные дворцы, подобные Стенхоп Холлу. Впечатление такое, будто для всех представителей европейской аристократии выделили по участку земли в одном и том же месте Нового Света. К 1929 году Золотой Берег Лонг-Айленда был поделен примерно на тысячу крупных и малых поместий, здесь сконцентрировалась большая часть богатств Америки, а возможно, и всего мира.

Навстречу нам проскакали шестеро всадников. Сюзанна и я помахали им руками, они замахали в ответ.

— Ой, вспомнила, я же хотела заняться переносом конюшни на новое место, как только установится хорошая погода, — воскликнула Сюзанна.

Я промолчал.

— Нам понадобится письменное согласие нашего нового соседа, — не унималась она.

— Откуда ты знаешь?

— Я проверяла. Конюшня будет располагаться ближе чем в ста ярдах от его границы.

— В гробу я видел его согласие.

— У меня есть документы для подписи. Осталось только представить план и получить подпись.

— В гробу я видел его подпись.

— Это же ерунда, Джон. Просто пошли ему документы и объясни, что надо делать.

Тяжело спорить с женщиной, с которой вскоре предстоит заниматься любовью, но я сделал еще одну попытку.

— А ты не можешь найти для конюшни другое место?

— Нет.

— Ладно. — Мысль о том, что придется просить мистера Белларозу об одолжении, вовсе меня не радовала, особенно в свете того, что я отказался вести его дела. — В конце концов, это твоя земля и твоя конюшня. Я заполню все бумаги, а ты уж возьми на себя переговоры с соседом.

— Спасибо. — Она обняла меня за шею. — Мы же с тобой друзья, не так ли?

— Да, но я ненавижу твоих мерзких лошадей.

— Джон, ты так хорошо смотришься, когда голый. Разрешишь мне нарисовать тебя в таком виде, сейчас ведь стало совсем тепло.

— Нет, — отказал я. У Сюзанны в жизни четыре страсти: лошади, пейзажная живопись, бельведеры и — время от времени — ваш покорный слуга. Общество любителей бельведеров — это группа местных женщин, которая поставила себе целью сохранение этих памятников парковой архитектуры. «Почему именно бельведеры?» — спросите вы. Не знаю. Но весной, летом и осенью они устраивают изысканные пикники в этих самых бельведерах, одеваются по этому случаю в платья эпохи королевы Виктории или короля Эдуарда и приносят с собой зонтики, обязательные к этим нарядам. Сюзанна не любительница шумных сборищ, и я не могу точно сказать, что ее привлекает в этих полубезумных играх. Но скептик, живущий во мне, говорит, что все это делается для прикрытия. Возможно, они там рассказывают сальные анекдоты, возможно, перемывают кому-то кости, исповедуются и взаимно прощают случаи супружеской неверности. А может быть, просто устраивают ленчи. Но меня эти сборища бесят.

Что касается пейзажной живописи, то тут все чисто. Сюзанна даже завоевала определенную известность своими набросками маслом. Основной сюжет ее картин — руины Золотого Берега, они выполнены в стиле художников Ренессанса, писавших развалины Римской империи, с их колоннами, обвитыми одичавшим виноградом, обрушившимися арками и стенами. Природа на этих полотнах берет верх над творениями Золотого века.

Самая известная работа Сюзанны — это портрет ее глупой лошади Занзибар. Нет, с виду он совсем неплох, никто не спорит. На картине Занзибар стоит в лунном свете на одной из лужаек Лорелтон Холла, бывшего поместья Тиффани. Сюзанна мечтает написать и мой портрет в обнаженном виде в этом же антураже. Но, несмотря на то что она моя жена, я все же стесняюсь позировать ей в качестве натурщика. Кроме того, у меня есть подозрение, что она изобразит меня на картине в виде кентавра.

Покупателями картин Сюзанны выступают местные нувориши, заселившие своими убогими домами старые поместья. Они платят по три-пять тысяч долларов за холст, и на эти деньги Сюзанна вполне в состоянии прокормить своих двух лошадей. Лично я считаю, что она могла бы писать дополнительно еще несколько картин в год, чтобы купить мне новый «бронко».

— Почему ты не хочешь позировать мне голым?

— А что ты собираешься делать с этой картиной потом?

— Повешу ее над камином. Я добавлю тебе еще три дюйма, мы устроим коктейль, и вокруг тебя будут виться очарованные женщины. — Она рассмеялась.

— Сюзанна, вы забываетесь! — Я свернул в направлении Хэмпстед-Бей, где находилось несколько уединенных пляжей, — на каждом из них мы хотя бы по разу уже занимались любовью. Морской воздух действует на меня удивительным образом.

Я размышлял о том, почему Сюзанна выбрала основной темой своей живописи развалины поместий и как ей удается придать этим развалинам столь живописный вид. В самом деле, на ее полотнах проступала удивительная красота этих мест. Старые фонтаны, бельведеры, храмы, беседки, оранжереи, павильоны, статуи делали местность похожей на заброшенный аттракцион для игры в прошлое. Трудно было узнать в этих изображениях скучную и пыльную действительность, что несомненно говорило о таланте моей супруги.

— Ты когда-нибудь рисовала голых мужчин? — спросил я ее.

— Не скажу.

Мы проехали мимо ворот бывшего поместья «Фоксленд», теперь оно превратилось в филиал Нью-Йоркского технологического института. Большая часть всех этих имений стала школами, научными центрами или пансионатами. Другая часть превратилась в музеи. Лучше всего сохранились сторожевые домики, в них до сих пор живет прислуга, которой бывшие хозяева завещали недвижимость за многолетнюю преданность. Эти дома тоже стоят немалых денег, а тот дом, где ныне живут Алларды, и вовсе мог бы уйти за несколько сот тысяч долларов. Если Алларды удалятся на вечный покой, Уильям Стенхоп непременно продаст их дом.