Набат - Цаголов Василий Македонович - Страница 23

23

— Врешь! В тебе опять взыгралась твоя… Никуда я не поеду из станицы, ясно? Срам какой, бросила ферму.

Санька стянула платок с головы.

— А я уж заявление подала.

— Какое? О чем оно, твое заявление? — вытянул вперед шею муж.

Не успела Анфиса сообразить, а уж сын ударил Саньку по щеке.

— Беги, сейчас чтоб забрала!

И она ни слова в ответ — ушла, покорная. Долго не являлась, и тогда Джамбот отправился на поиски. Вернулся он вскоре один.

— Обиделась… Ушла к отцу с матерью.

— А заявление? — вырвалось у Анфисы.

Ухмыльнулся сын открыто, и без его объяснений стало ясно: забрала.

— Как жить-то будешь дальше? — спросила.

— Я-то?

— А кто же еще?

— Ты насчет Саньки?

— Куда баба денется?

— Верно, а то больно раскомандовалась.

— Я тебе о председателе…

Сын с нажимом в голосе возразил:

— Земля-то колхозная, не его. В тракторе откажет, тяпку возьму.

На том разговор о председателе закончился.

Перед тем, как им уйти спать, пришла Санька, повела себя, словно ничего не произошло, принялась мыть полы, потом хлопотала у печи…

4

Утром, еще в постели, Санька почувствовала в сердце легкую боль: набежит волной и отходит, поначалу не обратила на это внимания. Весь день преследовала боль, и опять же не встревожилась: мало ли, с ног же не сшибает и ладно. Ну, а к вечеру до того стало невыносимо, что бесцельно носилась по свинарнику, не помнит, как управилась с делами.

Всю дорогу домой бежала, ни разу не остановилась и к сердцу не прислушалась. Повстречай ее кто-нибудь, спроси, куда несется баба, не нашлась бы, что ответить.

Вечер окутал станицу, на улице пустынно.

У самой калитки — не заметила, откуда он вынырнул — чуть не сбила с ног Алексея.

— Или за тобой гнались?

Выдохнула, будто и не было никакого беспокойства, отдышавшись, весело призналась:

— Ага…

— Подружки тебя не позвали на вечеринку?

Вспыхнула вся от неожиданной обиды, но удержалась, не показала и виду:

— А я уже вечеряла.

Хихикнул Алексей:

— С кем же? Со свиньями?

Санька пропустила его слова мимо ушей. «Без меня?! Ах вы… Вот зачем неслась помимо воли своей, предчувствие, выходит…»

— Погоди!.. У кого собрались? — вырвалось у нее.

Алексей и не собирался уходить:

— Одна в станице заводила…

— Фатима?

— Ну… А что за компания без тамады! Все равно, если нюхать розу через противогаз.

Засуматошничала Санька: заглянуть к себе домой или тут же бежать к соседке? Уже когда оказалась под ее окнами, махнула рукой на все.

А ей в спину Алексей:

— Да застрянет в твоем горле тот глоток!

Без стука влетела в темные сени и уже здесь услышала приглушенный, неторопливый бабий говорок. Нашла веник, кое-как сбила с валенок снег, ввалилась в хату.

— Здорово вечеряли! Бабы, низко всем кланяюсь!

Все свое настроение: горечь, появившуюся минутой раньше обиду на подружек, что обошли вниманием и не пригласили на вечеринку — все вложила в слова.

Тихий говор смолк, оборвался намертво. Бабы боязливо уставились на Саньку, будто та к ним с неба свалилась. А она в самом деле отвесила низкий поклон и, выпрямившись, глянула на подружек, насладилась произведенным впечатлением, ухватила сильными пальцами граненые бока стакана, наполнила до краев, выпила.

— Вот вам! — и озорно: — Ух, бабы, ну, погодите.

Те онемели, настолько неожиданно все случилось.

Пока Санька раздевалась, вино разобрало ее, выпила же на пустой желудок. Тепло приятно разливалось по телу, убаюкивало, не давало сопротивляться покою, овладевшему ею.

Нашла свободный стул и уселась.

Напротив через стол сидела Фатима, подперев рукой голову, цедила вино из фужера на длинной ножке; прическа у нее опять же новая — когда только человек успевает! Рядом с ней мать, тоже нарядная: на черном платье сверкали крупные бусы, волосы отливали медью. А что? Молодец Мария, замужем побывала, сколько раз требовалось душе. Когда же они сговорились собраться? И почему от нее утаили?

— Спой, мать, взвесели сердечко, — попросила Фатима.

И Мария затянула песню; голос мягкий, слова льются из глубины:

— Куда бежишь, тропинка милая, Куда зовешь, куда ведешь? Кого ждала, кого любила я, Уж не догонишь, не вернешь.

Положила Санька руки на стол, уронила на них голову: зареветь бы во весь голос, запричитать по-бабьи. Да нет, не выкричать всего. И вместо этого затянула со всеми:

— Кого ждала, кого любила я, Уж не догонишь, не вернешь.

Из-за стола поднялась Фатимка, крикнула:

— Чего повесили носы ниже пупка?

И перехватила песню, голосисто затянула:

— За той рекой, за тихой рощицей… Где мы гуляли с ним вдвоем.

Все так же нестройно, разноголосо продолжали бабы:

— Плывет луна, любви помощница…

Но постепенно голоса выстроились:

— Напоминает мне о нем.

В дверь застучали, но песня не прекращалась. Кому-то надоело бить кулаком в дверь, и он забарабанил в окно, а в хате песня все громче, яростней:

— Была девчонка я беспечная, От счастья глупая была.

Взлетел наконец Санькин голос ввысь, вырвался на свободу.

— Моя подружка бессердечная Мою любовь подстерегла.

Ударила Фатима кулаком по столу:

— У-у-х, Санька!

Песня стихла, не оборвалась, а растворилась, невесомо опустилась на мягкую траву, прилегла в кустах на бережку, не утомилась, а ласкалась к земле.

Обошла Фатима вокруг стола, каждой налила в рюмку, знала кому сколько, одну только Саньку выделила, в стакан.

— Счастливая ты, — проговорила она.

Натянулось в Саньке все внутри: отчего бы эти слова, но Фатима не дала сосредоточиться, предложила тост.

— Бабы, дюже хочется выпить за Санькин гарнитур!

Кто-то прыснул, и тогда-то утвердилась Санька в мысли, что покупка обожгла баб, гарнитур породил в них зависть.

Взяла свой стакан, приподнимаясь, оглядела всех вприщур:

— За моего мужика, бабы! Ух… огонь! Опалил враз меня, и горю вместе с ним ярким факелом.

Выпила одним глотком.

Выстроились на столе пустые рюмки. С минуту сидели гости молча, а затем каждая:

— Придет, а от него керосином…

— Верно. Какая к хрену это любовь?

— От того и не рожаем.

— Одного-двух вылупишь, и ладно.

Фатима озорно сверкнула глазами.

— Давайте мужика заманим? Пробу снимем?

— Фу, да ну тебя?

— А что?

— Им подавай беленькую, сахаристую…

— Да… Вот Санька самая стоящая наживка.

— Это точно.

Встала Санька, смотрит на баб, что-то резкое с языка вот-вот сорвется, но нашла в себе силы, влезла в пальто и скорей в сени, тут ее и догнал голос незлобивый:

— Сатана, а не Санька.

Стоит в сенях, не знает, как поступить: вернуться, бросить Фатимке в лицо: «Да ты же… кто тебя возьмет!» Из хаты доносятся голоса:

— Захабарила[26] Санька парня.

Кто-то хохотнул.

— А все-таки наша Санька… Без нее тоскливо!

— Эх, мне бы так умереть с Джамботом… Воронистый!

Это был голос Фатимки.

Прибежала Санька домой сама не своя: и обидно, и радостно — отвергли подружки, да из сердца не выбросили.