Ваша С.К. (СИ) - Горышина Ольга - Страница 3

       Мирослав особо и не гневался, потому что бранного упоминания своего мужского достоинства из княжеских уст Федор Алексеевич так и не услышал. А это означало, что во враги князь его на сегодня не записал и силушкой богатырской мериться не пожелает, а значит Фонтанному дому новый ремонт в ближайшее время не грозит. Если только люстру сменить придется, но то уже стало у них делом обыденным. Секретарь знал, насколько богат и емок русский язык, и что мат неспроста бранью на Руси зовется: применяется испокон веков исключительно для поднятия воинского духа, чтобы сил в достатке стало во вражий стан без страху врубаться. Впрочем, так было во времена давние, былинные, а сейчас князь Мирослав обязан не воевать с ним, а подыгрывать его плану. Во спасение дочери.

       — Кто записку писал?

       — Сказал же, поэт наш, Сашка Серый, — ответил Федор Алексеевич уже с привычной злой ухмылочкой. — Он там стихи нынче читает, наш болезный. Собственного сочинения. Вот и уволок Светлану. Да вернутся они к рассвету, будь покоен. Устроишь тогда нашему голубку допрос с пристрастием, а сейчас не шуми, а то сына мне разбудишь. Сам знаешь, как трудно укачать его в белые ночи.

       — Скажи этому Сашке, чтоб про березку стишок мне написал, — как-то вдруг серьезно сказал князь Мирослав и уселся в кресло секретаря. — У меня мысль появилась открыть детский журнал и наречь «Мирок», в свою честь. Но тока, чтоб никто не догадался о моем участии. Чтоб все шито-крыто, как с географами вышло… Вот их сказки и начнём печатать. И стихи для деток малых. Что молчишь? Гиблое дело считаешь?

       — Сашка не станет сочинять потешки. Они у нас символист, — устало ответил Федор Алексеевич, расправляя в пальцах ленту княжны, содранную домовенком с лапки этого сизого голубка.

              Князь Мирослав подался вперед, чтобы вырвать из рук секретаря ленту, и хотел было сунуть себе в карман, но вовремя вспомнил, что в русских шароварах карманы не предусмотрены.

       — Ты это что у княжны ленты таскаешь, а? Скоро вновь в женское платье рядиться начнешь? Ополоумел в конец?! Так я дурь из тебя выбью поганой-то метлой!

       Федор Алексеевич молнией отскочил к противоположной стене, и княжеские пальцы поймали лишь воздух, но кулак все же получился из них внушительный, и секретарь на всякий случай прикрыл ладонью нос.

       — Просил же, тише… Это все мой Игорушка шалит. Ухажерам княжны спуска не дает. Так я быстренько подобрал, а то знаю я этих юных упырей — придет Сашка к тебе на поклон и станет доказывать, будто Светлана сама в знак расположения ему ленту подарила… А ты прекрасно знаешь, кто на самом деле к нему в этом доме расположен…

       Мирослав стиснул зубы, а потом выплюнул:

       — Это по твоему попустительству дочь моя с ним ватажится. Мать ее я давно приструнил.

       Федор Алексеевич, в миг единый растеряв всю покорность, даже в росте, казалось, прибавил — аж с целый локоть.

       — Любишь напраслину на меня возводить, мудрый князь! — ткнул он пальцем в Мирослава. — Знаешь сам, что уж в этом-то моей вины нет. То лады твои ненаглядные простоволосые в драных сарафанах ее в омуты затаскивали, пока ты с Кикиморой для Родионовны клубки мотал да медвяную с Судейко попивал. А я по лесу в то время шастал да соколов из силков вытаскивал… Кто девицу надоумил, что сокол добрым молодцем может обернуться, я поди али ты, Мирослав? Соколиную охоту девка устроила, всю живность в лесу извела! А Яга и рада-радешенька, что внучка скукой не мается, можно на печи валяться, немощной прикидываться… Нет бы уму-разуму научила, объяснила, что всех добрых молодцев ее сказочная товарка сожрала еще во времена дремучие — выбирай, девица красная, из того, что осталось…

       — Так никого ж не осталося! — махнул рукой князь и одернул рубаху с богатой вышивкой. — Упыри одни… Мерзавцы в прямом смысле этого слова… Как вспомню те смотрины, аж оторопь берет. Хочу, Федька, чтоб душой полюбила. Не за словцо красное, понимаешь? Мож оно кому и любо так жить, без любви, а мне вон уже где сидит!

       На этот раз пальцы князя сомкнулись вокруг его собственной шеи, но Федор Алексеевич все равно вздрогнул и даже поправил свой шейный платок.

       — Пока мы тут лясы с тобой точим, Федор Алексеич, дочь моя там, одна, в этом подвале… С голубком этим сизым.

       — Да никто ж ничего худого не скажет про нее. Сашка в женском платье пошел, по привычке. Сам знаешь, что его маменька в девичьи наряды все детство обряжала, ибо весь мужской род возненавидела за то, что бросил ее муженек с младенчиком на руках… Да и Светлана наша никому настоящим именем не представляется — то Василиса Прекрасная, то Марья Искусница, то Елена Премудрая, то Марья Моревна… Семнадцать лет, а дура дурой. И Сашка вольностей себе не позволит. Знает, что тут же донесут, и не видать ему тогда княжны, что соколиной шкуры! — сплюнул Федор Алексеевич.

       Князь вдруг обхватил голову руками и принялся раскачиваться из стороны в сторону.

       — Надоели мне эти соглядатаи! Будто думают, что николаевские времена возвращаются… Будто не Фонтанный дом у меня, а тайная канцелярия какая-то… Ох, Федька, сердце мое отцовское не на месте…

       — Запри девку в хрустальный гроб, коль покойно твоей душеньке от того сделается, — ответил спокойно Федор Алексеевич, одергивая пиджак. — Завистливых мерзавцев рядом всегда предостаточно, чтобы ее от воздыхателя защитить. А гости столицы, сам знаешь, предпочитают балет.

       — А вдруг вскружит ей голову поэтишка этот? — взглянул на него исподлобья Мирослав. — Что делать тогда будем? Ведь не смогу супротив ее выбора пойти! А какая с ним жизнь?! Лучше б от тифа помер! И чего я его спасал! Ох, неспокойно мне, ох неспокойно, Федька… Давай дуй ты туда живо! Только не надо вороном оборачиваться. Снова камнем в глаз получишь от меткого дворника!

       — Уймись, Мирослав. Лучшей защиты, чем влюбленный упырь, ей не сыскать. А заявлюсь за ней, еще возомнит себе лишнее, будто мы сердцу девичьему не доверяем… Приведет княжну домой в целости и сохранности. Коль после поста сватов пришлет, тогда и действовать станем.

       — А это ещё что?

       Федор Алексеевич недоуменно воззрился на чёрную кожаную перчатку, которую князь держал двумя пальцами.

       — Донником не пахнет, — принюхался Мирослав. — Хороший знак. Не из Москвы… Но, кажется, я в Петербурге ни с кем не ссорился. Давно уже стал Мирославом Мирным. Так кто же это решил вызвать меня на дуэль, даже не оставив визитной карточки? О, вензель имеется — «К». Кто бы это мог быть? Крамской? Разве я плохо отзывался о портрете княгини? И он прислал бы мне кисть, а не перчатку… Ох, балда я… Уже скоро четверть века, как он помер. Федька, а может у княгини новый ухажер, а я, мымра такая, все читаю и читаю да ничего не знаю… О, рифма… Ты спроси там этого Сашеньку, может, я тоже в «Собаке» их выступлю… Если крестьянская одежда в фаворе, может и древнерусский воин им приглянется? Да не делай такое страшное лицо, шучу я… Слышь, стучат? Отвори-ка дверь… Поглядим, какого ещё мерзавца принесло к нам на крыльях белых ночей…

       Глава 3 "Легко быть дельным человеком и думать о красе волос"

       Федор распахнул дверь, и на пороге приемной вновь возник обладатель чёрного плаща: