Набат - Цаголов Василий Македонович - Страница 64

— Ты не ори!

Асланбек пошел на Петра, тот что-то пробурчал, бросил деньги на землю, прошелся в задумчивости по сараю, поставил на место бочку.

Сержант молча отодвинул бочку; присел, собрал с земли деньги, на виду у всех пересчитал.

— Шестьсот рублей. Красноармеец Каруоев!

— Я, — Асланбек вытянулся перед сержантом.

— Передадите товарищу замполиту.

— Зачем?

— Возьмите…

Не протянул Асланбек руку, глаза застыли, губы искривились, посинели.

— Пожалуйста, Бек, — тихо произнес сержант. — Могут врагу достаться наши деньги.

Расслабился Асланбек, взял:

— Слушаюсь!

— А ты, Петро, не хватай, что под руку попало.

Сержант надел варежки…

— Так деньги…

— Я и говорю: деньги… Враг приманки ставит с миной, — назидательно сказал сержант. — Соображать надо, на фронте мы.

Ночью офицер штаба армии встретил полк на подходе к передовой и точно вывел на отведенный участок рубежа, а батальонные разводили роты и взводы.

Сразу же пришла команда рыть окопы. Легко сказать — рыть!

Земля, казалось, промерзла на несколько метров. Но окопы были нужны, чтобы выстоять. Работали молча, тяжело дыша, обогревали беззвездную студеную ночь вырывавшимся изо рта паром. Вгрызться в ноябрьскую землю было приказано строго-настрого всем: от бойца до командира полка.

Горели натруженные ладони, но Асланбек не позволял себе передохнуть и все яростнее взмахивал лопатой, она, проклятая, вонзалась в землю лишь краешком.

Наконец, когда углубился по пояс, земля поддалась, и лопата перестала звенеть.

А как успели остальные? Не долго думая, Асланбек выскочил из недовырытого окопа и, ступая на пятки, побежал к Славе.

— Это ты, Асланбек?

— Я, я, дорогой, — спрыгнул в яму, присвистнул. — Мало, очень мало… Иди, отдыхай немного.

— Не смей, Асланбек.

— Ты что? — удивился тот.

— Не позволю.

— Помогать хочу тебе.

— Вы думаете, я ребенок?

— Зачем так говоришь, Слава. Я чабан, у нас кругом камни, я много земли перерыл, в корзине носил, а ты в городе жил, по ровной дороге ходил…

Слава бросил лопату, быстро зашел Асланбеку за спину и энергичными движениями заставил выбраться наверх.

— Иди, пожалуйста. И больше носа не показывай.

Засмеялся Асланбек, радовался в душе, как дитя, за Славу гордился. Ушел, напевая. А когда остался один, снова стал поглядывать в сторону неприятеля.

Временами казалось, что кто-то в темноте подкрадывается, и тогда он оглядывался по сторонам, пугаясь от одной мысли, что противник может пойти в атаку, а он не успеет вырыть окоп и останется у врага на виду.

Справа от него пыхтел Слава, слева — Яша — за ним Веревкин, еще дальше — Петро. У каждого бойца был свой отрезок земли, за него, как сказал лейтенант, он в ответе перед самим собой, перед Родиной.

Снова подумал о Славке, но пойти второй раз не посмел, мог обидеться, как-никак он мужчина, если даже самый младший в отделении. Когда плечи Асланбека сравнялись с верхней кромкой окопа, он выкарабкался наверх, попытался утрамбовать землю. Комья схватились уже морозом, он разбросал их, чтобы получился высокий бруствер, укрыл землю снегом.

Не сговариваясь, бойцы, кроме Славика, собрались к Яшкиному окопу, опустились на корточки, разгоряченные, слегка возбужденные.

— Чтобы я не дошел туда, куда я иду, если вот на этом месте проклятый фашист не найдет свою смерть! Он погибнет, не успев сказать: «Мамочка», — нарушил молчание одессит. — Россия, братья, велика, но позади Москва! Я чую ее по запаху, так она близка. Я буду стоять здесь насмерть, и никакая команда не сдвинет меня с места. Пусть отступает, кто хочет, а мне и здесь хорошо… Человек не вечен на земле, и, как ни хитри, а прощаться с белым светом придется рано или поздно, так погибну лучше с музыкой!

Сержант Веревкин потер рукавом шинели нос:

— Чихал я на твою музыку! Нашел время погибать.

— Почему вы так беспардонны, товарищ командир отделения? На рассвете, может быть, мы пойдем в атаку, и никто не дрогнет, даже если будет знать, что через два шага сто ждет смерть. Эх, братцы, поднять бы в эту знаменательную ночь бокалы за упокой души Гитлера, а на закуску бы жаркое из антрекотов. М-да! Люблю сухое вино.

— Бульбу, миску борща, еще сало и огурчиков да моченых яблок, — мечтательно проговорил Петро и отошел.

— Петро, — позвал Яша.

— Что?

— Помолись, а то изойдешь…

Друзья рассмеялись, закашляли, как по команде.

— Ну и трепло, — засмеялся Петро и возвратился. — Дай обниму тебя.

— Пошел вон, — огрызнулся одессит.

Не обращая внимания на болтовню, Асланбек сложил руки на груди и думал: пришел и его черед идти убивать врага, мстить за горе, смерть, за все…

Мысли Асланбека прервал едкий запах махорки: курил сержант.

— Ну и ночь, ни черта не видно, — откашлялся он. — Не пронюхал бы фриц про нас… Любит прощупывать новичков.

— Наплевать мне на него. Пусть он думает о Яше и дрожит. Понятно?

Одессит поднялся:

— Долбануть бы его самого…

Веревкин сбросил рукавицы, скрутил новую «козью ножку».

Асланбеку почудился запах чурека, печенного в золе, и он проглотил набежавшую слюну.

Одессит вылез из окопа, стал пританцовывать, насвистывая популярную мелодию из кинофильма.

— Как вы думаете, товарищ командир, немец сегодня высунет нос?

Яша подышал на пальцы:

— Ну и жмет морозик, проклятый.

— Да что ему жить надоело?

Сержант пошел к своему окопу и уже там договорил:

— Видать, и природа против нас.

Но Яша не расслышал его, проговорил задумчиво:

— Ну что же, воевать так воевать.

Долго сидели молча. В темноте вскрикнули.

— Ой!

— Это Славка, — не меняя позы сказал Яша. — Пойди, Бек, узнай, что с ним.

Асланбек поднялся, разогнул спину:

— Слушаюсь, товарищ Нечитайло!

— Ну, погоди, — грозился одессит вслед удалявшемуся Асланбеку.

Склонился Асланбек над окопом Славика: он все еще долбил землю.

— Ты сказал «Ой!», да?

— Палец уколол.

— И все?

— Засунул за борт шинели, а там иголка с ниткой…

— Подумаешь, уколол.

— Да, больно, знаешь как…

Предложить ему свою помощь? Нет, сегодня ночью он стал мужчиной.

Уходя все же посоветовал:

— Ты, Славик, бруствер подними, тогда меньше копать будешь… Я так сделал…

— Ладно, — ответил Слава, высморкался. — Спасибо.

Вернулся Асланбек к Яше, не успел пригнуться, услышал:

— Сэр, давай спать?.. Пока, пойду в свои апартаменты. Приятного сна тебе.

— Нельзя, замерзнешь, — горячо сказал Асланбек.

— Чего ты испугался, голова гороховая? Ты не желаешь вздремнуть? Удивляюсь тебе. Или ты всю войну думаешь бодрствовать?

— Ты спать не будешь! — решительно заявил Асланбек.

— Почему? — удивился друг.

— Я не дам!

— Эх ты, тюха-матюха. Да какой ты солдат, если мороза испугался.

С этими словами Яша сполз в окоп.

Асланбек обхватил колени руками и снова устремил взгляд и ночь. «Как далеко я ушел от дома. Думал ли я, что окажусь у Москвы? Вишенки, Цветково… Хорошие названия придумали люди. А от них ничего не осталось, одни трубы торчат».

Рядом послышались шаги, и на плечо Асланбека легла рука.

— Кто?

Асланбек узнал по голосу Веревкина, разогнулся:

— Боец Каруоев!

— Тебя мне и надо. Почему не в окопе?

— Немцев хочу увидеть.

— Что? Возьми оружие, ранец и топай за мной, — приказал командир отделения.

Не размышляя, Асланбек выхватил из окопа ранец, автомат, и просунув на ходу руки под лямки, двинулся за Веревкиным.

— Запоминай дорогу! — приказал сержант.

Недоумевающий Асланбек всматривался в окружающую тьму, но ничего не различал, лишь угадывал перед собой спину сержанта.

— Будешь связным взводного. Понял?

— Нет!

— Не дури, Бек. Приказано тебе находиться при ротном. Получишь приказ и бегом к лейтенанту.

— К какому?