Домоседы - Рыбаков Вячеслав Михайлович - Страница 5

Тонкий, прерывистый звук раздался откуда-то слева, прервав мои самоуничижения. Сын сказал: "Прости" - и подбежал к одному из пультов. Не садясь, положил руки на контакты, прикрыл глаза - видимо, считывал какой-то сигнал. Это длилось секунд пять, потом он открыл глаза, перекинул несколько рычажков, наклонился к затихшему пульту, заговорил - будто на неизвестном мне языке. Беззвучно вспыхнул целый ряд дисплеев. Мне захотелось исчезнуть. Сын опять прикрыл глаза, опять был с кем-то на контакте.

Минуты две спустя, услышав его приближающиеся шаги, я повернулся к нему снова. Краем глаза я успел увидеть на большом экране стремительно ускользающий к планете смутный силуэт.

- Прости, - повторил сын. - Опять биошквал, - у него был виноватый голос. - В Аркадии теперь несладко, нужен был срочный контрпосев...

- Мне пора домой, - ответил я.

Он долго заглядывал мне в глаза больным, несчастным взглядом.

- Пойми. Вид, который прекращает расширять ареал обитания, вырождается, - проговорил он так, словно это все объясняло и оправдывало. - Попросту гибнет.

- Я знаю, - ответил я и кивнул, потому что это действительно все объясняло и оправдывало. - Если бы все были такими домоседами, как мы, - я показал вниз, - неандертальцев давным-давно переели бы саблезубые тигры. Я другого не понимаю. Как это я решился тогда?

- Ты молодец, - искренне сказал он и застенчиво, неловко тронул меня за плечо. - Я очень счастлив, что... - горло у него вдруг захлопнулось, он сердито мотнул головой. - Вы только не беспокойтесь там. В субботу я уже опять прилечу. В общем-то, самое трудное мы уже сделали.

А я подумал: жизнь так устроена, что самое трудное всегда еще только предстоит сделать. Но я не стал говорить этого сыну - он понимал это не хуже меня. Наверное, даже лучше.

...С моря веял теплый широкий ветер; песок был мягким и шелковистым, и, уткнувшись в него лицом, я лежал очень долго.

У гравилета мы обнялись - не как отец и сын, но как двое мужчин, соединенных наконец общей целью, общим делом, общим смыслом, - а потом гравилет стал медленно погружаться в небо, я махал ему обеими руками, Венера льдисто пылала в зареве заката, и розовеющий гравилет пропал, встал на свое место в сумеречном ангаре - тогда я упал без сил на прохладный шелковистый песок и лежал очень долго.

А потом я шел домой и улыбаясь говорил: "Добрый вечер", а мне улыбаясь отвечали: "Добрый вечер", а я думал: и он захотел лететь, и она решилась на это; на верандах горели лампы, искрилась вокруг них мошкара, доносились звуки транслируемой из Монреаля хоккейной игры... а без нас создавался мир, от красоты которого у наших детей захватывает дух, - и только от наших детей зависит, каким он будет... а невообразимо далеко по нашему следу шли еще корабли... Широкоплечий мужчина сидел на лавке перед коттеджем и неторопливо, с удовольствием курил трубку - в сумраке серебрились его седые усы; медовый запах табака смешивался с вечерним ароматом цветов.

- Добрый вечер, - сказал я.

Он вынул трубку изо рта.

- Добрый, добрый. Что-то ты давненько не захаживал.

- Сонату кончал.

- Когда позовешь слушать?

- Не знаю... Новое забрезжило. Что ты-то с Шурой не пришел нынче на пляж?

- Да знаешь... бывает. Работалось хорошо, жаль было отрываться... Шура надеялась, девчонка хоть твоему напишет. Нам казалось, она очень любит его.

- За что его любить, шалопая.

Рамон засмеялся.

- Я-то понимаю, что случиться ничего не могло, просто девчонке, как это у вас говорят... вожжа под хвост попала, - произнес он старательно и со вкусом, - но попробуй это Шуре объясни. Может, зайдешь?

- Прости, боюсь, моя меня уже заждалась... передавай Шурочке привет, мы обязательно на днях заскочим. И пусть не волнуется попусту - скоро обязательно придет письмо, я уверен.

Из коттеджа Эми слышались музыка, смех, какие-то выклики - там отдыхали, и я подумал: а сколько же энергии ушло на то, чтобы донести эту женщину до Эпсилона Индейца, сколько антиматерии превратилось в неистовый свет, разгоняя до субсветовой скорости, а затем затормаживая ее тело, не давшее продолжения? И еще я подумал: но ведь она тоже согласилась тогда? А если рассказать ей? Я усмехнулся: пожалуй, она стала бы гордиться собой еще больше, она любила обманывать ожидания; делать то, что от нее ждут, казалось ей всегда унизительным; пожалуй, она стала бы говорить, что совершила подвиг - отказалась от женского счастья, но не родила детей на заклание звездному Молоху... Но ведь именно выполняя ее нелепую прихоть я поднял себя на дыбы и проник в тайну - случайно ли это, или здесь есть некий парадоксальный смысл?

Жена ждала на веранде, где мы ее оставили; казалось, она просто не трогалась с места эти два с половиной часа.

- Ты долго, - сказала она, а я подумал: она тоже тогда решилась. - Я уже начала беспокоиться.

- Ну о чем тут беспокоиться? Мы поболтали, потом еще искупались чуток... Потом я Рамона встретил, он нас в гости...

- Купались? Вечером? А твоя спина?

- Знаешь, - я от души рассмеялся, - я про нее забыл на радостях.

- Это не годится, - она решительно встала, ушла в столовую и вернулась через полминуты с таблеткой в одной руке и стаканом апельсинового сока в другой. - Выпей-ка. Знаешь, я лишней химии сама не люблю. Но это хорошие таблетки.

- Конечно, выпью, - сказал я и выпил. - Так приятно, когда ты заботишься.

- Кто о тебе еще позаботится, - вздохнула она и немного тщеславно добавила: - Не Эми же... Как ваш мужской разговор?

- Как нельзя лучше. Представь, уговорил его прилететь в следующую же субботу.

- Он очень прислушивается к твоим словам.

- Это потому, что я мало говорю, - пошутил я.

- Разговор касался... Шуры? - с усилием спросила она, не глядя на меня.

- И Шуры тоже. И Лены тоже. Успокойся, все в порядке.

Она решительно встряхнула головой.

- Все же ты напрасно его так задержал. Теперь ему вести машину в темноте.

- Он справится, - сказал я, пересаживаясь на пол рядом с женою, и потерся лицом о ее гладкое колено; словно встарь, словно я вновь стал настоящим, у меня перехватывало горло от нежности. Жена с некоторым удивлением посмотрела на меня сверху, а потом, будто вспомнив, что надо делать, положила руки мне на плечи. Я хотел поцеловать ей руки, но она сказала:

- Конечно, справится. Такой большой мальчик. Да и кровь в нем твоя, настырная, - пальцы ее чуть стиснулись на моих плечах. - А все равно... она вздохнула. - Ох, что-то на сердце неспокойно.

- Наверное, давление меняется, - сказал я.