Девушка и звездолёт (СИ) - Владимиров Николай - Страница 7

— Мировая закулиса… — начал Глеб Георгиевич.

Вадиму сделалось скучно. И пока старик долго и нудно рассказывал о ЦРУ и коварном плане Даллеса, целью которого было развратить прекрасную советскую молодёжь, отравив её музыкой, тряпками и иссушающим душу индивидуализмом, и о не менее коварном Борисе Ельцине, сыне кулака-спецпоселенца, злонамеренно скрывшем своё социальное происхождение, дабы вступив в Партию, развалить её изнутри, Вадим откровенно любовался очаровательной, смуглой Ниной.

— Скажите, Нина-госпожа! — начал он по-японски, не дожидаясь, пока старик закончит свою разоблачительную речь. — Не стану спрашивать, как вам понравилась Япония. Лучше скажите: не хотелось бы вам съездить ещё дальше? Увидеть иной мир под другими небесами?

— Под другими небесами… — слегка запинаясь переспросила «смуглая леди сонетов». — Ой, простите, я так точно не могу.

— Я мог бы предложить вам и вашему дедушке, коль скоро ему так не нравятся нынешние порядки, поучаствовать в одной не совсем необычной авантюре, — объяснил Вадим. — Представьте, что далеко, невероятно далеко отсюда лежит огромная безлюдная страна, на земли которой практически не ступала нога человека. Правда, эту страну ещё следует сделать пригодной для жизни…

— Вадим, да вы сказочник, — рассмеялась Нина.

— Но всё-таки, — не сдавался Вадим. — Если бы вам предложили поехать в такую страну, на лежащие далеко отсюда ничейные земли, вы бы согласились?

— Даже не знаю, — Нина смешно наморщила лобик.

— Ещё чего! — вмешалась в разговор молчавшая до того Нелли Глебовна. — Никуда наша Ниночка не поедет. Знаем мы вас: задурите девушке голову всякими романтическими россказнями, а потом… Кстати, нам пора!

«Очень скоро вы вспомните о нашем разговоре, — подумал Вадим. — Только будет поздно. Сказать? Так ведь не поверите. К тому же это, мягко говоря, чревато…».

— Жаль! — только и ответил он.

_______________________

Кага-но Тиё — японская поэтесса начала XVIII века. Её стихотворение-хокку: «Мой ловец стрекоз / Как же далеко ты / Нынче забежал» написано на смерть маленького сына, а потому смущение Вадима вполне понятно.

«химэ» — «принцесса», яп.;

«смуглая леди сонетов» — таинственная возлюбленная Вильяма Шекспира, которой посвящены некоторые его произведения, и о которой никто не знает. Существует версия, согласно которой пьесы и сонеты Шекспира на самом деле написаны неким английским лордом. Титул и высокое положение не позволяли лорду открыто заниматься столь презренным делом, как сочинительство. «Смуглая леди сонетов» — его жена.

Глава пятая. Зажигают огоньки…

— Гуди-им! Балде-ем!..

Громогласный вопль, разом вырвавшийся из полудюжины здоровых молодых глоток, далеко разнёсся в темнеющем воздухе. Несколько уток, устроившиеся на ночь в прибрежных камышах, возмущённо засвистев, поднялись в воздух, направляясь к противоположному берегу.

На берегу, посреди поросшей травой лужайки, выросла огромная, выше человеческого роста, куча хвороста. Бритоголовый громила плеснул из канистры, бросил зажжённую спичку. Вспыхнувшее пламя взметнулось чуть ли не до небес, осветив тёмные воды озера и огромные сосны, стоявшие вокруг молчаливой стеной. Откуда-то появились два широких полосатых тента, какие устанавливают на рынках продавцы. С тентами пришлось повозиться — в неумелых руках «золотой молодёжи» они то и дело заваливались на бок, раздуваясь уродливыми пузырями.

Установили мангалы — новенькие, блестящие, с острыми, словно кинжалы, завитыми спиралькой шампурами. На шампуры, вперемешку с томатами и зеленью нанизали мелко нарезанные кусочки мяса. Рядом, на раскладном столике появились колбаса и сыр. Были и налитые в пластиковые стаканчики вино и водка, пополам с непонятными снадобьями из пёстрых алюминиевых банок. Из распахнутых дверей «Лексуса» неслась музыка — рокочущая, яркая, огненная. Она не переставала звучать, когда компания ехала по шоссе, и когда выехала на берег, и когда таскала хворост, ставила тенты, зажигала мангалы… А как гремела она теперь, взлетая, вместе с тысячами искр, в тёмное звёздное небо.

И Марина — тихая, домашняя, скромная девочка, равно побаивавшаяся как маму, так и Ксению Александровну, невольно морщившаяся, когда в соцсети на страницах других девушек видела не вполне приличные слова, а по праздникам позволявшая себе разве что капельку шампанского, неожиданно поняла, что это — весело. По рукам пошли сигареты, пахшие совсем не табачным дымом — некурящая Марина вежливо отказалась. Зато кто-то — кажется, это была Лика, сунул ей в руку открытую пёструю банку. Из темноты появился Лёша — огромный, красивый, весёлый, чем-то нехорошо возбуждённый, с заблестевшими глазами — схватил за руку и увлёк за собой, в закружившийся вокруг костра хоровод.

На головах у девушек появились венки — пышные, зелёные, с яркими цветами, и свисающими чуть ли не до пояса гирляндами. Такой же венок после третьего или четвёртого круга обнаружила у себя на голове и Марина. Окружающий мир кружился и вертелся в бешеном, сумасшедшем ритме — девушки визжали, заглушая музыку, и Марина тоже кричала вместе со всеми что-то страстное, невразумительное…

Суматохи добавила похожая на пантеру смуглая, загорелая подруга Михася, споткнувшаяся на некстати подвернувшемся камне. Хоровод распался с криками и визгом. Откуда-то появились стульчики и коврики-сидушки — вместе с всеми Марина присела у костра, делая вид, что ест пахнущее дымом, местами сырое, непрожарившееся, а местами превратившееся в угольки мясо. Кто-то — кажется, в этот раз это был Тимоня, совал ей в руку пёструю алюминиевую банку с чем-то остро пахнущим, пенным. Вокруг сидели босоногие девушки и заголившиеся по пояс парни — ели, пили, что-то нестройно орали. Вылакав содержимое банки, Тимоня полез целоваться — от его липкого прикосновения Марину передёрнуло. Рядом оглушительно визжащая Лика вырывается из объятий белобрысого Михася.

— Прекраснейшие дамы и наиблагороднейшие господа! — послышался откуда-то сверху громоподобный, не узнаваемый голос.

Оттолкнув противного Тимоню, Марина вскочила. Голый по пояс Лёша стоял на крыше принадлежавшего Михасю «Мерседеса». «Мерседес» раскачивался — впрочем, сам Лёша тоже не слишком уверенно держался на ногах. В руках у него был маленький громкоговоритель, а возле «Мерседеса» бритоголовый громила с приятелем ставили на примятую траву массивный деревянный ящик с ручками и решётчатым верхом.

— Мы собрались сегодня здесь, чтобы воздать дань великому Ивану Купале, отыскав волшебный цветок папоротника, — продолжая, Лёша лишь чудом не свалился на землю. — Он зацветёт сегодня, но явится лишь самым достойным из нас — тем, кто способен воздать ему должное. Воздадим же ему!..

— Воздадим! — хором грянуло в ответ.

Лёша снова покачнулся, едва не встав на четвереньки. У Марины защемило сердце.

— Лёша! Ты пьян!.. — девушка с ужасом сообразила, что Лёша может быть не просто пьян. — Да что же это?..

Противный Тимоня схватил её за руку. Марина рванулась, но тут Лёша снова выпрямился.

— Прекрасные дамы и благородные господа! — продолжал витийствовать он. — Сегодня к нам, из тёмных глубин преисподней прибыл… Прибыл гость. Древний гость, великий гость, один из тех, кто стоял у истоков человечества. Мудрый гость, коварный гость. Встречайте!

— Ой, ща руто бует… — брызнул слюнями Тимоня чуть ли в ухо.

Снова покачнувшись, Лёша повелительно взмахнул рукой. Бритоголовый парень с приятелем попытались снять крышку с ящика. Крышка не поддалась — не то была приколочена, не то просто заперта на хитрые замки.

— Слышь, Лёшка! — поднял голову бритоголовый. — А она у тебя часом не на гвоздях?

— Тля…..! — громко, на всю поляну выругался в громкоговоритель Лёша. — Ну, ничего не поручишь…

Спрыгнув с крыши «Мерседеса», в самый последний момент он всё же не устоял на ногах. Марина бросилась, было, к нему — стоя на четвереньках, Лёша шарил по земле, разыскивая лежавший в двух шагах громкоговоритель. Нашёл, сунул бритоголовому парню, а сам наклонившись над ящиком, защёлкал замками. Внутри, среди примятой соломы зашевелилось что-то длинное, большое, чёрно-серое…