Валис - Дик Филип Киндред - Страница 27

Встав с постели – вечером я немного вздремнул, – я иду в гостиную и неожиданно замираю, потрясенный искусственной сущностью своего существования. Стереопроигрыватель (он искусственный), телевизор (уж точно искусственный); книги – жизненный опыт из вторых рук – по крайней мере сравнимы с поездкой по широкой пыльной дороге, ведущей к озеру, мимо деревьев, к моей хижине. Какая хижина? Какое озеро? Я помню, как приезжал туда много лет назад. Меня привозила мать. Сейчас я порой летаю самолетом – есть прямой рейс из Южной Калифорнии к озеру… остается только проехать несколько миль от аэродрома. Какой аэродром? И главное, как я могу жить этой эрзац-жизнью в пластиковой квартире, один, без нее, без моей стройной жены в голубых джинсах?

Если бы не Жирный Лошадник и не его встреча с Богом, или Зеброй, или Логосом, если бы не другая личность, живущая в его голове и в то же время в другом времени и другом месте, я счел бы свои сны не более чем снами. Но я помню статьи в газетах о людях, живущих у озера: они принадлежат к небольшой религиозной секте, что-то вроде квакеров (меня воспитывали квакером), с той лишь разницей, что эти убеждены – нельзя класть детей в деревянные колыбели. Это их особое еретическое убеждение. Дело в том, что – я прямо вижу перед собой страницу газеты – среди них время от времени рождаются колдуны. А если положить ребенка-колдуна в деревянную колыбель, он постепенно утратит свои способности.

Сны о другой жизни? Но где? Постепенно карта Калифорнии, карта-фальшивка, тает перед глазами, а с ней тает и озеро, тают дома, дороги, люди, машины, аэропорт, тают члены религиозной секты с их специфическим отношением к деревянным колыбелям…

Единственная связь между снами и реальным миром – мой красный «капри».

Почему этот единственный элемент существует в обоих мирах?

Говорят, что сны – контролируемый психоз или, другими словами, психоз – сон, прорывающийся в реальность перед пробуждением. Как объяснить мой сон, в котором есть женщина, которую я никогда в жизни не видел, но к которой испытываю настоящую, умиротворенную любовь? Может, у меня в голове, как и в голове Жирного, существует еще одна личность? Только в моем случае нет никакого символа, случайно включившего эту личность и позволившего ей прорываться в мою реальность.

Может, все мы такие же, как Жирный Лошадник, только не знаем этого?

В скольких мирах мы существуем одновременно?

Еще не совсем проснувшись, я включаю телевизор и пытаюсь смотреть программу под названием «Старые добрые деньки с Диком Кларком, часть вторая». На экране появляются слабоумные, несущие идиотскую околесицу; ребятишки с физиономиями дебилов взрываются восторженными криками, услышав очередную банальность. Я выключаю телевизор – нужно покормить кошку. Какую кошку? В моем сне у нас с женой нет домашних животных, у нас прелестный домик с большим, ухоженным садом, где мы любим проводить уик-энды. Гараж на две машины… Внезапно я осознаю, что дом весьма недешевый – я неплохо зарабатываю во сне. Я живу жизнью верхнего среднего класса.

Это не я. Я никогда так не жил, а если бы и жил, то чувствовал бы себя неловко. Благополучие и собственность смущают меня – я вырос в Беркли и обладаю типичными для Беркли левыми взглядами, несовместимыми с сытой жизнью.

Во сне я владею и собственностью на берегу озера. Вот только чертов «капри» один и тот же. Я недавно купил новенький «капри» – не совсем та машина, которую я могу себе позволить; этот автомобиль больше подходит личности из моего сна. Таким образом, сон логичен. Там эта машина как раз для меня.

Через час после пробуждения я по-прежнему вижу мой сон внутренним взором – или как его там, третьим глазом? Моя жена в голубых джинсах тянет садовый шланг по цементной подъездной дорожке. Мне хочется стать владельцем усадьбы по соседству с моим домом. Хочется ли? Я презираю богачей. Кто я? СКОЛЬКО меня? Где я? Маленькая пластиковая квартирка в Южной Калифорнии – это не мой дом, но вот, как мне кажется, я проснулся, и я живу именно здесь. Вместе с телевизором (привет, Дик Кларк), и стереосистемой (привет, Оливия Ньютон-Джон), и книгами (привет, девять миллионов экземпляров занудства).

По сравнению с моей жизнью во взаимопроникающих снах эта одинокая, паршивая жизнь ничего не стоит – она совершенно не подходит интеллигентному образованному человеку.

Где розы? Где озеро? Где стройная, улыбчивая, привлекательная женщина, сматывающая зеленый садовый шланг?

Нынешний я по сравнению со мной в снах – жалкий бедолага, который лишь думает, что живет полной жизнью. В снах я вижу, что такое по-настоящему полная жизнь. Совсем не то, что я имею на самом деле.

Тут ко мне приходит странная мысль. Я не слишком близок с отцом. Ему сейчас за восемьдесят, и он живет в Северной Калифорнии, в Менло-Парке. Я навестил его всего лишь дважды, да и то двадцать лет назад. Его дом был похож на тот, в котором я живу во сне. Его стремления перекликаются с желаниями человека из моих снов. Может, во сне я стал своим отцом? Мужчина в моем сне – я! – был примерно моего возраста или моложе. Да! Это можно понять по моей жене – прилично моложе.

Во сне я возвращаюсь назад во времени, но не в свою молодость, а в молодость отца. Во сне я разделяю взгляды отца на то, что такое хорошая жизнь, как все должно быть устроено. Я разделяю его взгляды даже через час после того, как проснусь. Ясно, почему после пробуждения меня раздражает моя кошка – отец терпеть не мог кошек.

Лет за десять до моего рождения отец часто ездил на север, на озеро Тахо. Возможно, у них с матерью была там хижина. Не знаю, никогда там не был.

Филогенетическая память, память поколений. Не моя личная, онтогенетическая память. Как говорят: «Филогенез обобщается онтогенезом». Индивид содержит в себе историю всей расы, вплоть до ее истоков. Назад, в Древний Рим, в Минос на Крите; назад, к звездам. Генетическая память, память ДНК.

Тогда вполне объясним случай с Жирным Лошадником, когда рыба – символ христианства – пробудила личность, жившую две тысячи лет назад. Дело в том, что самому символу две тысячи лет. Покажи кто Жирному другой, более древний символ, и он погрузился бы в прошлое еще дальше. В конце концов, условия для этого были идеальные – Жирный как раз пытался завязать с пентатолом натрия, «сывороткой правды».

У Жирного, правда, другая теория. Он считает, что сейчас на дворе 103 год общей эры (то есть нашей эры, черт бы побрал Жирного с его хипповым модернизмом!). На самом деле мы живем в апостольские времена, но слой майи, или того, что греки называли «dokos», меняет ландшафт. Вот ключ к концепции Жирного: dokos – иллюзорное наслоение, которое мы видим. Мы имеем дело со временем, с тем временем, которое реально.

Процитирую Гераклита на свой страх и риск, не испрашивая разрешения Жирного: «Время – ребенок, играющий в шахматы; царство ребенка». Господи, и что это значит? Вот что говорит Эдвард Хасси об этом фрагменте: «Здесь, как, возможно, у Анаксимандра, „Время“ есть имя Бога – этимологическое определение его вечности. Бесконечно древнее божественное – это дитя, играющее в шахматы космическими величинами в соответствии с правилами игры».

Иисусе Христе, с чем же мы тут имеем дело?

Кто мы, где мы и когда мы?

Сколько нас, в скольких местах и в скольких временах?

Фигуры на доске, которыми двигает «бесконечно древнее божественное», да к тому же «ребенок»!

Скорее назад, к коньячной бутылке! Коньяк успокаивает меня. Временами, особенно после вечера, проведенного с Жирным, мне просто необходимо успокоиться. Меня охватывает пугающее чувство, что Жирный столкнулся с чем-то реальным и потому ужасным. Лично я не желаю ступать на какую-либо новую теологическую или философскую почву. Но мне суждено было встретить Жирного Лошадника, суждено было узнать его и его безумные теории, основанные на встрече Жирного бог знает с чем! Возможно, с истинной реальностью. Что бы это ни было, оно живое и мыслящее. И ни в коей мере не похожее на нас, что бы там ни говорил Иоанн в своем Первом послании в стихе третьем.