Страж империи (СИ) - Пекальчук Владимир Мирославович - Страница 76

– Вот и я не могу, – кивнул я, – не силен в подковёрных интригах. Надеюсь, СБ знатного Дома в этом более сведуще.

– Я бы предположил, что это пранк, – сказал Михаль, – если б только не похищение госпожи Роксаны. А если некая схема против вас, Александер… Давайте так. Предположим, что вы поверили. Ваши действия в этом случае?

– Вы прямо сейчас их наблюдаете, Михаль. Начинаю искать подпадающего под озвученные критерии дворянина. Но поскольку не имею для этого ни ресурсов, ни навыков, и при этом не доверяю СБС – обращаюсь за помощью к тем, кого это напрямую затронуло. К Дому Корванских и его службе безопасности.

Он задумчиво скрестил руки на груди:

– Другими словами… вы действительно поверили?! То, что рассказал звонивший – такое действительно возможно, хотя бы теоретически?!!

Я спокойно пожал плечами:

– А почему нет? Преступник тот, кому это выгодно. Я не вижу выгоды некоего хитреца от того, что я поверю в его байку. И вы, как видно, тоже не видите. А вот если принять все это за правду – то выгода налицо. Одержимый прощупывает почву для возможного выхода из подполья, и его выгода – не в каком-то хитром плане, а непосредственно в информации, полученной во время разговора. Он хотел оценить свои шансы на то, что его не уничтожат в первые же секунды.

– Возможно, выгода звонившего именно в том, что вы ему поверили, – сказал Михаль. – Непонятно, какая, но мы должны исходить из предположения, что события развиваются именно так, как он того и хотел.

– Постойте, – возразил Андерс, – был задан вопрос, может ли рассказ самозваного одержимого быть правдой, хотя бы теоретически, и Александер ответил «а почему нет?». Признаться, звучит как выдумка, но… серьезно, а почему нет? У нас есть какие-нибудь аргументы, помимо того, что мы не верим? Да, нам неизвестно, чтобы одержимый когда-либо провел длинную и очень логичную беседу – но нет никаких сильных аргументов, доказывающих невозможность этого.

– Вот то-то и оно, – кивнул я. – Я привык, что чую тварей издалека – но кто сказал, что я способен учуять любого из одержимых? Опять же, где гарантия, что «рамка» непогрешима? Яйцеголовые по сей день точно не знают, как она работает. И самая большая проблема в том, что приблуды уже могут быть среди нас в куда большем числе, чем мы думаем.

Андерс вынул блокнот и карандаш.

– Так, давайте запишем зацепки, указывающие на подозреваемого. Во-первых, он предположительно человек, вхожий во дворец…

– Это не предположение, а точный факт, – хмыкнул я. – Я забыл упомянуть, что он звонил по государственному телефону со вторым уровнем защиты, и агент СБС, которому я позвонил перед разговором, записать разговор не смог, а в моем телефоне не осталось номера звонившего.

– Ладно. Итак, это точно чиновник минимум средней величины. Он предположительно вхож во дворец и обладает авторитетом, способным вставить палки в колеса министру обороны. Что еще у нас есть?

– Он упоминал, что спас кого-то, за кого жертва отдала свою жизнь без борьбы, – подсказал я.

– Только у меня вопрос, – вмешался Михаль. – Он упоминал, что сделал это при помощи своих способностей, так?

– Так.

– И тот второй в результате не умер, так?

– Так.

– Ну так вот вопросец: что это за способности такие? Одержимые не могут влиять на плоть живых существ, только на мертвых. Это доказанный факт.

– А почему вы решили, что он спас жизнь влиянием на плоть? – удивился граф.

– Ну а как же еще?

– Да как угодно. Вплоть до спасения утопающего или еще каким-нибудь способом, непосильным для человека, а вот одержимые сильнее и быстрее людей.

Эсбэшники переглянулись и Михаль уже открыл рот, но я его опередил.

– Это не вариант, ваша светлость. Вначале культисты хватают жертву и проводят ритуал, и если жертва жива, а не мертва – без борьбы не обойтись. Во время этой борьбы эфириал получает доступ к памяти жертвы, находит способ заключить сделку – и договаривается с жертвой. Это не мгновенный процесс, борьба может длиться часами, и наверняка так и длилась, иначе эфириал не мог бы моментально найти информацию в мозге жертвы. Допустим, подсказывают культисты – но понимать культистов в самом начале эфириал не сможет, ему надо сперва освоить знания языка жертвы. Далее, жертва сдается, эфириал становится одержимым – ему надо не менее двадцати минут, чтобы подняться на ноги и сделать первый шаг. Короче говоря, тому, чья жизнь была спасена, угрожала отнюдь не моментальная смерть.

– Хм… Только это не приближает нас к ответу, – сказал Михаль. – Одержимый не может влиять на тело живого человека. Есть еще варианты?

– Вообще-то, может, – сказал я. – Они лепят своих тварей из еще живой плоти. Трупы, начавшие разлагаться, их не интересуют, если кто не знал. Правда, должен быть мертв сам человек – но плоть жива, даже если это оторванная конечность.

– Кома! – внезапно поднял палец вверх Андерс. – Человек в коме и жив, и мертв. Не исключено, что способность одержимого работает в случае с человеком в коме.

– Тут есть одна нестыковка, – покачал головой Михаль. – Называется она «альв-целитель». У дворянина с авторитетом обычно имеется такой альв на службе, даже у Домов, куда менее влиятельных, чем Дом Корванских. В самом крайнем случае можно попросить помощи у другого Дома или у самого короля. Бедные дворяне так иногда делают, кто-нибудь помнит, чтобы король хоть раз отказал?! При дворце целителей аж три, считая свартальва. У человека, вхожего во дворец, с этим точно не возникнет проблем, а длинноухие целители справляются с комами без особых затруднений, если мозг не сильно поврежден. А если сильно – такого «овоща» к жизни не вернуть даже одержимому.

– Если на то пошло, то одержимый мог и приврать, – сказал Андерс. – Не факт, что он на самом деле выполнил свою часть сделки, я бы даже удивился, если б выполнил. Еще вариант, что одержимый понимает фразу «спасти жизнь» иначе. Например, вывести из комы «овоща», наделив его минимумом самостоятельности на уровне животного… Александер, как именно собеседник сформулировал свою мысль насчет этого?

– Он сказал, что человечество вместо смерти одного и угнетения другого не потеряло ничего, кроме подмены этого «другого». Это подразумевает полное излечение, если речь о коме, конечно же.

– Ладно, допустим, – сказал Михаль, – тогда просто запишем, что дорогой человек оказался при смерти. А вытащил его одержимый или нет – другой вопрос… Хотя чудесное исцеление – хороший признак…

– Вообще-то, есть болезнь, с которой альвы не могут справиться, – внезапно сказал граф. – Это задняя кортикальная атрофия. Кортекс отвечает за движения, дыхание и так далее, но не за личность человека. В этом случае, если больной впал в кому, одержимый может заменить или переделать его кортекс. Даже в случае сильных изменений кортекса, при сохранении функций оного больной как личность может остаться самим собой, ведь лобные доли никто не трогал. Это, конечно, всего лишь моя догадка, как, в теории, это могло бы быть. Одержимые порой лепят причудливейших тварей, но при этом всегда функциональных…

– Логично, – согласился Андерс и сделал пометку в блокноте. – Но я тут подумал… Как одержимый, заменив человека, не вызвал подозрений у окружающих?!! Вот что кажется мне невозможным. Порой они обманывают часовых при перекличке по радио, порой, как это случилось недавно, могут проникнуть даже в банк, или же, как в Варне, входить в нужные двери… Но затем они все равно себя выдают. Влиятельный человек имеет родню, а на худой случай хотя бы слуг. Я допускаю, что со временем он осваивается полностью – но как ему не выдать себя в самом-самом начале?!!

Я прикрыл глаза, мысленно вернувшись в первые мгновения своей жизни, те самые, которые я начал отмечать и запоминать, уже осознавая свое размытое «я». Несколько часов перед этим я просто валялся в чердачной пыли, механически фиксируя образы перед глазами – без мыслей, без страха, без эмоций – пока растерзанные ошметки двух цельных сущностей не перестали трепыхаться в агонии и не начали слипаться в нечто гротескное, но единое. А потом были часы, когда я пытался осваиваться и осмысливать данность, в которой начал свой жизненный путь. К счастью, через пару дней, когда на улице застучали пулеметы, а по лестничной клетке загрохотали сапоги, я оказался в состоянии позвать на помощь, осмыслив такую возможность. Потом были дни в клетке, и лишь к концу пребывания в оной я смог связно и внятно говорить… Врачи восприняли это как последствия тяжелейшего шока – ну а как же иначе, если «рамка» молчала…