Абсолютная Энциклопедия. Том 1 - Диксон Гордон Руперт - Страница 71

— И он собрал их на место, называемое по-еврейски Армагеддон[15].

Иаков опять помолчал.

— Вы также знаете, — заговорил он снова, — что и этот зверь и этот лжепророк, чей приход был предсказан в Откровении, сейчас находятся среди нас. Но я думаю, что для тебя, для тебя и для тебя их приход не имеет никакого значения. Потому что тот, кто предан Господу, живущему во веки веков, никогда не сможет отступиться от Него, который был всегда и всегда пребудет. Есть всего один день, день Воскресения; и для вас, известных Ему или избранных быть Его слугами, не имеет значения, когда наступит этот день и этот час. Все, кто не такие, как вы, это те, кого Он отторгнет в этот решающий час. Но вам, пребывающим среди тех, кто не будет отторгнут, нет нужды вопрошать: «Когда придет тот час и наступит тот момент, в который я должен буду засвидетельствовать преданность моему Господу?» Ибо всех, кто служит Ему, призовут для такого свидетельства, и когда это случится, не имеет значения.

Последовала долгая пауза, так что Хэл сначала подумал, что Иаков все сказал и сейчас отойдет от аналоя и спустится вниз. Но он продолжал:

— Не имеет значения и то, какую форму примет твое свидетельство. И особенно заблуждается тот, кто надеется представить свое свидетельство легко, и тот, кто мечтает предстать перед Всевышним в ореоле мученика. Важна не форма представления свидетельства, а само свидетельство.

Помни, когда оно от тебя потребуется — ночью или днем, от бодрствующего или спящего, находящегося в уединении или среди толпы, — важным будет только одно, а именно: сможешь ты его представить или нет. Ибо тот, кто есть часть Живого Бога, не может не суметь поднять в тот момент знамя своей веры; тот же, кто не есть, не найдет сил сделать это.

По рядам слушателей пронесся вздох, такой тихий, что Хэл едва уловил его.

— Все, кто не с Господом, обречены. Но те, кто свидетельствует свою преданность Ему, делают это не только в надежде на вечную жизнь. Ибо твой долг перед Ним и деяниями Его лежит вне тебя. Представь себе, что Господь пришел к тебе прежде, чем для тебя наступил момент засвидетельствовать свою преданность Ему, и сказал: «Ты воин мой и слуга. Но мои деяния требуют, чтобы ты был отторгнут вместе с теми, кто не признает меня». И только если ты истинный поборник веры, ты сумеешь тогда ответить ему правильно: «Если такова воля Твоя, Господи, да сбудется она и да будет так. Ибо дать мне засвидетельствовать мою преданность Тебе — это все, о чем я прошу...»

Последнее предложение Иаков произнес почти шепотом, но этот шепот долетел до самой дальней стены во дворе.

— «Ибо Ты, Господь мой, был со мной все мои дни и будешь со мной всегда, и того, что есть Ты, у меня не сможет отнять никто...» — И снова его голос понизился до хриплого, еле слышного и вместе с тем проникновенного шепота:

— «... даже Ты, мой Боже. Ибо как Ты есть во мне, так и я есть в Тебе во веки веков, вне времени и пространства; ибо Ты был прежде этих вещей и будешь после них; и оставаясь с Тобой, люди не могут быть истреблены, но будут пребывать в вечном бессмертии».

Иаков закончил последнюю фразу так спокойно и так естественно, что не только Хэл, но и все остальные, слушавшие его, оказались неподготовленными к тому, что он закончил проповедь. И только когда он отошел от аналоя и, спустившись вниз, возвратился на прежнее место в первых рядах собравшихся, они поняли, что это все. Годлан вышел вперед, поднялся к аналою и повернулся лицом к стоящим перед ним людям.

— Мы споем «Солдат, не спрашивай», — сказал он. Они запели без аккомпанемента, но с тем гармоничным слиянием голосов, которое характерно для людей, привыкших петь сообща. Хэл пел вместе со всеми эту песню, когда-то служившую гимном квакерским наемникам, отправлявшимся воевать на другие планеты. Он услышал ее от Авдия и выучил так давно, что уже не помнил той поры, когда не знал ее.

Когда песня была допета, Годлан спустился с возвышения вниз. Вечерняя служба закончилась. Померкнувший дневной свет превратил небо над ними из ярко-голубого в темно-синее, но появиться на нем сверкающим искоркам звезд время еще не пришло.

— Идемте со мной, — обратился Годлан к Иакову. Он провел своих гостей обратно в дом и предложил пройти в столовую, где усадил их на почетные места во главе длинного обеденного стола. Сам он занял один из двух стульев здесь же, в его торце. Второй, стул оставался пустым.

— Моя жена, Миа, — сказал Годлан, обращаясь к сидящему рядом с ним по правую руку Иакову и жестом указывая на пустой стул, словно представлял ему призрак.

— Пусть всегда хранит ее Господь, — произнес Иаков.

— В Его руках, — отозвался Годлан. — Прошло шестнадцать лет со времени ее кончины. Этот большой дом, где мы все собрались, построен по ее плану.

Иаков молча кивнул.

— Ты не женат? — спросил Годлан.

— Мы с моей женой прожили с Божьего благословения два года и пять дней, — ответил Иаков. — Потом ее убили милиционеры.

Годлан растерянно посмотрел на него и заморгал глазами.

— Какой ужас!

— Так распорядился Господь.

Вдруг Годлан резко обернулся к открытой двери, находящейся за его спиной, в дальнем конце комнаты, откуда доносились звуки и запахи, характерные для кухни.

— Ну, идите сюда! Живее, живее! — крикнул он. После этих слов в столовую гурьбой вошли взрослые члены семьи; одни уселись за стол, заняв все пустовавшие до этого стулья, в то время как другие внесли подносы, заполненные разнообразными кушаньями.

Угощение было отменным. Хэл насчитал более пятнадцати различных блюд. По сравнению с тем, как их принимали и кормили на других семейных фермах, с тех пор как они спустились с гор, это напоминало настоящий банкет. Очевидно, Годлан расстарался вовсю и не пожалел своих припасов. В числе яств, поданных на стол, было и несколько овощных кушаний, приготовленных с учетом предписаний, определяющих, что могут позволять себе есть люди, подобные Иакову. Хэл ни разу не видел, чтобы тот ел с таким аппетитом, утолив голод, старый аскет стал необычайно общительным и отвечал на вопросы Годлана все более и более пространно. А когда все перешли в просторную гостиную и оба они сели вместе около очага, где в этот прохладный весенний вечер развели огонь, игравший отблесками пламени на лицах, Иаков разразился монологом, по ходу которого Годлан лишь изредка задавал короткие вопросы.

— ...Нет сомнения, — говорил Иаков, — что численность милиции увеличивается день ото дня, по мере того как растут ряды тех, кого удается совратить дьявольским отродьям. Это факт, который нужно признать. И на то есть воля Господа.

— Но... — Годлан замялся. — Но ведь ты сам... Ты же надеешься.

— Надеюсь? — На освещенном пламенем очага худом, изрезанном морщинами лице Иакова отразилось недоумение.

— Ну, надеешься, что в конце концов милиция и все остальные приспешники дьявольских отродий непременно окажутся побежденными и изгнанными из нашего мира.

— Надеяться не входит в мои обязанности, — пожал плечами Иаков. — То, что происходит, угодно Всевышнему.

— Но ведь ему не может быть угодно, чтобы все, что мы здесь создали трудами нескольких поколений, так же как и на Ассоциации, было бы отнято у нас такими, как они?

Чтобы наши церкви закрылись, наши голоса, произносящие слова молитв, умолкли, а все творения наших рук обратились в прах? — взволнованно произнес Годлан.

— Тебе что, известна воля Господа? — резко спросил Иаков. — Может, он возжелал именно этого, а если так, то кто мы такие, чтобы вопрошать Его? Не ты ли всего лишь час тому назад пел вместе со мной и со всеми остальными: «Солдат, не спрашивай...»

15

Откровение, 16: 16.