Набат - Цаголов Василий Македонович - Страница 89

— Понятно. На нас не сердись, убитых хоронили.

Скосила Галя глаза на Матюшкина, тот сник, пошел к пулемету. Старшина зашептал Гале на ухо:

— Зря обидела человека.

— Я не хотела…

— Шутил он с тобой, шутка вроде бы согревает.

— Отдам кисет, — девушка полезла в сумку.

— Теперь не возьмет. Пойдем, я тебя провожу… Товарищи, до завтра, — попрощался старшина и подхватил Галю под руку.

Его окликнул Яша:

— Вы, кажется, хотели поговорить, товарищ старшина?

— Да. Было настроение.

— О чем?

— Чтобы не скисли.

— Поговорили бы, чего уходите?

— Вы и так молодцы!

Асланбек ходил взад-вперед. Его словно вырезанные губы что-то шептали.

Что с Залиной? Ни слова о ней! Фатима написала о друге его, Буту. А Залина? Ни на одно письмо не ответила. Неужели предала его? Или Джамбот так пригрозил ей? Вот вернется домой и увезет ее в город.

— Бек, — позвал Матюшкин. — Поди сюда.

Сняв с пулемета маскхалат, Матюшкин, тихо насвистывая, стал копаться в нем.

Умостился рядом с ним Асланбек, ни о чем не спрашивая, смотрел на его проворные пальцы — кажется, их и мороз не брал.

— Учись, пригодится, — посоветовал пулеметчик.

Сам генерал наградил его орденом, а кто поверит, что он герой? Не похож. Ни ростом, ни голосом, ничем.

— До войны я землю пахал… Чудно звучит: «До войны». Теперь стреляю в человека… Не совсем в человека, конечно. Ты скажи мне, что со мной случилось, курицу не мог зарезать, жалко было, а сейчас голыми руками фашиста задушу. Ясно, враг. Во, брат, что такое война… Спасибо тебе, Бек.

— Почему ты так говоришь?

— Высказался я тебе, легче стало…

С таким командиром нечего бояться. Лейтенант ему дает задание, а он выслушает, не перебьет, потом позовет Яшу, его и рассуждает вслух, сам себя поправляет…

— Ты умный человек, Матюшкин.

— Загнул, браток.

— Опять ты сказал хорошие слова.

6

Аул притих. Днем над горами пролетел самолет, и люди насторожились. Потом появились военные. Задержались, чтобы напиться из родника и ушли к перевалу. Что им там надо? К концу дня из района позвонили, чтобы цахкомцы выделили всех, кто в состоянии держать лопату, на ремонт дороги через перевал в сторону Грузии. Кто пройдет по ней, забытой дороге? Уже с сумерками приехал представитель военкомата. «Будем срочно создавать истребительную группу по борьбе с вражескими парашютистами и диверсантами», — сказал он.

В кармане Тасо газета… Образован Орджоникидзевский (Владикавказский) комитет обороны… Выходит, война может прийти в горы…

Едва хватило у Тасо сил раздеться, лечь в постель и натянуть на себя одеяло.

Скрипнула дверь, в комнату вошел Дзаге, молча уселся на стул у окна, отметил про себя, что Тасо совсем плох — кожа на лице стала тонкой, прозрачной.

Дунетхан внесла столик с едой, поставила у изголовья Тасо и вышла.

Как бы между прочим Дзаге проговорил:

— В трудное время живем…

Тасо повернул к нему голову:

— Кто знал, что будет такое?

— Спроси сейчас меня, и я тебе скажу, какое будет лето. Я по книгам не понимаю, всю жизнь только и видел, что овечьи хвосты.

Дзаге строго смотрел на больного.

— Чабан ночью с закрытыми глазами найдет нужную тропу, не заблудится в горах и в пургу. Об овцах думает, поэтому все дороги знает.

— Жизнь — не тропинка в горах, — попытался возразить Тасо, поняв намек чабана.

— Не уважал бы я тебя, не говорил, что у меня на душе.

Старик сердито засопел:

— Ты думал, что война придет к нам? — неожиданно спросил он.

Покачал головой Тасо.

— Нет.

— Хороший чабан никогда не забывает о волке. У такого отара всегда цела. А как же иначе?

Дзаге оперся на колено:

— Помню, как ты успокаивал: «Нам некого бояться, Красная Армия сильна, если враг полезет к нам, то мы дадим ему по шее, разгромим». И мы верили тебе. Одна стыдливая женщина готовилась разродиться, а сама соседкам говорила, что не ждет ребенка. Так и ты: «У нас договор с Гитлером». Если мужчина дает слово, как ему не верить! Гитлер не мужчиной оказался.

— Кого судишь? — жестко спросил Тасо. — Кого ты казнишь, спрашиваю тебя?

— На свою рану крупную соль сыплю, чтобы больней было.

Подумал Тасо, видно, наболело и у Дзаге. Да… Вести с фронта тяжелые, но не скажешь же об этом старику, А все остальное… и в партии восстановят, и с Буту разберутся, и на Барбукаева что ж обижаться.

Тасо вытянул из-под одеяла руку.

— Если у хозяина сгорит дом, он не скоро встанет на ноги. А Россия сколько раз горела?

— Боишься вину взять на себя, не хватает мужества, Тасо.

Дзаге был беспощаден:

— Гордость не позволяет голову склонить.

— Нет, не виноватым боюсь быть.

— А чего же стыдишься? Себя?

— За прошлое не стыдно. Пусть другие смогут прожить иначе, чем мы. У чабана под ногами тропка, а перед коммунистами степь, покрытая снегом, — они сами протаптывают дорогу.

Старик придвинул стул к кровати Тасо:

— Почему Гитлер лезет вперед?

— Не знаю.

— А ты спроси у тех, кто хочет тебя от груди матери оторвать, от партии.

Прикрыл Тасо глаза тяжелыми веками. Опять Барбукаев вызывает его к себе? Требует живым или мертвым явиться… Не встать мне…

Старик долго рассматривал Тасо, потом поднялся и, ничего не сказав, вышел.

Вечером, когда угомонился аул, в доме Дзаге собрались старики. Внучка сидела за столом, а перед ней — тетрадь. Она приготовилась писать.

— Если кто-нибудь думает по-другому, пусть скажет…

Хозяин дома расчесал пятерней бороду, затем продолжил:

— Нам не нужен другой бригадир! Пусть райком нас спросит, нас…

Гости оживились, заговорили.

— Мы не просили другого быть бригадиром.

— Никто из цахкомцев не выбросит Тасо из сердца.

— Мы уважаем его, верим.

Муртуз вытянул перед собой руки:

— Тасо нам брат.

Дзаге встал за спиной у Фатимы и, собравшись с мыслями, произнес взволнованным голосом:

— Мы хотим, чтобы ты написала в райком заявление. От нашего имени.

Девушка подняла на деда глаза.

— Ты знаешь, как это делать?

— Да.

— Ну, смотри… Пиши. Дзаге, Муртуз, Алихан, Дзандар, Хаджисмел просят райком… Подожди, зачеркни все. Пиши, у нас есть бригадир. Это Тасо, большевик! Сандроев Тасо — наша совесть. А кто говорит, что Джамбот достойней Тасо — пусть придет к нам в аул, покажет свое лицо, и мы поговорим с ним. Мы сказали свое слово и не отступим от него.

Склонилась Фатима над тетрадью, старательно выводя буквы.

— Богу угодно, чтобы мы были похожи на Тасо. Написала?

Подумала Фатима и после всех имен поставила свое. Затем коротко произнесла:

— Слово в слово написала.

Взял дед заявление, повертел перед глазами, вернул внучке:

— Отдашь в руки самому Барбукаеву! И не возвращайся, пока не получишь от него ответа. Иди.

— Хорошо, дада.

— Да будет счастлив твой путь! — пожелал ей Муртуз.

Прижалась внучка к деду, и он не постеснялся показать людям свою слабость.

Распахнулась дверь, на пороге появилась Дунетхан, закричала:

— Тасо!

Люди бросились во двор, на улицу. Впереди всех бежала Фатима. Плач женщин встретил ее у порога, и она поняла, что нет больше Тасо, отца Буту.

7

Боясь замерзнуть, Яша придумал себе занятие: стал подкапывать в своей ячейке нишу, чтобы можно было сидеть, вытянув ноги. Долбил землю, проклиная войну и немцев. После нескольких взмахов отдыхал и снова долбил. Порой хотелось швырнуть к черту лопату, лечь на дно, но он тут же гнал от себя опасную мысль и снова принимался за дело.

Работал, пока не стало жарко. Потом закутался в трофейный офицерский плащ, свернулся в комок.

Кто-то остановился рядом с ним.

— Да очнись ты!

Яша узнал по голосу Галю, обрадовался ей, а глаза никак не мог открыть.