TiHKAL - Шульгин Александр - Страница 34

Полежав рядом с ним еще немного, я сказала, что хочу снова попробовать что-то записать, если, конечно, он не против. Он сказал:

— Конечно. Иди, пиши. А я полежу здесь и послушаю музыку.

Уже пройдя в кабинет за столовой, я поняла, какая я эгоистка и как много внимания я уделяю собственным ощущениям. Я задумалась о том, почему я проявляю так мало чуткости к Шуре. Но, что удивительнее всего, моя самопоглощенность совсем не беспокоила меня.

Я не знаю, стоит ли притворяться, будто я что-то чувствую. Ведь он же знает, что я его люблю; он знает, что я обычно подстраиваюсь под него с ним. Сейчас это просто мой способ действий. Я должна следовать своему инстинкту и не предпринимать никаких действий. Если бы я попыталась его обмануть — вот это бы обидело его по-настоящему.

Я села за компьютер. На этот раз клавиатура была уже ясно видна, и когда я начала описывать то, что казалось неописуемым, мне стало ясно, что досадное разделение моего ума уже прошло, и я вполне способна подыскать слова для описания пережитого. Я снова в строю: я могу пользоваться словами, могу сказать все, что хочу. С другой стороны, узоры, которые заполняли все пространство еще полчаса назад, сильно поблекли. Они фактически совсем исчезли. Теперь ни один из внутренних образов не мешал мне работать.

Где-то в половине второго мы вернулись в спальню. Секс получился сам собой, но мы никак не могли достичь оргазма. В этот раз меня вроде бы ничто не отвлекало: видения исчезли. Звучала милая музыка Шумана, которую мы оба знали с детства, и мы вместе подпевали знакомые мелодии. Но я все еще не могла отделаться от чувства, что очень большая часть моей умственной и эмоциональной сосредоточенности находится где-то далеко от моих бедер.

Из моих заметок, сделанных на следующий день:

"Сон был приятным, сновидения — ясными и с чистой цветовой гаммой, и абсолютно не похожими на сны после приема 2С-B, с их блеклыми цветами и назойливыми повторениями.

Проспав довольно долго, я проснулась энергичной, спокойной и удовлетворенной. Было желание писать, заглянуть в кухню, наслаждаться любой деятельностью. Вполне обычной.

Удивительный опыт, и я решила в другой раз попробовать другие грибы и посмотреть, что получится. Это было сложно и повергало в отчаяние, но в этом был некий вызов и, как ни странно, я чувствовала себя вознагражденной. Здесь есть чему учиться".

Некоторое время спустя я побывала на фуршете у одного моего друга. Здесь присутствовало еще около четырех десятков "людей Системы" (так мы называем своих многочисленных друзей, интересующихся изучением человеческой психики). Я сидела в безлюдном уголке на первом этаже, с сигаретой и фруктовым напитком. Сквозь большое окно я наблюдала, как Шура, драматически жестикулируя, увлеченно беседует с каким-то светловолосым молодым человеком. Я люблю наблюдать за ним: за его энтузиазмом, за удовольствием, которое он получает от новых от идей. Все его 69-летнее тело в такие минуты буквально излучает живой свет его восемнадцатилетней души.

Тут мое уединение нарушила моя подруга. Это была Сара Винсент, еще одна юная душа в пожилом теле. К тому времени она уже опубликовала книгу о своих экспериментах с телепатией.

Сара — выдающаяся женщина. Она прошла через брак, развод, материнство, поражения и победы, но даже сейчас, в свои шестьдесят, почти совсем седая, она постоянно крутит романы, иногда даже с более молодыми мужчинами. Ее доброе живое лицо светится материнской теплотой, а умный и проницательный взор говорит о причастности к запредельной шаманской мудрости. Я всегда узнаю от нее что-нибудь новое. Сара участвует в психоделическом движении с самого начала, и ее увлеченность исследованиями работы сознания, стимулируемая тем, что она увидела и пережила после приема психоделических препаратов, привела ее к исследованию мозговых волн и телепатии.

Мы немного поговорили о ее книге и работе; потом разговор зашел о моем эксперименте с грибами. Меня все еще волновало то, что на пике эффекта я не смогла описать свои видения, и я рассказала ей об этом:

— Понимаешь, Сара: я могла описать все, что угодно, я могла говорить о чем угодно; но, когда я пыталась подобрать слова для того, что видела вокруг — для всех этих узоров, видений и даже для тех, что были при закрытых глазах, — я теряла дар речи. И только потом, когда видения поблекли, я смогла снова пользоваться словами и описать все без особых проблем. Но что же мне мешало прежде?

— А какие узоры ты видела? — поинтересовалась Сара.

— Что-то вроде переплетения веток и листьев — нет, не то! Это было как мелкая проволочная сетка, но ячейки там были не квадратными, а напоминали амеб, и в центре каждой была черная точка, вроде ядра амебы. Вот, примерно так они и выглядели.

— Плоские или объемные?

— Объемные. Ими было заполнено все пространство вокруг меня — понимаешь, мне казалось, что воздух буквально кишит ими, куда бы я ни взглянула.

— Верно, верно.

— И все это имело очень мрачный оттенок. Зрелище не из приятных, но, — это самое главное, — я не могла его описать. Я могла рассказать Шуре о чем угодно, но не могла сказать ни слова о том, что я вижу, и я подумала, что между двумя полушариями моего мозга, наверное, возникла какая-то преграда.

— Да. Так оно и есть, — сказала Сара, отхлебнув из своего стакана.

— Неужели?

Просто удивительно!

— Ладно, — сказала я. — Но меня интересует другое: что это значит, когда ты смотришь на совершенно простую вещь, и не можешь воспользоваться той частью своего разума — своего мозга, — чтобы найти слова. Ты здесь что-нибудь понимаешь?

— Здесь очень важно фокусирование внимания, — ответила Сара. — У меня часто бывает так: когда я хочу вспомнить чье-то имя, я как бы вижу этого человека, слышу его голос, а иногда вспоминаю даже его запах или костюм. Но имени-то при этом я как раз и не могу вспомнить!

— Ну, и…?

— Ну, и это, большей частью, происходит оттого, что я привыкла использовать визуальную систему в качестве доминирующего когнитивного инструмента, причем часто вне всякой связи с вербальной системой. В результате, чем сильнее визуальный стимул, тем меньше шансов вспомнить его название.

— Ага, ага!

— Вот так и возникает разделение, — тут Сара прикрыла глаза, как бы приглядываясь к чему-то внутри себя. — И даже в нашей телепатической работе часто бывает, что два человека описывают одну и ту же картинку совершенно по-разному.

Наверное, она имеет в виду эксперименты по дальновидению.

— А когда кто-нибудь пытается принять картинку, — продолжала она, — то иногда он видит ее правильно, а описывает неправильно, а иногда описывает правильно, но видит неправильно.

— Как странно! — сказала я.

— Да, странно, — подтвердила Сара. — И с той же странностью мы сталкиваемся и в твоем случае. Вербальная система может быть совершенно независима от визуальной. Понимаешь ли, у некоторых людей вербальная система играет доминирующую роль в процессе мышления; и когда они говорят какие-нибудь каламбура, я просто теряюсь. Пока они говорят о каком-нибудь предмете, я представляю себе этот предмет, и вдруг — каламбур! Слово меняет значение, и мне приходится перестраивать всю линию своего мышления. "Да, — говорю я себе, — это, наверное, просто шутка". Но для меня-то это не шутка, я как на стену натыкаюсь, потому что мой доминирующий когнитивный процесс не вербальный, а визуальный! И все шутники смеются, что юмор до меня туго доходит, но все это происходит лишь потому, что я использую соответствующую часть своего мозга совсем не так, как они.

— И видения, о которых я рассказывала… — начала я.

— …представляют собой что-то вроде проекции изнутри тебя самой. Ты проецируешь их на поверхность того, что происходит в твоих визуальных процессах, и если они у тебя и в самом деле доминантны, то они могут быть совсем не связаны с вербальными. Поэтому иногда ты не можешь рассказать о том, что видишь.