Огонь сильнее мрака (СИ) - Герасименко Анатолий - Страница 27

– Разве он этого не мог делать в Дуббинге?

– В городе все камеры заперты. Чтобы открыть – надо выписывать специальное разрешение. Да кто ж ему выпишет.

Джон поднял брови:

– Он же сотрудник Минобороны. Уж кто-то, а Найвел, по-моему, имел все возможности…

– Да ничего не делается просто так! – почти выкрикнул Хитчмен. – Он здесь ноль без палочки. Все гранты, все разрешения – это я выбивал. Сумел вот выпросить средства на эксперименты с магическим полем. Это было перспективно, важно, интересно… шишкам в администрации. А то, что Найвел бредил своими дурацкими башнями – это вообще никого не волновало, никогда! Постарше станет – будет делать, что хочет. А пока…

– А пока расскажите про башни, – попросил Джон. – Подробней.

Хитчмен махнул рукой. Сигарета при этом описала дымный полукруг.

– Не знаю я подробностей. Просто мальчишка думал, что из каких-то башен можно добыть остаточный заряд. Чтобы заряжать раритеты. Но это безумие, вообще говоря, потому что, во-первых, магическое поле такого напряжения опасно. Лезть в механизмы – чистое самоубийство, может случиться взрыв, запуститься метаморфоза, да что угодно! А во-вторых, от такого предприятия мало толку. Ну, получится разрядить башню-другую – хватит энергии на несколько раритетов, и всё. Эксперимент себя не окупит.

Он поперхнулся и закашлялся. Кашлял долго, хватался за грудь, сгибался над столом. Джон спросил:

– И Найвел решил зарядить пятьсот шестнадцатый от такой башни?

– Не знаю, – прохрипел Хитчмен, вытирая покрасневшие от кашля глаза. – Но скорей всего, да.

– Чистое самоубийство, – повторил Джон. – Понятно теперь, отчего вы хотели тянуть время… И что теперь? Парень ходит от башни к башне, пытаясь их запустить?

Хитчмен замотал головой:

– Для такого не каждая годится. Он говорил, что, наоборот, подходящих очень мало, прямо-таки единицы.

– Какие именно, не сказал?

– Нет, – Хитчмен загасил вторую сигарету рядом с изломанным трупиком первой. – Он вообще не любил распространяться на этот счет. Почему – неизвестно.

– Действительно, – отозвался Джон. – С чего бы ему вам не доверять.

Он встал. Хитчмен тоже поднялся.

– Больше сказать нечего, – буркнул он. Джон прищурился. По-хорошему стоило бы схватить паршивца за руку и прочесть еще разок – не утаил ли чего – но голова только-только начала утихать, да и подозрительно бы смотрелось такое хватание…

– Ладно, верю, – сказал он. Хитчмен еле слышно вздохнул.

– Хотите его рабочее место осмотреть?

«Вот это я понимаю – помощь расследованию! – восхитился про себя Джон. – С самого начала бы так».

– Пойдёмте, – сказал он.

***

Дом номер двести пять по Ран-авеню оказался невысоким, всего в два этажа, и очень старым – на вид ему можно было дать лет триста. Глубокие трещины ползли по серой штукатурке от фундамента до самой крыши, стекла ослепли от вековой грязи, нижние окна сровнялись с тротуаром, а из распахнутой двери единственного подъезда несло, как из склепа – гнилью и разрытой землей. Даже неказистая четырехэтажка, где обитал Джон, рядом с двести пятым смотрелась бы фешенебельными апартаментами. Стоя перед домом, Репейник сверился с блокнотом. Все верно, Найвел Мэллори жил именно здесь. Что ж, по крайней мере отсюда до Министерства можно дойти за десять минут. Удобно – если тебе двадцать три, своих денег вечно не хватает, а родной дядюшка жаден, как паук. Комнаты здесь, наверное, дешевле некуда… Что ж, посмотрим, как живет молодой перспективный ученый.

Вообще, что-то не сходится, думал Джон, поднимаясь на второй этаж по щербатым ступеням. Очень странно, что Мэллори-младший для своих целей выбрал такой необычный и рискованный способ. Неужели нельзя было подождать с женитьбой? Питтен, вроде бы, человек не злой, о племяннике заботится – снял же квартиру какую-никакую, да и на хорошее место пристроил. Жениться запрещает? Ну и жил бы Найвел со своей Ширлейл без свадьбы потихоньку вдвоем. Нынче времена свободные. Мы ведь с Джил как-то живем, и ничего. Глядишь, со временем Питтен смирился бы с будущей невесткой. Или помер бы попросту. Вон как задыхается, бедолага, ему до апоплексического удара недалеко. Кроме того, не такие уж страшные кары дядюшка сулит. Ну, наследства не будет, ну, с работы погонят. Так ведь Найвел – молодой да перспективный, такого везде примут на хорошее жалованье. Неохота, конечно, уходить с насиженного места в этом Научтехе, но ведь куда рискованней – красть уникальный прибор, запускать на свой страх и риск магическую реакцию. Что-то здесь не так.

Замок проворчал неразборчиво, дверь открылась с жалобным стоном. Джон переступил порог, тихо закрыл за собой и принюхался. Пахло горелой бумагой. Квартира Найвела оказалась неожиданно просторной, к тому же недавно здесь сделали ремонт. Новенький паркет сверкал от мастики, стены и даже полоток оклеили веселенькими обоями, да не бумажными, а дорогими, тканевыми с узором. Из прихожей широкий коридор вел в гостиную, дальше виднелась распахнутая дверь спальни, и там всю дальнюю стену занимал камин. Джон подумал, что был несправедлив к Мэллори-старшему. Не дешевую халупу он снял племяннику, а очень даже приличное жилье: просто дом подыскал с виду неказистый, и оттого выгодный по цене. Парень устроился с комфортом. В такой большой квартире должно быть полным-полно следов – мелочей, которыми любой человек окружает себя, вроде каминных безделушек, гравюр на стенах, памятных сувениров из путешествий, докторских визиток, записок-напоминалок самому себе и прочего жизненного багажа, который немало может сказать о человеке.

Джон медленно прошелся по комнатам, вертя головой, стараясь разыскать хоть что-то, способное дать намек, куда же делся племянник канцлера. Но ничего не было – ни безделушек, ни гравюр. Лишь висела на стенах пара рисунков, верней, набросков карандашом, явно сделанных одной рукой: девушка, светловолосая, красивая, со смеющимися распахнутыми глазами. «Ширлейл, – решил Джон. – А рисовал, верно, сам Найвел. Талантлив, ничего не скажешь». Ни визиток, ни записок тем более не нашлось. Ящики стола были пусты, у подножия этажерки лавиной застыли осыпавшиеся книги. Запах горелой бумаги сильней всего ощущался в спальне, здесь же обнаружилась и его причина: серая рыхлая горка в камине. Джон поворошил кочергой пепел, но нашел уцелевшим только уголок листа с неузнаваемыми буквами. Остальное была сплошная труха, легкими облачками взлетавшая в воздух при малейшем касании. Джон вздохнул и, поставив кочергу в угол, отряхнул руки. Найвел сжег все документы. Торопился – забыл открыть вьюшку, задымил, верно, всю комнату, до сих пор пахнет – но спалил всё, что могло выдать его планы. Замёл следы.

Присев рядом с этажеркой, Репейник какое-то время рылся в книгах: листал ветхие страницы, тряс, ухвативши за корешок, разворачивал вклеенные схемы. Всё напрасно – ни одной посторонней бумажки. Только библиотечная карточка выпала из пузатого справочника. «Невезуха», – пробормотал Джон. Он чувствовал себя гончим псом, взявшим след, но встретившим на пути реку, где все запахи обрывались. То же самое было полчаса назад в Научтехе, когда Хитчмен показал Джону рабочее место Найвела. Чистый стол, потрепанный арифмометр, испещрённый цифрами лабораторный журнал – и ни одной личной вещи, ни единой записки. Видно, придется ехать в полицейский участок, узнавать у служивых адрес Ширлейл. Может, хоть там удастся найти зацепку. Паршиво, что надо впутывать полицию. Не любят они нашего брата, хлеб, мол, у них отнимаем, дорогу переходим. Просто так адрес ни за что не скажут, устроят допрос – зачем, да что случилось, да не скрываю ли убийство, да не фальшивый ли у меня жетон… Полдня с ними потеряю, к тому же подведу Мэллори-старшего. Он ведь не хотел, чтобы делом занимались констебли. Да, невезуха…

Джон приблизился к стене, где висел портрет девушки. Найвел рисовал сильными, яркими линиями, умело штриховал светотень. Должно быть, брал уроки, и не один год. Джон снял картину. Сверху рамка запылилась, бумага отзывалась на прикосновения ломким шорохом – простая, дешевая. Похоже, листок взяли не из альбома для рисования. Да, точно: вот и еле видная борозда от сгиба идет поперек нарисованного лица Ширлейл. Джон представил, как Найвел сидит, задумавшись, за столом, вертит в пальцах карандаш, которым только что писал формулы, и рука сама выводит на случайно подвернувшемся листке силуэт… Лирика, подумал Репейник. Впрочем, это важно. Ну-ка, глянем внимательней. Должно же мне хоть раз повезти за сегодняшний день... Он повернул рисунок и издал хищный возглас: на обороте виднелись слова.