Имитатор. Книга третья. Оправдание невиновных - Рой Олег - Страница 9

Кащеев, конечно, ее и на порог не пустит, и разговаривать наотрез откажется, потребует какой-нибудь «ордер» предъявить, даже нагрубить может. Но, с другой стороны, ну и нагрубит, ну и не пустит, ну и откажется… но почему бы не попытаться? Как говорят, наглость – второе счастье. С крыльца спустит? Ну так оно низенькое, не страшно.

Поразила ли Кащеева ее наглость или была тому иная причина, но с крыльца он Арину спускать не стал. Особого радушия не проявил, но кивнул и плечом повел:

– Проходите.

И это вместо ожидаемого «пошла прочь» или, в лучшем случае, «приходи с ордером»! А он, вишь ты, «проходите».

Дом был и впрямь, как выразилась соседка, справный. Терем не терем, но – все ладно, добротно, нигде ничего не хлябает, все пригнано. И – очень чисто. Вымыто, выскоблено, практически вылизано. Чьими руками, подумала Арина, эта чистота поддерживается? Не сам же хозяин полы и окна надраивает. Соня, конечно. Как успевает – с маленькой Викой на руках?

Арина присела было, чтобы расшнуровать ботинки, но Кащеев, глядя сверху, двинул бровью – и она остановилась. Еще одно движение брови явно повторяло предыдущее приглашение: проходите. Идти по вымытым до блеска полам в уличных ботинках Арине было неловко, но хозяину же лучше знать?

Справа от просторной прихожей (назвать ее сенями язык не поворачивался) отходил коридорчик, ведущий, видимо, в кухню, слева темнели две закрытые двери. В левом дальнем углу сияла светлым деревом лестница на второй, мансардный этаж. Прямо, между лестницей и коридорчиком, дверь была двустворчатая.

Комната за ней вдруг напомнила Арине кукольный домик, которым очень гордилась одноклассница Татка. К ней и в гости ходили – посмотреть на домик. Мебель и прочие детали интерьера воспроизводили «взрослые» с фантастической, невероятной точностью. Ювелирная работа! Реальные диваны и стулья казались потом грубыми, неправильными. Играть с этим совершенством было, разумеется, невозможно – только смотреть и восхищаться. Диваны, стулья, кресла, столы и банкетки располагались в том же ювелирном порядке, даже занавески на маленьких окнах висели строго симметрично.

Кащеевская гостиная производила точно такое же впечатление: каждый предмет располагался на своем месте с точностью не то что до миллиметра – до волоска. Хотя никаких волосков или, боже упаси, пылинок, тут, разумеется, не было.

Должно быть, именно из-за этого ощущения ювелирной идеальности обстановки, хозяин казался крупнее, чем тогда, в студии. Он словно заполнял собой все пространство. Арина, пристроившись на краешек дивана – странного, с резными деревянными подлокотниками и высокой жесткой спинкой – чувствовала себя маленькой, незначительной и… отвратительно лишней. Ботинки, которые хозяин не разрешил снимать, были чистыми, но в нарезке подошв остался снег, который теперь растаял, образовав на чистом полу две лужицы. Маленькие и даже не сказать чтобы грязные – но настолько неуместные посреди окружающей идеальности, что Арине стало стыдно. Она старалась не смотреть на Кащеева, но все равно чувствовала его взгляд – холодный, почти безразличный, удивительно тяжелый. Господи, что я тут делаю?! Как муха в чае: и самой неуютно, и окружающим противно. И ведь я его еще расспросить о чем-то намеревалась – о чем, господи боже мой?! Ни единой мысли в голове!

Но молчать было настолько глупо, что становилось уже невыносимо, и она задала какой-то вопрос из тех, что звучали в студии:

– Серафим Федорович, вы удовлетворены результатами суда?

– Нет, – короткое слово упало с той же холодной тяжестью.

Как ртутная капля, подумала Арина. Вот что напоминает его взгляд – ртуть. Только без блеска.

– Вы по-прежнему вините в произошедшем Соню?

– Я ее простил.

Ни малейшей искры не сверкнуло в холодном тяжелом взгляде. Ведь речь о смерти сына! Сожаление? Гнев? В студии Кащеев очень убедительно гневался. А сейчас – ничего. Только смотрит. Как удав на кролика. Или не удав? Доисторический ящер, уже миллион лет как мертвый.

Единственной живой – и вполне человеческой – деталью его поведения была привычка грызть зубочистки. Прозрачная пластиковая баночка на ослепительно белой скатерти казалась стеклянной. Впрочем, может, она и была стеклянной. Кащеев не глядя извлекал из баночки очередную «щепочку», сжимал крупными, чуть желтоватыми зубами и замирал. Но через минуту зубочистка – уже изжеванная – отправлялась в плоскую хрустальную вазу и цикл начинался заново. Несколько зубочисток упали на пол, Кащеев не только не стал их поднимать, даже не взглянул. Арина наблюдала за странным действом как завороженная. Хоть и пыталась задавать еще какие-то вопросы, но все больше и больше чувствовала себя одной из перемолотых крупными зубами зубочисток.

Нет, довольно!

Она нагнулась, словно для того чтобы перевязать шнурок – тяжелый взгляд уперся в ее макушку, и Арине вдруг показалось, что она сейчас упадет с жесткого угловатого дивана. Ударится коленями – и так и останется коленопреклоненной, такая же беспомощная, как валяющаяся возле правого ботинка раздавленная зубочистка.

Стараясь не встречаться с хозяином глазами, она выпрямилось:

– Мне пора. Спасибо, что уделили время.

Он поднялся со стула – и только сейчас в глазах как будто что-то мелькнуло: раздражение? Удивление? Недовольство?

Арина спустилась с крыльца – три низких ступеньки – дошла по тщательно вычищенной дорожке до калитки, вышла на улицу.

Как будто все это ей снилось. Как будто она все еще сидела в идеально чистой, похожей на экспозицию мебельного магазина комнате. Она сидела, а он на нее смотрел. Просто смотрел. И ничего не было, кроме этого взгляда. И самой Арины тоже не было. Осталась пустая оболочка. Как мертвая бабочка на булавке. Марионетка на ниточке. Кукла.

В себя ее привела раскатистая трель будильника.

Но – как? Что?!

Она вовсе не сидела в кащеевском доме. Она стояла на улице метрах в двадцати от него.

И не будильник заливался так раскатисто – телефон!

С экранчика улыбалась и показывала язык племянница Майка.

– Арин, можешь сейчас приехать? – голос ее звенел. – Приезжай, пожалуйста!

– Что случилось? Ты где?

– Я в школе. Они говорят, что я воровка.

Майкина школа, сорок лет назад выстроенная стандартной буквой «н» – три гигантских белых «кирпича» с блестящими полосами бессмысленных в нашем климате просторных окон – со временем обросла многочисленными пристройками и выступами, превративших скучно минималистическую конструкцию в подобие собранного из лего лунохода в кратере меж окружавших его пяти-, девяти- и двенадцатиэтажек. Поутру сбегавшиеся от них многочисленные дорожки и тропинки, заполненные ребятней, выглядели, должно быть, веселыми разноцветными бусами. Но сейчас тут было пусто, даже охранник от входа куда-то отлучился.

Только посреди пустынного гулкого холла ссорились двое детишек. Или, может, не ссорились, подумала Арина, кто их знает, как у них нынче принято разговаривать. Майка – не показатель. Но парочка была примерно племяшкиного возраста, первый класс, максимум второй. Девочка в яркой пестрой куртке, узких джинсиках, ослепительно белых высоких кроссовках (к правой прислонился клетчатый по-шотландски ранец) была очень хорошенькая, прямо фея. Очень хорошенькая и очень сердитая. Голубые глазищи в обрамлении пушистых ресниц сверкали, нежные щечки заливал румянец, капризно изогнутый рот кривился в презрительной гримаске:

– А ты будешь ей передачи носить!

Да, все-таки детишки ссорились. Причем не как дети, а вполне по-взрослому. Горшки об стенку и кухня пополам, как говорила покойная Аринина бабушка. Девочка подхватила свой шотландский ранец, метнула в своего противника очередную молнию из-под ресниц и шагнула было к дверям. Но темноволосый мальчик в расстегнутом оранжевом пуховике, с перекинутым через одно плечо камуфляжным ранцем, недвусмысленно перекрыл ей дорогу.

На фоне просторных школьных дверей – не двери, а натурально ворота – маленькая оранжевая фигурка выглядела смешно. И почему-то трогательно. Но место мальчик занял правильно: спиной к линии соединения створок и трубам-рукояткам рядом.