Здравствуй, Никто - Догерти Берли - Страница 27

— Все, больше никаких ночных бдений, — пробубнил я себе под нос и изо всех сил нажал на педали. Том еле тащился следом. В тот день мы проникли на какую-то турбазу, где нам удалось принять душ, — абсолютно волшебное ощущение; а вечером познакомились с фермером — месье Бенвеню, который разрешил нам переночевать на своем поле. Мы провели с ним много часов, болтали, смотрели, как он доит коров. Между прочим, свежее, только надоенное молоко, оказывается, теплое, почти горячее, от него пар идет! Никогда раньше не видел такого. Он зачерпнул кружку и дал нам попробовать. У этого молока был вкус травы, да и запах непривычный.

С французским у Тома очень туго, но когда он не знает какого-нибудь слова, он просто берет английское и произносит его на французский манер. Самое смешное, что его понимают. А я-то сколько часов убил, разбираясь со всеми этими невозможными временами, запоминая существительные мужского и женского рода, ко пока я составлю правильное предложение, его уже поздно произносить — тема переменилась. Так и вышло, что, хотя главный эксперт во французском — я, разговаривал почти все время Том, а мне лишь изредка удавалось ввернуть фразу. Жена месье Бенвеню угостила нас апельсиновой настойкой собственного приготовления, после этого разговор пошел повеселее, мы уже шутили, смеялись. Жаль, бутылка слишком быстро кончилась.

На следующий день, проезжая бесконечную череду маленьких французских городков, мы мучились дикой головной болью, и все время приходилось напоминать себе, что уличное движение здесь другое, чем в Англии, — правостороннее. Я представлял, что подумает Элен, когда узнает, что я погиб во Франции под машиной. Шевельнется ли в тебе хоть толика сожаления, гордячка Нелл? Екнет ли хоть на секунду сердце у этой ледышки? Ночи стояли душные — не заснуть. Я весь обгорел, к тому же седло зверски натирало. Длинные французские булки застревали поперек горла. В каждой встречной девушке мне виделась Элен.

Я купил три открытки: для отца, для мамы и для Джил.

Здравствуй, Никто.

Я попросила:

— Бабушка, расскажи мне о том, как ты была маленькой девочкой.

Несмотря на то, что на улице стояла прекрасная погода, в комнате было темно — шторы задвинуты, чтобы солнечные лучи не проникали внутрь. Знаешь, Никто, я ненавижу духоту, всю жизнь ненавидела.

— Девочкой? Зачем тебе это? Я хотела во всем разобраться, выгрести пыль изо всех темных уголочков.

— Ты жила в Шеффилде? Она вдруг захихикала.

— Я жила в шкафу.

Я припомнила, что она когда-то уже говорила мне это. Давно, когда я была еще малышкой, я слышала от нее эти слова, но тогда я не стала расспрашивать, что она имела в виду. Я молча ждала продолжения. Слышно было, как дедушка, насвистывая, подстригает живую изгородь во дворе.

— В те времена мало кто мог позволить себе детскую кроватку или колыбельку, но и в шкафу было ничуть не хуже.

Я задумалась. Может быть, и мне придется так поступить, надо только будет выложить дно мягкими вещичками.

— А что? Чудесная кроватка, а как удобно! Если, например, я плакала слишком громко, или если к нам на кухню приходила хозяйка, матери достаточно было только задвинуть ящик — и нет меня. В самом деле, очень ловко придумано. — Она снова рассмеялась тоненьким детским смешком, казалось, что смеется маленькая девочка, а не семидесятилетняя старушка.

— Но ведь на самом деле она никогда так не поступала, правда?

Бабушка строго на меня посмотрела.

— Ты, может быть, думаешь, что у нее не было мужа? Ошибаешься, она была обвенчана с дворецким. Беда в том, что она не имела права рожать ребенка, пока находилась в услужении, иначе ее бы уволили. Поэтому меня держали в секрете.

— Но ведь она не закрывала тебя в шкафу?

Бабушка прикрыла глаза, сцепила руки на груди, задумчиво опустила голову и продолжала почти шепотом:

— Да, я все прекрасно помню. Полки, заставленные чугунными горшками. Звуки шагов, шелест юбок, голоса. Помню солнечные лучи, проникающие сквозь щель, они то исчезают, то появляются, вот так! — Ее руки танцевали в воздухе, ресницы подрагивали. — Вдруг толчок, скрип, и я еду наружу. Чувствую душный сладковатый запах кухни.

— И ты не боялась?

— Я слишком маленькая была, — тихонько промяукала бабушка. — И потом, я люблю темноту.

Я спустилась вниз, к дедушке. Хотела помочь ему сгребать ветки, но он сказал, что сам справится. Я сидела на крыльце и смотрела, как он работает, шумно кряхтя, переводя дыхание каждые пять минут.

— Бабушка заснула, — сказала я.

— Так точно, она теперь, должно быть, до чая проспит.

— Почему бы тебе не попробовать вывести ее во двор, посидеть на свежем воздухе?

— Захочет — спустится. Кто знает, может быть, завтра она будет скакать бодрая, как воробушек. Но когда она задумается, ее ничем не расшевелишь.

— А что, мама никогда не заходит к вам?

Дед крякнул и покраснел, продолжая сгребать ветки. Жаль, что он не позволил мне помочь ему. От свежеподстриженных кустов долетал сладковатый запах.

— У нее своя голова на плечах. Вообще-то, бывает, заходит, когда есть настроение.

— А когда она вышла замуж за отца, вы одобрили ее решение?

Видишь, Никто, я решила разузнать всю подноготную. Раньше я не решалась задавать такие вопросы. Дед, тяжело дыша, облокотился на метлу и вытер пот со лба.

— Нам казалось, что они — довольно странная пара. Он не очень-то общительный, а она, наоборот, живая, энергичная. Элис всегда стремилась учиться, развиваться, ну и все такое. Ее, должно быть, подкупило, что твой отец работал в университетской библиотеке, и ей казалось, что это потрясающее занятие. Но в конечном счете он ей здорово отравил жизнь.

— Как это? — Наверное, это было предательством — поддерживать такой разговор, но я так хотела узнать всю правду, что старалась об этом не думать. — По-моему, отец обожает маму.

— Что есть, то есть. Он для нее все готов сделать. Не любит беспокойства, вот и слушается ее во всем. — Дедушка довольно засмеялся. — Но он ей действительно здорово отравил жизнь, в смысле танцев.

— Из-за танцев?

Он яростно заработал метлой, расчищая дорожку от веток. Я соскочила с крыльца и пошла следом.

— Твоя мама обожает танцевать. Не знала? Девчонкой она порхала по дому, как маленькая феечка. — Он снова радостно рассмеялся каким-то своим воспоминаниям. — Бегает и крутит над головой ленточку, или шарфик, или веревочку, да что угодно. Бывало, что в туалете бумаги отмотает или из газеты лент нарежет. Ну в общем. А с отцом твоим они в джаз-клубе познакомились. Он на рояле играл — подрабатывал по вечерам. Элис частенько туда наведывалась с подружками. Потанцевать она любила. И танцевала, надо сказать, неподражаемо. Поэтому-то он и запал на нее, не иначе.

Я представила: отец за роялем в одной рубашке наигрывает рэгтайм, а мама… Нет, этого я не могла представить.

— И как же он отравил ей жизнь?

— Точно не знаю… Но судя по всему, сразу после женитьбы он топнул ногой и запретил ей ходить по клубам. Честно скажу: ни до, ни после этого он ничего подобного не совершал. Твой отец, ты ведь знаешь, очень скромный человек. Наверное, ему казалось, что она выставляет себя напоказ перед всеми. Жена все-таки.

— Мне никто не рассказывал…

— Ну ясно, ясно. — Дед засмотрелся на барахтающихся в пыли воробьев, которые, должно быть, чего-то не поделили. — Дети очень многого не знают о своих родителях, так всегда бывает. — Он взмахнул метлой, и воробьи упорхнули на другой конец двора. Дед замел последний листок и отряхнул руки о штаны. — Часто так бывает: женятся люди и думают, что теперь-то для них откроется новый мир. А получается наоборот. Старый мир — и тот закрывается.

Он оттащил мешок на задний двор и высыпал в кучу уже собранных веток и листьев.

— Сейчас не разгорится, должно подсохнуть сначала, — проворчал он. — К тому же, лучше зажигать костер вечером. Приятно спокойно посидеть на бревнышке, поглядывая, как дымок закручивается к небу. Нет ничего приятнее, чем запах древесного дыма. Знаешь, Элен, когда я сижу тут один, а кругом никого, только мошкара, ко мне иногда выходит лягушка и садится рядом, ну вот прямо как ты сейчас, совсем близко к огню. Сидит себе, глазками моргает, кадыком шевелит и смотрит прямо в огонь, так что он у нее в зрачках отражается. Словно думает о чем-то, совсем как я! Не видел бы своими глазами, не поверил: ведь от костра идет такой жар! — Он покачал головой. — Да, очень странная лягуха, ничего не скажешь.