Великий перелом - Шидловский Дмитрий - Страница 48

Казалось противоестественным, что глазам одного и того же человека этот замок представал в столь разных видах и временах. Впрочем, еще противоестественнее казалась компания, в которой находился сейчас Крапивин. Ему, родившемуся в середине двадцатого века, бывшему пионеру, комсомольцу, сотруднику КГБ СССР, Ленин не мог представляться обычным человеком. Он всю жизнь казался Крапивину ирреальным существом, божеством, существовавшим в иных измерениях и способным воплотиться среди обычных людей только в гранитных и бронзовых изваяниях, многочисленных портретах и томах «священных» книг. И вот он сидит, живее всех живых, напротив, уплетает приготовленное для него Крапивиным мясо и разглагольствует о судьбах мировой революции. И не в том даже дело, что ради конспирации Владимир Ильич сбрил свои знаменитые бородку и усы и вообще оказался значительно меньше ростом, чем ожидал Крапивин. Не в том, что его разрез глаз и прищур были уж слишком «монгольскими». Кощунственной казалась сама мысль, что с Лениным можно сидеть за одним столом, разговаривать, спорить. Именно от этого Крапивин, воочию видевший легендарных Брусилова, Николая Второго, Гришку Отрепьева и Василия Шуйского, чувствовал себя не в своей тарелке.

А он мало того что видел воочию. Этого маленького импульсивного человека нужно было спасать. Спасать не ради него самого, а во имя России, ее величия в будущих десятилетиях.

— Уходить отсюда надо, Владимир Ильич, — проговорил Крапивин, глядя, как по деревянному мосту замка проезжают военные грузовики и проходят небольшие отряды. — Ищут вас. Наверняка уже знают, что вы в Финляндии.

— Возможно, — буркнул Ленин. — Скоро пойдем.

— Хорошо бы. Слава Богу, у них жандармов на службе нет. Да и разведчиков новая власть не жалует. Уж я бы вас не упустил.

— Странный вы человек, Вадим, — проговорил Ленин, с аппетитом поглощая мясо. — С вашими воззрениями — и вдруг примкнули к нам, большевикам. Обычно разочаровавшиеся монархисты идут вначале к буржуазным либералам.

— Вы — единственная реальная сила нынешней России.

— Если бы мы были единственной реальной силой то сидели бы сейчас не здесь, а в Зимнем дворце, — усмехнулся Ленин.

— Я имею в виду конструктивную силу, — поправился Крапивин. — Я считаю, что только вы можете вывести Россию из тупика. Все остальные либо тянут ее назад, либо ведут к буржуазному разложению.

— Ах, как вы не любите буржуазию, — лукаво прищурился Ленин. — Впрочем, это не столь редкое явление среди российского офицерства. Куда реже встречается понимание того, что и монархии давно место на свалке. Но я вас разочарую. Мы боремся не за будущее России. Мы боремся за будущее всего мира. Понимаете меня? Для нас российская революция — это лишь начало мировой революции. Вопросы государственности нас не интересуют в принципе. Государство — это инструмент, созданный эксплуататорскими классами для подавления трудящихся масс. После победы мировой революции оно отомрет как таковое. Я вам больше скажу. По прошествии времени отомрет и такое понятие, как национальность. Все человечество сольется в единую коммунистическую нацию.

— Думаю, это далекое будущее, — мягко улыбнулся Крапивин. — Но вот, предположим, вы… вернее, мы берем власть в России. Но другие страны продолжают оставаться буржуазными. Что дальше? Ведь придется строить свое государство.

— Победа социалистической революции в одной стране неизбежно повлечет цепь революций по всему миру.

— А если в тех странах победит реакция?

— Тогда, боюсь, нам в России тоже не выжить.

Крапивин удивленно взглянул на собеседника:

— То есть вы хотите сказать, что если не победит мировая революция, построение социализма в одном отдельно взятом государстве невозможно?

— Разумеется. Мне кажется, вы не очень хорошо понимаете суть происходящего. Классовая борьба не имеет границ. Как только пролетариат всего мира увидит путь к свободе, он сразу поднимется на борьбу за свои права. Но и мировая буржуазия тоже прекрасно видит опасность социалистической революции. Она неизбежно обрушится на ту страну, где победит пролетариат.

— Вот эта страна и будет вынуждена защищаться от внешней агрессии.

— Да как вы не поймете, Вадим, — Ленин говорил тоном учителя, в десятый раз объясняющего бестолковому ученику прописную истину, — у мировой революции нет границ. Даже если мы победим только в России, здесь неизбежно будет еще долгое время ощущаться сопротивление представителей эксплуататорских классов. А в странах, где окажется сильна реакция, нас всегда поддержит пролетариат. Это будет мировая революция.

— Положим. Но вы можете представить ситуацию, когда в России победила социалистическая революция, а в других странах она подавлена? Может такое положение сохраниться в течение определенного времени?

— Ну, если так, — чуть помедлив, ответил Ленин, — в любом случае это будет очень короткий период. Вопрос о поражении не рассматривается вообще. Революция не прекратится до тех пор, пока пролетариат не одержит победу во всемирном масштабе. Конечно, мировая революция произойдет одновременно не везде. В течение какого-то времени может сохраниться противостояние двух систем.

— Как долго, по вашему мнению?

— Года три, максимум — пять. Но это будет состояние войны, Вадим. И в этот период страна, где победит социалистическая революция, будет жить по законам военного времени. Это будет военный лагерь восставшего пролетариата. И жить он будет по законам войны, а вовсе не по законам обычного государства, которое вы себе представляете.

— А можете вы представить себе такое противостояние, скажем, на протяжении лет семидесяти?

— Семидесяти?! Эк вы, батенька, хватили! Это, знаете ли, сугубо теоретические изыскания. Мы, большевики, — практики революции. Впрочем, если представить ситуацию гипотетически… Нет, семьдесят лет такое противостояние длиться не может. Ни одна система не выдержит напряжения военного времени в течение столь длительного срока. Столетние войны в периоды феодализма были, но они не меняли уклада государств. Противостояние же социалистического и капиталистического лагерей потребует максимального напряжения с обеих сторон. Десять лет. Ну, максимум пятнадцать. А после — либо мировая революция, либо реванш мировой реакции. Временный, разумеется. Общественный прогресс не остановить.