Последняя игра чернокнижника (СИ) - Орлова Тальяна - Страница 59

Не спит? И наверняка уже давно — слушает мое дыхание и веселится от предполагаемых мыслей, которые несложно угадать. Но почему бы не изобразить непонимание, тем самым заставив его усомниться в однозначности?

— Вы о чем, айх?

— Интересно, сколько ты продержишься, — повторил он. — Сможешь ли не двигаться до самого вечера? Или до завтра? Твое чувство протеста пересилит остальные потребности? Или победят затекшие конечности? Ставлю на последние, они всегда побеждают.

Я сразу нервно откинула его руку и попыталась отодвинуться, но Ринс удержал — позволил лишь немного отстраниться. И зачем-то повторил в третий раз:

— Интересно, Катя, сколько же ты продержишься. Теперь я говорю в более широком смысле: как долго ты сможешь изображать, что гордость и желание всегда оставаться правой — самое важное для тебя?

— А есть что-то важнее? — мне удалось ответить вопросом на вопрос, хотя первым порывом было отвечать прямо и не юлить.

— Да. Ты, — он ответил спокойно. — В смысле, самое важное для тебя — ты. И это никак не связано с гордостью и правотой. Человек может быть счастливым, оставаясь неправым или руша приоритеты, представь себе. Даже наоборот — шелуха мешает.

Я поняла его мысль:

— Гордость и правота — шелуха? А для вас самое важное — вы?

— Естественно. Странный вопрос.

Я повернула к нему лицо и столкнулась со взглядом, но не растерялась:

— Но должность айха подразумевает, что вы обязаны учитывать и чужие интересы. Не только же о себе думать.

— Должность айха меня радует. И я буду айхом, пока она меня радует. Как думаешь, чей интерес я поставлю выше, если завтра корона выступит против меня?

Я посчитала вопрос риторическим:

— Вы просто находка для королевской семьи. Почти всесильный монстр, который сам себя держит на поводке, пока ему это нравится.

— Сочту за комплимент, — он слабо улыбался и взгляда от моих глаз не отрывал. — По поводу желания всегда оставаться правым — с этим я давно справился. Я заведомо объявляю о своей неправоте, декламирую, провозглашаю ее. «Да-да, я во всем неправ, смиритесь и жуйте». Попробуй делать так же — тебе понравится. Лучшее лекарство от этой болячки.

— Как вы ловко пропустили гордость, — заметила я. — Расскажите и о ней. Особенно интересно будет услышать это от человека, который с ног валился, но не звал Ноттена.

— Ты меня поймала. Я так горжусь своей силой, что не умею говорить о слабостях.

— Ну вот, — я не чувствовала победы. — Хоть какая-то шелуха осталась. Утешает.

Он снова притянул меня ближе и с тихим стоном все-таки потерся о бедро. Я зажмурилась в ожидании, что сейчас он скажет вслух о своем желании. И это было бы проще — заставит, принудит, используя мою же клятву. Ведь если нет выбора, тогда ни гордость, ни правота не страдают. Но Ринс не продолжал, не усиливал напор, а будто бы снова успокаивался. Интересно, а как поживает его похоть — вроде бы обязательная часть его магии? Как она реализуется без армии опытных наложниц, которых айх разогнал? Если я задам этот вопрос вслух, то прозвучит издевкой или открытым предложением, чтобы больше не сдерживался? Вероятно так: «Айх, а вы точно не взорветесь от воздержания? Мне-то даже в удовольствие, но не разнесет ли вместе с вами и полстолицы к чертям собачьим?».

К счастью, я не успела — Ринс опередил меня:

— Мне самым нелепым образом нравятся такие разговоры. Но пора вставать. Позавтракаем, потом я отправлюсь во дворец и все же получу с них разрешение протрясти Тейна вместе с его библиотекой. Закон уважает право собственности, но речь теперь идет о вещах поважнее.

Это мне напомнило о вчерашнем — голос задрожал:

— Протрясти Тейна? Чтобы он выдавал вам все капсулы? Думаете, они еще появятся?

— Не сомневаюсь в этом, — Ринс ответил серьезно. — Последний сосуд до Богини не добрался. Кто бы ни заправлял этим планом, он вряд ли удовлетворен.

Я приподнялась на локте, заглядывая в черные глаза и пытаясь унять судорожное дыхание.

— И… и вы будете всех убивать? Всех, кто выживет после перехода?

Ринс поднял руку и провел по моим волосам кончиками пальцев, ответил задумчиво:

— А зачем ты спрашиваешь, если не хочешь слышать ответ?

Снова на глаза упала пелена — от недавней потери и от будущих потерь заодно. О людях, про которых мне вряд ли сообщат. Действительно, зачем мне докладывать? Может, все же есть способ его уговорить — вдруг вчера я просто не подобрала правильных слов?

— Айх, — я старалась говорить мягко, но голосовые связки неконтролируемо дребезжали. — Айх Ринс… а если среди них окажутся такие, как я? В смысле те, кто не давал согласия?

— Сомневаюсь, что этот факт решающий, — его тон чуть заметно похолодел. — Согласие можно получить и здесь. А есть способы заставить человека согласиться на что угодно. Мне ли не знать?

Я бессильно упала на подушку, зажала глаза ладонями. Плакать при нем не хотелось, но и просить смысла я не видела. Он же заранее провозгласил свою неправоту по всем вопросам — смиритесь и жуйте, ведь все равно ничего не противопоставите. Представилась почему-то какая-то девчонка — в точности такая же дура, как я, запутавшаяся, совершившая множество ошибок, но не сдавшаяся и имеющая шанс стать лучше, пережившая боль перехода — и уже здесь ее встретят ледяным лезвием по горлу. Потому что у Ринса нет гарантий. Вернее, он и не ищет гарантий: простой путь всегда самый короткий. А Андрей в чем был виноват? В том, что его согласие получили обманом? Или в том, что ему хватило ума отыскать свою в бесконечном чужом мире? И я всю ночь сладко проспала в объятиях его убийцы — убийцы всех, кто придет вслед за Андреем. На меня в полной мощности накатила вчерашняя тяжесть, но пока удавалось сдержать слезы.

Выдавила с трудом:

— Я позже позавтракаю, айх.

— Нет, сейчас, — он отчего-то снова стал абсолютно равнодушным. — У тебя будет целый день без меня, чтобы скрипеть зубами. Я хочу, чтобы ты встала, оделась, умылась, пошла в столовую и хорошо позавтракала.

Я и встала, выполняя произнесенное распоряжение. Это принуждение ощущалось очень жестоким, оно выкручивало нервы хуже, чем вчерашние поцелуи. Зачем он так поступает? Смотреть, как я глотаю слезы и через силу впихиваю в себя еду? Иногда Ринс казался мне человеком, который не стремится раздавить меня полностью. Человеком, заслуживающим изменения отношения — хотя бы к некоторым поступкам. Но потом он рушил все впечатление вот такими бессмысленными актами жестокости и демонстрации силы.

Минут через пятнадцать я сидела перед наполненной тарелкой и не могла собраться с силами, чтобы поднять голову. И ела, ощущая каждый кусочек в пищеводе, перемешанный с солеными слезами. Если подавлюсь, то он прекратит пытку или начнет смеяться?

— Катя, — мягкий голос был вопиюще неуместным, — не ешь, если не хочешь.

Я тут же со злостью откинула ложку, расплескав густую кашу. Но продолжала смотреть в тарелку. Ринс продолжил еще тише:

— Я перегибаю иногда… потому что не могу понять, как с тобой не перегибать. Слышишь? — я не отреагировала. — Просто я не хотел, чтобы ты зацикливалась на том мужчине и…

Андрей. «Того мужчину» звали Андрей. Я не смогла произнести это вслух.

— …и решил, что мы можем начать хотя бы с совместных трапез. Мы с тобой уже должны как-то начать, понимаешь? Мы оба не умеем — растворяться в другом, принимать безоговорочно, любить со всеми потрохами. Не умеем, но мы поклялись — и теперь или научимся, или сожрем друг друга заживо. Сделай и ты хоть шаг навстречу.

Я так и не поняла, почему встала. Возможно, тело восприняло последнюю фразу как прямой приказ — сделать шаг, или я просто хотела встать, чтобы уйти, раз больше он меня не принуждает. Но уже через секунду согнулась пополам от рези в животе. Кашлянула, выпустив дым, но он заклубился болезненным облачком и нырнул обратно в рот. Что-то подобное со мной уже было…

Ринс оказался рядом, он подхватил меня за плечи и выпрямил, заглядывая в глаза.