Вдова Его Величества (СИ) - Демина Карина - Страница 59

И верно, тоже думали, что другой такой нет.

Были правы.

— Земля холодная, — предупредил Кайден, опускаясь рядом.

— И трава мокрая. Но пускай… я хочу, чтобы так… я ни разу вот так… в жизни ни разу, представляешь? Не лежала на холодной земле. И на мокрой траве тоже. И на звезды не смотрела. То есть, смотрела… Генрих как-то решил сам составить собственный гороскоп.

— А он верил в гороскопы?

Небо нависало хрустальным куполом, в котором горели искры-звезды. И они были так близки, что, казалось, протяни руку и сорвешь. Кайден протянул, но не дотянулся.

— Верил. Гороскопы ему обещали долгую жизнь, славные победы и достойного наследника.

Звезды дразнили.

А женщина, головы которой он касался макушкой, тоже руку вытянула.

— Насчет последнего не солгали…

Застрекотали сверчки.

— Какой он?

— Кто?

— Король?

— Который?

— Прошлый. И нынешний?

Наверное, не стоило задавать такие вопросы. Она не любила вспоминать о прошлом и теперь вот руку опустила, оставив звездам небо. Сама же села, обняла себя за колени.

— Знаешь, все меняется… там я была другой. Совсем-совсем другой. Тихой. Незаметной. Особенно после возвращения. Думалось, что если я никому не стану мешать, про меня забудут. И на всех смотрела… тоже будто сквозь мутное стекло. Мне казалось, что он другой. Джон… совсем-совсем другой, ничуть не похожий на отца, а теперь я понимаю, что я все это придумала.

— Тебе он был неприятен?

— Кто? Генрих? Пожалуй, да… он казался мне не просто старым. Древним. Знаешь, на портретах его рисовали… так рисовали, что он казался молодым и сильным. Здоровым. Но от него пахло потом и болезнью. Он много ел. Очень много. И руками. Он полагал, что вилки и ножи — это глупости, и в его присутствии есть руками приходилось всем.

Катарина вскочила и велела:

— Догоняй, — она полетела по траве, и венчики ночных цветов тревожно закачались, зазвенели, будто подстегивая Кайдена.

Догоняй-догоняй-догоняй… скорее, пока есть силы. Пока еще можешь

Лови.

А поймав, спрячь, чтобы никто не нашел.

Он и догнал ее, и обнял, прижимая к себе, слыша, как судорожно стучит ее сердце, такое маленькое и горячее. А она рассмеялась и, встав на цыпочки, потянулась к губам.

Коснулась.

И отпрянула.

— Я глупости творю, да?

— Ночь — самое подходящее для того время, — он наклонился и сам дотянулся до нее. Губы Катарины имели вкус меда. И она ответила на поцелуй, неловко, словно стесняясь и себя, и чувства этого, которое полагала запретным. А Кайден не позволил ей отступить. И лишь когда разжал объятья, Катарина сделала шаг к воде.

— В детстве я была очень послушным ребенком, — она села на край берега, и ноги почти коснулись темной воды, в которой колыхались лилейные звезды. — Мне так хотелось порадовать маму. И отца… и…

Она махнула рукой.

— Генриха я, если честно, боялась. И наверное, он чувствовал что-то такое, хотя искренне был убежден, что я его люблю. Что все его жены его любили. И не только жены. При дворе… много женщин. И далеко не все так уж озабочены вопросами морали.

Катарина потерла запястье о запястье, и кожа вспыхнула темными искрами, которые, правда, исчезли прежде, чем удалось разглядеть их.

— Джон… пожалуй, он красивый. Раньше я не слишком задумывалась. Мы встретились впервые на свадьбе. Тогда он еще был любимым сыном короля, единственным наследником.

…Катарине было совсем не стыдно за украденный этот поцелуй.

Всего один.

Один поцелуй — это ведь немного? Ей просто хотелось проверить, и вправду ли целоваться так приятно, как о том шептались фрейлины, полагая, что она слишком безразлична, чтобы прислушиваться к их разговорам.

Что ж, следовало признать, фрейлины были правы.

— Он был старше меня. На пару лет всего, но многие говорили, что именно Джону следовало бы жениться на мне, а не Генриху. И муж мой слышал.

…еще фрейлины говорили об иных поцелуях, куда более постыдных, и Катарина поспешно отогнала и призрак мысли, уцепившись за рассказ.

Странно, что никогда-то и никому не рассказывала она о своей той жизни. А теперь вот… Кайден рядом, сел осторожно, точно опасаясь спугнуть ее, точно она, Катарина, птица, которая улетит от неосторожного одного движения.

И руку ее нашел.

Накрыл своей.

— Генрих многое слышал и сам, но куда больше доносили до него люди, стремясь выслужиться. Именно тогда в голове его и возникла мысль, что Джон желает большего, чем титул наследника.

Это не было любовью с первого взгляда.

И со второго тоже.

Для такой любви Катарина, кажется, чересчур практична и слишком хорошо воспитана. Но… наверное, если бы… если бы они просто встретились, к примеру, на Зимнем балу… или на репетиции балета, которые так любил Генрих.

Если бы она не была невестой короля.

А Джон не был бы наследником престола. Слишком много условий, но быть может, где-то в другом мире, пусть и воображаемом, все бы сложилось. А так…

— Мы редко встречались. Я вообще покидала отведенные мне покои лишь тогда, когда этого желал Генрих, или требовал этикет. Но и тогда меня окружали люди… много людей. И все следили за каждым моим шагом.

Стрекотали сверчки.

Подпевали, не иначе. И Катарина слушала их, наслаждаясь каждой минутой украденной ночи.

— С Джоном проще. Ему было разрешено навещать меня. Мы ведь как-никак родственники, — темнота спрятала кривую усмешку. — Во всяком случае, были ими, пока он не связался с Гледстонами и не вляпался в тот заговор.

Тогда Катарине все казалось неимоверной глупостью.

Ошибкой.

Разве мог Джон поступить подобным образом? Подвести отца, задумать дурное? Конечно, нет. Его обманули. Втянули. Одурманили…

— Однажды… уже ночью… он появился в моих покоях. Да. Раненый.

Темнота закружила.

Тогда горели свечи. Генрих недолюбливал кристаллы, и поэтому в покоях Катарины всегда ставили множество свечей, чтобы, если вдруг мужу вздумается навестить ее, уже утратившую, как поговаривали, привлекательность, она могла бы погасить кристаллы и не остаться при этом в темноте.

Робкий стук.

Хриплый голос.

— Он спросил, одна ли я… а я как раз отослала фрейлин. Случайность, не более того. Они меня очень раздражали. Особенно одна, которая вела себя так, будто уже стала следующей королевой. Джон ввалился в комнаты, просто упал за порогом. Весь в крови. И попросил о помощи. И еще — никого не звать… просто перевязать его и он бы ушел. Собирался.

— Не вышло?

— Не вышло. Я остановила кровь, — Катарина прижала запястье свободной руки к щеке. — Тогда у меня еще оставались кое-какие амулеты. И силы. Перевязала. И убрала горячку. И яд тоже… простой, но довольно эффективный.

Катарина надеялась, что у нее получается говорить спокойно, с должной долей отрешенности. Вот только не отпускало ощущение, что Кайден слышит куда больше, чем она хочет сказать. И потому сжимает ее пальцы, нежно, будто успокаивая.

А она и успокаивается.

— Он потерял сознание. И когда пришли, я не нашла ничего лучше, чем спрятать его под кроватью. Конечно, нашли сразу. Достаточно сложно солгать, что ты ничего не видела и не слышала, когда на ковре расплывается пятно крови. А я поняла, что его убьют. И сказала, что желаю сопровождать. Что решать судьбу Джона должен только король… он остался недоволен.

— Король?

— Одно дело, если бы Джон погиб в схватке. Его бы объявили заговорщиком, отрешили от титулов и так далее… за мертвого никто не стал бы драться. И совсем другое — суд над живым. Над единственным наследником.

Генрих кричал.

Катарина никогда прежде не видела его столь разъяренным, пусть и гнев его был направлен вовсе не на Катарину: стоит ли гневаться на женщин, которые слишком глупы, чтобы понимать, как нужно действовать правильно?

— Джона отправили в Королевскую башню ждать суда. С ним — пяток целителей, и наблюдателя от Совета. Совет и не позволил ему умереть. Да, они все боялись Генриха, но и остаться без короля им тоже было страшно. А Генрих… было понятно, что осталось ему недолго.