Здравствуй, Никто - Догерти Берли - Страница 32

— Ну что, пакуешь чемоданы — и в Ньюкасл?

Я рассказал ему о своих оценках, но он не смутился. Все будет в порядке, сказал Хиппи, я позвоню и все улажу.

— Все будет в порядке, вот увидишь… — повторял он, кивая головой, как игрушечный Дед Мороз в Рождественской пещере.

Я стоял, не зная, что сказать на прощание. До свидания или что-нибудь в этом роде? Спасибо за все? Ну, за Йейтса там, и вообще… Со стола свалились какие-то бумаги, я полез их подобрать и нос к носу столкнулся с Хиппи, который полез под стол с той же целью. И тут, под столом, он спросил:

— А девушка твоя куда уезжает? Она, кажется, по музыке идет? Едет в Манчестер?

— Нет, сэр, она ждет ребенка. Мы разошлись.

Хиппи забрался обратно в кресло и внимательно посмотрел на меня поверх стола. Я медленно поднялся с колен. Ни разу в жизни я не чувствовал себя так неловко и безнадежно, как в этот момент.

— Бедное дитя, — сказал он. Наверное, он имел в виду Элен, а может быть, ребенка. Но его взгляд заставил меня внутренне содрогнуться. Мне показалось, что он видит насквозь и меня, и все мои чувства.

Говорить больше было не о чем. Я положил бумаги на стол и отправился домой.

Вечером я позвонил Рутлин. Трубку взяла ее мать и сказала, что Рутлин очень расстроена и поэтому не может подойти к телефону.

— У нее все четверки, — причитала Корал. — Ты подумай только, разве она не умница! Одно только плохо: она говорит, этого мало.

— Бедная Рутлин, — посочувствовал я. — Неужели этого не хватит, чтобы поступить на медицинский?

Корал вздохнула в трубку. Я словно видел, каким расстроенным стало ее широкое добродушное лицо.

— Не знаю. Она ничего мне не объясняет, плачет — и все. Подумаешь, беда, говорю я ей, будешь мне с детишками помогать. Какое там — ревет и ревет, а чего ревет?

— А как там у Элен дела, не знаете?

— У Элен все пятерки. Она сейчас сидит наверху с Рутлин.

Я невольно улыбнулся в трубку.

— Передайте ей, что я очень рад, — сказал я. — А Рутлин скажите, пусть не расстраивается, ведь можно пересдать. Скажите Элен, что у меня тройка, четверка и пятерка.

Я слышал, как мать Рутлин карябает что-то карандашиком на клочке бумаги.

— Три, четыре, пять. А сам поговорить с ней не хочешь? Она как раз спустилась.

— Да, очень хочу! — Все содержимое моего желудка перевернулось, распалось на мелкие капельки и перетряхнулось у меня в животе.

— Элен! — Я ясно видел, как она, наклонив голову, откидывает волосы с лица — это ее любимый жест — и как они снова падают ей на лоб. Ее лицо… уже несколько недель я не могу его четко представить. — Элен?

Из трубки донесся невнятный шепот Элен — несколько быстрых слов, обращенных, должно быть, к Корал.

— Ну вот, Крис… теперь и она так расстроилась, что не может разговаривать, — в трубке вновь звучал сокрушенный голос Корал. — Что ты прикажешь делать с этими девчонками! Нет, ты скажи мне.

Я молча повесил трубку. Осторожно, как хрупкую раковину, положил ее на рычаг, чтобы никаким лишним шумом не нарушить этого тихого, драгоценного звука — голоса Элен, услышанного впервые после стольких недель. «Нет, не могу!» Я вспоминал звук этого голоса, заставлял его вновь и вновь звучать в моей памяти. Я поднялся к себе в комнату и сел у окна, тупо уставившись на потемневшее небо, на деревья, сгибающиеся под порывами ветра, на моросящий дождь, падающий на город, словно гигантская паутина. Кот бесцеремонно распахнул дверь, подкрался ко мне, неслышно запрыгнул на колени и стал крутиться, устраиваясь поудобнее. Голос Элен то нарастал в моей душе, то снова таял, оглашая тишину мелодичными каплями, — как сосулька на краю крыши.

Через несколько дней позвонила мама. Странно было услышать ее голос в телефонной трубке, я почему-то не ожидал, что она может так просто позвонить. Перед глазами всплыл ее дом, полки, набитые книгами и фотографиями.

— У меня несколько дней свободных, — сказала она. Я почувствовал, что она курит. — Если хочешь, заезжай ко мне, можем вместе пойти полазить.

Про скалолазание я и думать забыл. Мне казалось, что это не я, а кто-то другой сбивал себе коленки на альпинистской стенке в безнадежных попытках что-то доказать то ли себе, то ли еще кому-то.

— У меня сейчас проблемы с поступлением, — ответил я. — А через месяц можно?

Отец на кухне негромко гремел посудой, стараясь не мешать нам, может быть, он даже прислушивался к нашему разговору. Интересно, если мать захотела бы с ним поговорить, что бы он сказал?

— Когда хочешь, тогда и приезжай. И Элен привози. Как она?

— Она в порядке, — я видел, как отец на кухне покачал головой.

— И что вы решили?

У меня пересохло в горле и я прокашлялся.

— Понимаешь, все так запуталось…

— Ну ладно. Позвони, как надумаешь. Мы будем рады вас обоих увидеть.

— Ага, мам. Джоан. Пока.

Телефоны всегда оставались для меня зловещими и чуждыми приспособлениями. Они принуждают нас врать, принуждают говорить не то, что ты думаешь. Можно ли честно рассказать, что у тебя на душе, если не видишь глаз собеседника? Я чувствовал себя просто паршиво. Почему учителю литературы я мог сказать, что мы с Элен расстались, а матери нет? Как я мог стоять в нескольких шагах от отца и говорить с матерью, притворяясь перед одним, что другого не существует? Что-то странное происходит. Какая-то непонятная паутина плетется в голове, и я не могу ее распутать.

Я вошел в кухню и пристально посмотрел на отца. Он готовил омлет: разбивал каждое яйцо в отдельную миску и внимательно принюхивался — не протухло ли? Белки стекали вниз прозрачными тягучими струйками, а желтки плюхались сверху, повисая на белках, словно альпинисты на тросе. Я глядел, как он прокалывал желток. Не знаю, почему я решился задать ему этот вопрос, может быть, потому, что он как-то странно держал вилку, не взбивал омлет, а просто рассеяно наблюдал, как проколотый желток растекается по белку. Он, казалось, думал о чем-то далеком, недоступном, напрочь позабыв про свои омлеты.

— Пап, ничего, что мама мне позвонила сюда?

— Да нет, в общем-то. — Он не обернулся, неподвижно замерев над миской с вилкой в руке, словно позируя для фотографии.

— Но ты не переживаешь из-за этого?

— Почти, — белок капнул с вилки в миску. — Совсем капельку.

Мне почудилось, будто кто-то приоткрыл дверь и тут же снова ее захлопнул, но я все же успел увидеть что-то смутное по ту сторону, какую-то потайную комнатку. Родители обычно все держат в себе.

Потом позвонил Хиппи и сообщил мне радостную весть: с моим местом в Ньюкасле проблем не предвидится.

— Здорово! — сказал я. В горле у меня было сухо, как в пустыне.

— Рад за тебя, — сказал он. — Теперь только держись, Крис. Смотри, не проворонь свой шанс.

У меня было впечатление, что все происходит помимо моей воли. Абсолютно бессмысленно пытаться принимать решения, строить планы. Жизнь все равно ставит все на свои места.

На следующее утро у меня жутко болела голова, я валялся в постели, когда меня растолкал Гай и сказал, что ко мне кто-то пришел.

— Передай ему, что я умер.

— Это не он, это она.

Гай исчез, а я пулей вылетел из кровати. Потихоньку выглянув из окна (я был не совсем одет, так скажем), я обнаружил, что во дворе никого нет. Ну и шуточки у моего братца. Я уже собирался повалиться обратно на диван, когда расслышал снизу голос отца и девичий смех. Я судорожно заметался в поисках носков, прогнал кота, заснувшего на моих джинсах и, накинув рубашку, бросился вниз, чуть не свернув себе шею на лестнице. Внизу стоял отец и полувопросительно поглядывал на меня. Я не соображал, что происходит, пока он не отошел в сторону и я не увидел, с кем он тут беседует. Это была Брин, и выглядела она просто потрясающе.

Я уселся на ступеньки и стал подтягивать носки, пытаясь выиграть время, собраться с мыслями.

— Эй, привет, соня, — окликнула она меня. — Ты что же, всегда спишь до полудня?

— Как ты… откуда ты взялась?