Разные дни войны (Дневник писателя) - Симонов Константин Михайлович - Страница 67

Последний раз взывая к остаткам здравого смысла, я опустил руку и полез в карман гимнастерки, чтобы достать документы, среди них, кстати, был и пустой пакет от командира дивизии с распиской командира разведбата, что содержимое ему вручено.

- Сейчас я вам покажу, - сказал я, стараясь быть спокойным и думая, что это спокойствие мне поможет.

- Застрелю! - закричал уполномоченный. - Руки вверх!

Я снова поднял руки. Было совершенно идиотское чувство: одновременно и глупо, и смешно, и страшно. Потом уже, когда я смог спокойно вспоминать об этом, я, кажется, понял, в чем было дело. Этот уполномоченный был, может быть, и неплохим, но неразумным парнем. Полк прибыл на место только три дня назад, не участвовал еще ни в одном бою, и вдруг они огнем с земли сбили "юнкерс", да к тому же "юнкерс", который возвращался из только что сожженного Дорогобужа, и из этого самолета выпрыгнули живые немцы. А полк еще всего неделю назад проезжал Горький. Они окружили этих немцев и взяли их в плен. А тут вдобавок ко всему на поле прибежал неизвестный человек в кожаной, непохожей на нашу куртке, в синей авиационной пилотке, с какими-то иностранными аппаратами на груди и начал фотографировать немцев. Странно одетый человек снимает немцев! А потом подъезжает машина странного вида наверное, тут сыграло горькую роль и то, что у нашей "эмочки" был непривычный закатывающийся брезентовый верх, - и из этой машины вылезает не известный никому батальонный комиссар и хочет освободить этого подозрительного человека, забрать его к себе в машину. То есть, несомненно, хочет увезти его. В общем, душу уполномоченного охватили подозрения, и мы были арестованы. И если бы мы тогда не сохранили некоторого хладнокровия и вздумали сопротивляться, то, наверно, я сейчас не диктовал бы этот дневник, а уполномоченный доложил бы, что, кроме трех захваченных немецких летчиков, им уничтожены на месте двое оказавших сопротивление диверсантов.

Немцам на машине еще раз для надежности закручивали руки за спиной, а я, как дурак, стоял около - руки вверх. Так продолжалось минуты две. Я спросил уполномоченного, что же мы будем делать дальше, раз он не хочет смотреть мои документы. - Я вас доставлю в штаб дивизии! Там с вами поговорят.

Это меня несколько успокоило, и я сказал ему, что доставка в штаб дивизии как раз и является моим единственным желанием, что я был там несколько часов назад. Но предварительно я все же хотел бы, чтобы он посмотрел мои документы и обращался со мной и с моим товарищем не как с диверсантами, а в крайнем случае как с людьми, взятыми им под подозрение.

- Я не подозреваю! - крикнул он. - Я знаю, знаю! Ишь, орден надели, так уже думаете, что мы не узнаем, что вы диверсанты! Шпалы надели! В машину! Сейчас же в машину!

Я предложил: пусть он даст нам какую-нибудь охрану и мы поедем следом за ним на своей машине.

- Нет! - И он приказал какому-то лейтенанту вести нашу машину вслед за грузовиком. - А шофера тоже сюда, чтобы не убежал!

Приволокли ровно ничего не понимающего Панкова и всех нас посадили в кузов машины.

Наверно, запомню навсегда: по правому борту сидят трое немцев, рядом с ними Трошкин, по левому борту - двое красноармейцев с винтовками и между ними Панков, у заднего борта - я и плохо понимающий по-русски сержант-среднеазиатец с автоматом в руках. А напротив меня, прислонясь спиной к кабине, скрестив руки на груди, стоит в наполеоновской позе уполномоченный. Впереди - зарево горящего Дорогобужа. Над дорогой возвращающиеся с бомбежки немецкие самолеты. На земле и в воздухе - дикая пулеметная стрекотня. Сзади грузовика - наша "эмка" с ее подозрительным тентом. За рулем в "эмке" - лейтенант, а кругом грузовика и "эмки" - человек пятьдесят красноармейцев и младших командиров, упоенных и разгоряченных своей первой удачной встречей с немцами.

И на нас, и на сжегших только что Дорогобуж немецких летчиков они смотрят одинаково ненавидящими глазами, и если бы дело дошло до самосуда, то, наверное, и от нас и от немцев - одинаково - остались бы только клочья.

Шофер высовывается из кабины и спрашивает уполномоченного, можно ли ехать.

- Погоди, - говорит уполномоченный и приказывает красноармейцам, сидящим в кузове: - Снимите ремни, свяжите руки этим троим!

То есть нам. Первому связывают руки Трошкину. Как потом оказалось, он был в этот день болен. Вечером в санчасти дивизии ему смерили температуру, оказалось - сорок, гнойная ангина. Наверно, этим объяснялось его особенно лихорадочное состояние в течение всего этого дня. Трошкин протягивает руки и срывающимся от злости голосом говорит уполномоченному:

- Ты дурак! Ты мальчишка! Нате, связывайте. Ты дурак. Я третью войну воюю, а ты первых немцев видишь. Панику устроил, дурак.

- Молчать! - кричит уполномоченный.

- Хорошо, я молчу, - говорит Трошкин. - Вяжите. Только отсадите меня от фашистов. Не хочу рядом с этой сволочью сидеть.

Следующий - Панков. Молча пожав плечами, он протягивает руки, и ему их связывают. Теперь дело доходит до меня. И вдруг вместо того, чтобы подчиниться этому дурню уже до конца, доехать до штаба дивизии и там показать ему кузькину мать, вместо этого я чувствую, что, прежде чем мне свяжут руки, я сейчас ударю его, а потом меня убьют. Я чувствую, что будет именно так - и то и другое. И, оттолкнув уже протянувшиеся ко мне с ремнем руки красноармейца, говорю уполномоченному: - Прежде чем начнете вязать мне руки, я дам вам в морду. А потом вы меня расстреляете и будете отвечать. Потому что я прибыл сюда по приказанию Мехлиса.

Не знаю, почему у меня вырвалась эта фраза, наверно, потому, что приказ о моем назначении в "Красную звезду" был подписан Мехлисом. Не знаю, что из двух больше подействовало на уполномоченного - что я здесь по приказу Мехлиса или что я успею дать ему по морде, - но он вдруг сказал:

- Хорошо, не вяжите ему руки. Но теперь ты, - крикнул он сержанту, уставь ему в живот ППШ, раз он не хочет, чтобы вязали руки! Вы руки держите вверх! А если опустит (это уже снова сержанту), стреляй сразу!

Машина рванулась с места и на предельной для грузовика скорости поехала по ухабистой, с выбоинами дороге на Дорогобуж. Только тут я понял, что отказ дать связать себе руки может мне дорого обойтись. Я сидел в кузове грузовика у задней стенки, за спиной у меня лежали пулеметные диски. Машину дико дергало, я колотился спиной о диски - потом у меня недели две болели почки, так я их отбил. Руки у меня были подняты, я то и дело валился с боку на бок, не имея возможности опустить руки, боясь получить в живот порцию свинца. Сержант, вдавивший мне в живот дуло ППШ, все время держал палец на спуске. Машину трясло, и он мог в любую минуту случайно нажать на спуск.