Бансу
(Быль. Журнальный вариант) - Бояшов Илья Владимирович - Страница 12

Перекрестившись, летчик выключил двигатель: «трын-трын-трын» — отозвалось сердце Ш-2, прощаясь с самоубийцами, винт над ними, стрекотнув пару раз, безвольно застыл, на мгновение воцарилась тишина, смертная и ледяная (даже майор перестал драть горло), а затем все громче запел обтекающий фюзеляж и крылья воздух.

— Садимся! — закричал Вася, начиная планирование.

— Бараны! — кричала отчаянно техник.

Несмотря на то что с водным «аэродромом» Чиваркин трагически промахнулся, сжалившийся над ними Господь перехватил инициативу у дамы с косой, посадив беспомощный гидроплан на низкий березовый лес. Нырнувшая в беспросветное желе тумана старушка задела брюхом одно из невидимых деревец и подпрыгнула, когда неожиданно самортизировали его ветви. Затем все вокруг затрещало; листва билась в кабинные стекла. Подминая собой березняк, «Ивановна» поехала куда-то, словно санки с пологой горки и, окончательно запутавшись, застряла в кустарнике.

Озеро оказалось совсем близко: они не дотянули до него каких-то там десять метров. Проникший в разбитую кабину дождь моментально смыл пот с искаженных лиц. Чиваркин с Богдановной сидели молча: каждый ощупывал себя, ощущая наличие рук и ног и убеждаясь в отсутствии переломов и вывихов. Затем пилот и техник одновременно обернулись: особист Крушицкий, не обращая внимания на сочившуюся с ободранного лба кровь, уже разворачивал на коленях мокрую скользкую карту. В отличие от Чиваркина и не менее ошеломленной спасением амазонки безбожник отнесся к чуду как к данности. Вытащив компас, майор сверялся с направлением последующего рывка: задерживаться возле покалеченной «Марьи» он явно не собирался.

Крушицкий и выпрыгнул первым — на березовые ветви, на осоку — упал, вскочил, не обращая внимания на перемазанные глиной куртку и галифе. Затем этот тощий, безжалостный опричник сверил озерцо с картой.

— Кэрбиш, — определил название. — Если так, то отсюда до места километров восемь, не больше. Начинаем движение…

— Погодите, товарищ майор. Дайте хоть передохнуть чуток, — взмолился прыгнувший следом Чиваркин, удивляясь присутствию в тщедушном теле майора непонятно откуда берущейся силы: прямо как черти его все время куда-то тащили!

— Пять минут, — отрезал Крушицкий.

— Подготовиться надо, — не уступал Вася.

— Две луковицы. Две банки тушенки. Хлеб. Вот и вся подготовка.

Богдановна слезла сама, не обращая внимания на протянутую руку летчика. И смачно сплюнула, обходя застрявшую в ветвях, накренившуюся амфибию. Смотрелась «Марь Ивановна» печально — что, впрочем, было не удивительно. Правда, винт не погнулся. Машина настолько удачно прокатилась по мокрому березняку, что крылья тоже не пострадали. Однако фюзеляж биплана был нещадно измят, стенки кабины вдавлены, стекла разбиты. Поплавки представляли из себя еще более жалкое зрелище: вот почему во время первого, на глазок, осмотра техник не скупилась на выражения.

Затем совершившая ознакомительный круг, не менее упрямая, чем майор, женщина наотрез отказалась покидать самолет.

— Вытаскивать твою рухлядь я не намерен, — жестко сказал Крушицкий.

— Я от «Машки» никуда не уйду.

Кое-как амазонка вскарабкалась на крыло и принялась отвязывать притороченные ящики, не обращая на мужиков никакого внимания.

— Тогда жди помощи, — зло крикнул ей особист в спину. — Жратвы оставим. Вот ракетница. Спички. От зверья, в случае чего, отобьешься…

Богдановна даже не оглянулась.

— Время, — захрипел Крушицкий, поворачиваясь к Чиваркину: горение нездоровых глаз особиста легкой прогулки не обещало. — Давай, капитан, пошевеливайся…

Схватив свои вещмешки, в которых, кроме нехитрых харчей, поместились топор (лезвие его было замотано в тряпку), бинокли, ножи, пузырьки с йодом, бинты и выданные на базе лекарства, с компасом и с намокшей, разъезжающейся в руках майора картой потопали они, нещадно поливаемые дождем, в самую настоящую тайгу, в бурелом, то и дело стирая с лица пот и воду — один в кирзачах, другой в разваливающихся отечественных ботинках. Крушицкий хорошо держал направление — вот почему, продравшись сквозь цепляющийся за одежду, словно колючая проволока, ельник, они выбрались напрямик к отмеченному в карте каменному склону, более напоминавшему стену, и полезли на него без всякой на то подготовки, словно два суворовских егеря, матерясь, цепляясь за выступы, соскальзывая, даже не засматриваясь вниз. Они карабкались и карабкались: один — надеясь найти товарища, другой — парашютную сумку, дороже которой не было сейчас ничего на свете.

XIII

Пережидающий непогоду в палатке Смит оправдывал свое прозвище. Дождь дал время на раздумья, и Неторопливый Бесси в полной мере этим воспользовался. То, что кусок ткани являлся парашютом штурмана, он уже почти не сомневался; а там, где ложился раскрытый купол, как правило, оставалась и сумка. В случае своего случайного кувырка из кабины (шанс, что летчик выпал случайно, Смит оценивал как один к тысяче, но профессионализм обязывал его учитывать даже самые экзотические варианты) русский вполне мог находиться поблизости от места приземления. Он мог оставаться там и в результате ранения. Если же штурман дезертировал (что наиболее вероятно) и не повредил себя при посадке, то он обязательно постарается выйти к ближайшему населенному пункту — в таком случае Бессел знал, где ждать перебежчика. Установившиеся над озером тучи, правда, несколько спутали планы, однако, судя по переменившемуся ветру, который погнал облака со все более возрастающей скоростью, Смит надеялся: они задержатся здесь ненадолго. Сам поход не обещал быть особо длительным — напрямую до склона можно было бы добраться и за три-четыре часа, однако Бессел принимал во внимание, что в случае тяжелого ранения русского его придется тащить к самолету — следовательно, силы должны быть сохранены: вот почему он избрал щадящий вариант, решив совершить подъем «змейкой», в обход особенно крутых скал.

Несмотря на досадную задержку, все начиналось вроде бы удачно: бывший нью-йоркский адвокат лежал на спальнике и, пока в другой палатке пилоты дымили сигаретами и шлепали игральными картами, разводя азартного эскулапа на последние доллары, без конца проигрывал варианты дальнейших действий. Он потрудился встать лишь тогда, когда, как ему показалось, над палатками что-то прострекотало. Бессел заглянул к парням — те, занятые покером, не слышали звука мотора, а Корт его успокоил:

— Вряд ли кто-нибудь рискнет бродить по небу в такую погоду!

Смит вернулся на место.

Время от времени заглядывал к нему неугомонный Ридли:

— Вроде дождь заканчивается! Может, отправимся?

Бессел в ответ поворачивался на другой бок.

— Босс! — не унимался тот.

— Вам не терпится переломать себе кости, Ридли?

Ветер здорово постарался: утром тумана и мороси как не бывало, и напившиеся горячего кофе янки были готовы к выходу. Трипп оказался отличным поваром, полностью оправдавшим присутствие на борту «груммана» вместительной сковороды — яичница с беконом от дока еще больше подняла настроение. Бессел выкурил сигарету. Затем, повесив на плечо надежный охотничий карабин, убойность которого гарантированно валила с лап самого тяжеловесного гризли, проверил каждого подчиненного, обойдя его спереди и сзади, подергав за рюкзак, убедившись в правильности прилегания накинутой на шляпу противомоскитной сетки — она не должна соприкасаться с шеей — и не поленившись обратить внимание на шнуровку ботинок.

— Чаще смотреть под ноги. Ридли, вы — замыкающий.

XIV

Климат Аляски непредсказуем: летом в континентальной части дожди почти мгновенно сменяются зноем — вот почему, в отличие от запыхавшегося доктора и несколько скисшего Ридли, Смита, хорошо знавшего эту особенность, нисколько не удивила нахлынувшая жара, которая внесла свои коррективы. Несмотря на то что собаку съевший на спортивных соревнованиях Бессел рекомендовал спутникам во время подъема ограничиться полосканием рта, Трипп и второй пилот не выдержали: в итоге тот и другой обливались потом. Первым взмолился эскулап, и Смит вынужден был объявить привал. За выбором места дела не стало. Ручей, вдоль которого они пробирались, с трудом нащупывал себе путь между камнями и поваленными деревьями, образовывая запруды: мелкое песчаное дно одной такой заводи служило эталоном прозрачности — на покачивающихся водорослях просматривались даже самые маленькие пузырьки.