Кровавая одержимость (ЛП) - Доун Тесса - Страница 22

Его взгляд переместился на ее полную нижнюю губу, на удивленное и заинтригованное выражение лица.

— Ты много знаешь о лидерстве, Брук.

Он отвернулся в надежде скрыть от ее взгляда свой гнев.

— И ты очень много знаешь о чести и борьбе с тьмой.

Брук проглотила комок в горле, и он ощутил, как в ней усилилось чувство тревоги, словно женщина точно знала, что за этим последует.

— Сколько тебе было лет, Брук? — спросил он ее напрямую. Тема была слишком важна, чтобы относиться к ней по-другому. — Когда ты сражалась с тем монстром?

— Каким монстром?

— Ты знаешь, с каким.

Она побледнела.

— Не надо Наполеан.

— С твоим отчимом. Сколько лет тебе было?

Брук покачала головой. Она начала отступать, но идти было некуда. Замерев на месте, она посмотрела на него и впервые показалась беспомощной.

— Пожалуйста… не надо.

— Чего не надо? — прошептал он. Голос был серьезным, как и предмет разговора. — Не напоминать тебе, что ты была шестилетней девочкой, — он стиснул зубы, проскрежетав ими, — запертой в доме с сорока двух летним мужчиной, монстром, таким же темным как сама ночь и гораздо более злобным?

Брук попыталась отвернуться, но он протянул руку и, держа ее за подбородок, не позволил отвести взгляда.

— Ты сражалась как воин, Брук, и смогла перехитрить его. Ты его переиграла. Ты ушла живой.

По ее лицу начали течь слезы и узенькие плечи задрожали.

— А честь? — продолжал он. — Ты знала, что твоя мать не была такой сильной, как ты. Ты знала, что она не сможет посмотреть правде в глаза, когда ты дашь показания в суде. Не сможет заглянуть в зеркало, которое отразило бы ее собственную слабость всему миру. Но ты все же знала, что это было правильным поступком. И сделала это. Ты пожертвовала безопасностью семьи и надеждой на примирение, чтобы поступить по-честному. И ты сидела в зале суда, выдерживая косые взгляды взрослых, и демонстрируя невероятное мужество на протяжении шести дней, — он остановился и вздохнул. — Ты была более чем храброй, Брук. Ты была героем.

Брук больше не могла этого выносить. Отчаянно желая уйти, она позабыла, где находилась и шагнула назад, теряя равновесие и падая в пруд. Она даже не успела вскрикнуть, а Наполеан уже держал ее на руках. И они просто парили над поверхностью воды, медленно дрейфуя в сторону берега.

Невольно Брук схватилась за его плечи, жалобно всхлипывая.

— Откуда ты узнал? — Она отвела глаза и покачала головой. — Ты вторгся в мои самые сокровенные воспоминания?

— Нет, — опроверг Наполеан. — В ту ночь, когда мы встретились в такси… твой страх… Ты передавала свое прошлое, Брук. Ты моя судьба. Как я мог не услышать такие страдания?

Она дрожала под тяжестью воспоминаний. В отчаянии женщина вытерла глаза тыльной стороной ладони, продолжая крепко обнимать его за плечи, хотя они уже стояли на твердой земле.

— Мужество и лидерство, — сказал Наполеан, — это не только грубая сила и даже не принадлежность к сверхъестественным видам. Это то, когда ты стоишь, хотя все вокруг сидят. Смотришь в лицо невзгодам, когда другие предпочитают от них убегать. Уверенно ведешь за собой в бой, так что твои последователи верят, что победа возможна.

Слезы тихо катились по ее щекам, а голова покоилась на плече мужчины. Брук прижималась к нему, тихо всхлипывая, словно ища утешения.

— Сколько лет он провел в тюрьме, Брук? — спросил Наполеан. Он не извлек эту информацию из ее памяти, не желая узнать больше, чем она невольно поведала. Но знание того, через что она прошла, резало его словно ножом. — Сколько?

Она покачала головой, потерлась носом о его руку.

— Скажем так, это не стоило обращения в суд. Это было несправедливо.

— Сколько?

Она посмотрела вверх и встретилась с ним взглядом.

— Два с половиной года.

Наполеан замер, позволяя словам проникнуть в сознание, а затем сильнее прижал ее к себе, удерживая свою судьбу в крепких, нерушимых объятиях.

Прошептал ей в ухо, тихо и беспощадно:

— Я — правосудие, Брук. Для тебя здесь всегда будет справедливость.

Она замерла.

— Что ты сказал?

Он покачал головой.

— Ничего. Это не имеет значения.

Она глубоко вздохнула.

— Нет, имеет. Что ты имел в виду? — Она пробормотала эти слова в его грудь. — О чем ты говоришь, Наполеан?

— Я говорю, что тот, кто причинил тебе вред, больше не ходит среди живых.

Она ахнула, но ничего не сказала, и он знал, — теперь женщина, наконец-то, стала по-настоящему слушать.

— Прислушайся ко мне, Брук, — промурлыкал он. Его голос демонстрировал жаркое обещание быть верным их союзу. — Ты должна понимать, кому и чему тебе предначертано стать супругой. Я суверенный король древней расы, потомков богов и людей. Я — правосудие.

* * *

Брук Адамс почувствовала отзвук слов Наполеана глубоко в своей душе, и сила его откровения каким-то образом пробудила другое воспоминание.

Видение? Сон?

Воображаемый детский друг возникал в сознании маленькой девочки во времена отчаяния.

— О боже!

Брук вдруг ахнула, отодвигаясь от груди Наполеана так, чтобы посмотреть ему в лицо.

— Что? — спросил Наполеан, сразу забеспокоившись. — Что такое?

Она в недоверии покачала головой.

— Ты. Так это был ты!

Она заглянула ему в глаза и стала присматриваться, пристально изучая его, словно видела в первый раз. По собственному желанию, а не по принуждению разглядывая в мельчайших подробностях каждую черточку его прекрасного лица. Она невольно протянула руку и прикоснулась к его волосам. Потерла их между пальцами, проверяя структуру, и легко выпустила.

— Ты был там со мной?

Наполеан покачал головой.

— Прости… Я честно не понимаю, что ты имеешь в виду.

Брук посмотрела вдаль, не обращая внимания на пейзаж вокруг. То, что она видела, было не в этом ущелье, а где-то намного, намного дальше — в воспоминаниях из прошлого.

— Когда я была ребенком, — она тяжело сглотнула, — и находилась в домике с моим отчимом, я представляла в своем воображении так много всего… Что угодно, чтобы пройти через это. Выжить.

Наполеан взял ее руку и крепко сжал в своей. Впервые его прикосновение не испугало ее.

Она не отстранилась.

Брук услышала глухой звук, как будто издалека, печальный напев, словно бормотание ребенка и поняла, что он шел из ее собственного горла. Она успокоила себя, зная, что ей нужно через это пройти.

— Иногда поздно ночью он загонял меня в угол. Знаешь, чтобы меня потрогать… — Она изо всех сил пыталась сосредоточиться, и его глаза потускнели, как будто он тоже боролся, отчаянно пытаясь сдержать какие-то глубокие, первобытные эмоции.

— И? — поинтересовался он сквозь стиснутые зубы.

Она сглотнула.

— И я представляла, что была кем-то другим, кем-то действительно сильным, кого он никогда не сможет ранить. Парнем. Нет, не правильно. Мужчиной, — она опустила взгляд, чувствуя знакомую боль от стыда. — Так я была менее уязвима… по крайней мере, в моем сознании.

Наполеан кивнул.

— Конечно.

Доброта в его глазах была непостижима.

Потом она прошептала, зная, что это был единственный способ сказать ему правду.

— Мое имя было… Наполеон, — в ее глазах застыли слезы, но голос стал тверже. — Ну знаешь, как у дважды императора Франции и военачальника. Мы только недавно проходили его в первом классе, и в моем воображении он был грозной личностью, — она быстро моргнула, несколько капель упали с ее щек. — Не могу поверить, что я забыла… за все эти годы. Именно благодаря этому, главным образом, я все и пережила.

Впервые с того момента, как она его встретила, король вампиров, казалось, потерял дар речи. На самом деле он стоял неподвижно словно статуя, его глаза не отрывались от нее, словно глядели прямо в душу. И в этот миг он казался ей греческим богом, воплощением власти и силы — абсолютного достоинства. Как будто он был скульптурой в музее, сохранившейся со времен античности. И его великолепие вызывало тревогу.