Пехота - Брест Мартин - Страница 59

— А где Вася-Механ? — задал я с виду невинный вопрос. Бэха спокойно гребла по полю домой, недалеко от меня маячил Немец, кутаясь в жидкий военный бушлат, а значит, шешарик разведки оказался в непосредственной опасности. Вася и его кулек «Алокозай» с ключами на «все» являлись для всей не нашей техники прямой и явной угрозой.

Угроза вылезла из-за пригорка и безмятежно улыбнулась. Вот за что я любил нашего механа, так это за то, что все мечты Васюма были написаны в его маленьких, но честных глазах, и мечты эти были бесхитростны, неприхотливы и оттого еще более прекрасны. В мечтах своих Васюм уже скрутил «лишнее» с чужой машины, поехал вместе со мной в нашу РМТЗ, там вковтнул пиисяшку с механами, потом затеял меновую торговлю, потом еще пиисяшку, пока я бы сидел с равистом и «бил» номера зброи (два автыка «не бились»), потом прошелся бы по автопарку, неслышной тенью возникая возле машин и без стука и звяканья наполняя бусик какими-то грязными железяками, пластмассовыми коробками, фарами, жгутами разноцветных проводов, тросиками и вообще не понятными мне загогулинами. Потом бы мы заехали в магазин, где Вася был бы вознагражден за труды свои праведные и тяжкие литровкой дешевого мерзкого пива за мой счет и дремал бы в продуваемой всеми ветрами машине по пути обратно на террикон. Вася был мечтателем, смертельно опасным для тех машин и механизмов, которые он у себя в своей лохматой голове заносил в раздел «то не наші», и кои честно считал своей законной добычей.

— Я тут, я нічого не брав, — проворковал Вася и улыбнулся. Все заржали… и меня продрало по спине когтями специфического, привычного и опасного звука.

Шшшииииуууу… Раз. Два. Тр…

Мина упала, когда бэхе оставалось метров триста до трассы и пятьсот — до нас. Тяжелая металлическая «рыбка» взметнула замерзшую землю метрах в ста вправо от бэхи, и сразу следующая — чуть ближе. Машина мгновенно вильнула, взревела стареньким двиглом и рванула вперед, к выезду с поля на трассу. Выезд был один, а слева и справа были насыпи… ааа, бля, неважно. Съезд был у сепаров пристрелян, и сейчас там наш флагман бронетехники и приловят.

— Огонь! — Кажется, мы одновременно с Мастером проорали-выплюнули это слово куда-то вверх, и тут же: — Стоп! Дальность тысяча пятьсот, вправо… вправо… ориентир два и вправо полоборота! — Это уже я. Зачем-то. Зачем? Бах! Бах. Еще две мины. Ближе к переезду. Бэха опять вильнула. Так, так… не тупи, Мартин. Зачем я сказал Шматко перенацелить гранатомет?

— АГС! Ориентир два, на все деньги (вот привязалось!). Вали, Иваныч, вали в темпе! Шматко, работай! — А вокруг бегали люди. Слетел плащ с АГСа, закрутился верньер, усатый пожилой Иваныч налег на черные ручки — и АГС часто-часто застучал, вывешивая в эфир череду маленьких злых цилиндриков. Бах! Почему-то одна мина и опять мимо.… И тут я понял, почему скорректировал огонь. Не видно от сепарского опорника переезда, значит что? Правильно. Корректировщик. Скорее всего, те, кто выходил в бочину разведке, не успел их перехватить, «занес хвост», чи как это правильно называется, и вышел на первую посадку, откуда прекрасно были видны и пустое поле, и бэха, и переезд, и передний край нашей позиции. Надо, надо было эту посадку захватывать… бля.

Уходили, кажется, беспрерывно воги, ухнул СПГ… На птур сесть? Нахер, не увижу я нихрена, просто ракету дефицитную потеряю… Косим, косим посадку в лучшем стиле «тупой аватарной пехоты», пытаясь осколочками из насеченной стальной проволоки нащупать теплую кожу сепарских корректировщиков. Вспух разрыв ОГ-9 среди голых черных веток посадки, почти там, где я хотел, сейчас Шматко начнет накидывать… и быстро закончит. Осталось пять выстрелов… уже четыре.

Бах! Опять одна, и в то же место, что и раньше… Может, залегли и не корректируют? Может (Боже, хоть бы так было!), зацепили кого? Ну, бля! Нам бы выиграть сколько — минуту?

Две? По нам они навалят — ну, и нехай, мы вкопанные, бэха, приехавшая в капонир, почти неубиваема, разве что прямым попаданием…

Мне казалось… иногда все это мне казалось. Мне казалось, что улитка на АГС-е менялась, пока воги еще висели в воздухе, мне казалось, что тяжелая железяка едва ползет по полю, мне казалось, что все или замерло, или несется в диком темпе. И еще мне постоянно казалось, что я что-то забыл, упустил, проебал… и на самом деле так оно и было. Мне казалось, что в следующий раз я буду умнее, предусмотрительнее, аккуратней и смелее. Но вот приходил следующий раз — и я снова что-то проебывал, забывал проверить, учесть и запомнить. Бах!.. Туда же… Дебил. Обычный мобилизованный, ни разу не военный, дебил, которому почему-то вдруг в тридцать пять лет доверили кучу людей, зброи, техники и коммандера, который уебал на бэхе на восток, оставив это все на меня. И надо это… как-то вот сейчас выебну… исхитриться и не проебать оказанное высокое, мля, доверие.

И я заорал. Вдруг. И заорали все. Мы кричали, разрывая себе горло, как будто наш крик мог что-то решить в этом отрезке времени и пространства. И бэха, чуть не взлетев, перевалила через переезд, скачком пересекла трассу и вышла на почти прямые двести сорок метров до позиции… Бах… И снова туда же… Орал Шматко, зачем-то роясь в пустом ящике от выстрелов, орал вечно невозмутимый Мастер, набивая ленту для АГС-а, орал Немец, комкающий в ладонях какие-то перчатки, орал наряд, орали все — и в хриплом крике, взлетевшем над взводным опорным пунктом, было такое ощущение счастья, силы, радости и наслаждения жизнью, что смолкло абсолютно все, мир замер в своем вращении, прислушавшись к двум десяткам хриплых голосов, сумевших этим криком достучаться прямо до Бога.

«Живые…» — и Бог благосклонно кивнул, разрешив на этот раз не сдохнуть никому на самом северном укроповском опорнике самого южного сектора «М» в самой красивой на свете стране.

Бэха вильнула крайний раз, выбросила облако черной теплой копоти и как-то очень уж изящно скользнула в капонир.

И все замолчали.

Я смотрел на машину, скользил взглядом по головам, короче, я занимался самым обычным и самым нервным делом на свете — считал людей после боя. Эдакий свой, внутренний и самый важный БЧС.

Сошлось.

… Они уехали уже сильно ближе к ночи. Позади был и ужин, не сильно уж и разносольный, но обильный, и рассказы взахлеб, и потихоньку возвращавшиеся в разговор шуточки про разведку и пехоту, и Сайгон, с обманчиво-сонным видом пивший какое-то ужасающее количество кофе, и их пулеметчик (Келим? Кэлым?), размахивающий руками и смеявшийся после каждой фразы, мелкий их, который с невероятно заговорщицким видом постоянно совал руку за пазуху и лыбящийся, и Вася-Механ, так и не тронувший их шишигу, зато похмеливший ихнего водилу, и сидевший за столом молчащий коммандер, тихонько улыбающийся и курящий одну за одной, и Серега Президент, привычно и голословно обвинявший меня в ебловании в тылу, и я, счастливо соглашавшийся со всеми предъявленными обвинениями. Они уехали в сторону КПВВ, мы проводили машину, гребущую по полю, взглядами и устало пошли к нашему кунгу.

— Теплеет, — сказал коммандер и поежился, — трубу в буржуйке почистить надо, тяги нема ни хера.

— Надо, ага, — согласился я и посмотрел на ранний закат одного совершенно обычного дня совершенно обычной позиционной войны на Донбассе. — Надо, згоден, — и подхватил так и оставшуюся в неприкосновенности мою величайшую военную ценность — медицинский рюкзак.

Где-то в стороне Брезового застучал ДШКМ.

Конец

Сто шестьдесят

…

— Докуч — Докуч — Хуйокуч, — прислонившись спиной к дереву и рассматривая сепарский опорник вдалеке, задумчиво произнес Витя.

— Ясне — Ясне — Хуясне, — задумчиво откликнулся я, рассматривая в трубу пийсятку открывшуюся панораму в вечернем пейзаже.