Свет любви - Дрейк Шеннон - Страница 95

— Я не решусь лишать тебя постели — ночи здесь иногда бывают прохладными. Просто я прикажу, чтобы под твоим балконом день и ночь стояла стража.

Элиза ничего не ответила, улыбнувшись краешком губ.

— Элиза, эта попытка сбежать была опасной и глупой и для тебя, и для твоего ребенка. Я дал тебе время подумать, потому что верил: ты придешь ко мне сама, ты позаботишься о ребенке. Но если ты забываешь о его безопасности, я не вижу причин заботиться об этом самому. Вероятно, вскоре я решу, что единственный способ обратить на себя твое внимание — это приучить тебя наслаждаться моим обществом.

Она обернулась и наконец заговорила, понимая, что его слова были предостережением, и чувствуя, что это не пустая угроза:

— Я больше не стану пытаться убежать с балкона.

Джалахар улыбнулся, но его глаза недоверчиво блеснули.

— Будь ты мужчиной, я попросил бы тебя дать слово чести. Зная твою решимость, я не думаю, что тебе можно доверять. Просто я скажу, что наше будущее в твоих руках.

Она выпрямилась, едва Джалахар шагнул к ней, отступила к балкону, но он рассмеялся и остановился. Протянув руку, он осторожно прикоснулся к ее волосам, убирая с виска растрепанную прядь.

— Ночная прогулка повредила твоей прическе, Элиза. Я причешу тебя.

— Я могу причесаться сама.

— Но не станешь же ты отказывать мне в этом маленьком удовольствии, особенно тогда, когда я привез тебе вести от мужа.

— Брайан! — воскликнула она, блеснув глазами. — Расскажи, он жив? Рана заживает? Что ты узнал? Откуда?

Джалахар слегка поклонился, жестом веля ей следовать за собой. Элиза поколебалась всего мгновение, а затем вернулась в комнату.

Эта комната была ей ненавистна, хотя Джалахар выбрал не самую плохую из комнат дворца. Напротив, Элизу окружили роскошью. Комната была просторной; в одном ее углу стояла кровать со множеством шелковых подушек и тончайшим газовым пологом. Полы устилали пушистые ковры, окна закрывали занавеси голубовато-зеленых тонов. Здесь же стояли резной туалетный столик с серебряными щетками и гребнями и медная ванна — такая большая, что Элиза могла бы плавать в ней. В комнату принесли множество драгоценных книг, тщательно переписанных известными писцами, — французские переводы прославленных греческих и римских поэтов. Ей не отказывали ни в чем — кроме свободы.

И потому комната была ей ненавистна. Несмотря на всю роскошь, тюрьма оставалась тюрьмой.

— Садись, — приказал Джалахар, указывая ей на стул перед зеркалом. Элиза послушалась, не спуская глаз с отражения Джалахара в металлическом зеркале с искусной рамой. Он отвел глаза, взял щетку и принялся осторожно выбирать шпильки из узла ее волос. Волосы упали Элизе на спину, и Джалахар восторженно приподнял их, глядя, как блестят золотые и медные пряди под светом свечей, а затем принялся расчесывать их плавными взмахами.

— Джалахар!

Ей не хотелось ничего спрашивать у него, но и сдерживать себя не могла.

— Я слышал, что он крепко держится за свою жизнь.

— Он жив!

— Да, но…

— Что? — Элиза обернулась на стуле, взглянув на Джалахара с тревогой и болью.

— Говорят, его одолевает лихорадка. Ты знаешь, здесь ею болеют часто… воинов убивают не раны, а лихорадка.

Элиза опустила глаза, наполнившиеся слезами.

— Он сильный воин, — сказал Джалахар. — За ним присматривает лучший из лекарей английского короля.

— Он наверняка убьет его, если этого не сделает лихорадка! — воскликнула Элиза.

Минуту Джалахар промолчал, а затем заметил:

— Я попрошу Саладина отправить к королю нашего лучшего лекаря, египтянина, который умеет исцелять пустынную лихорадку.

Позднее Элиза сочла бы нелепостью, что человек, отнявший ее у мужа, желает сделать все возможное, чтобы сохранить ее мужу жизнь и здоровье, но в эту минуту она думала только о Брайане, забыв, что говорит с Джалахаром и что Брайан и Джалахар — заклятые враги.

— Египтянина? — переспросила она.

— Он лучший лекарь, какого я знаю, — ответил Джалахар.

— Но примет ли его Ричард? Позволит ли осмотреть Брайана?

— Даже твой король уважает благородство Саладина. Английский король упрям, своеволен, но не глуп. Я прикажу, чтобы лекарь отправился к нему немедленно.

Слезы затуманили глаза Элизы. Она опустила голову.

— Ты… будешь приносить мне вести?

— Да, если, конечно, ты пригласишь меня приходить сюда.

— Приглашу?

Джалахар улыбнулся:

— Это твои владения, Элиза.

Она уставилась в темные глаза — такие выразительные, что они оживляли слишком утонченные черты лица араба. Его длинные гибкие пальцы перебирали ее золотые волосы. Она слегка вздрогнула, желая, чтобы у нее был жирный, грязный и безобразный тюремщик. Но он даже в свободных одеждах создавал впечатление сдержанной силы. Он умел говорить красивые слова; в самом деле, странный человек!

— Это не мои владения. Это просто… тюрьма. А ты мой тюремщик. Узники не приглашают тюремщиков к себе.

— Ты должна считать себя гостьей. Добрый хозяин не тревожит гостей без их позволения.

— Сегодня ты вошел сюда безо всякого позволения.

— Да, но обстоятельства были иными, верно? Я считал, что мое сопровождение необходимо.

Элиза взглянула в зеркало и проговорила шепотом:

— Тебе известно, что я жду тебя в любое время… если ты принесешь вести о Брайане.

— Тогда я вернусь к тебе, как только что-нибудь узнаю.

Прошла еще неделя, прежде чем Элиза вновь увидела Джалахара. Она пыталась читать, пыталась найти способ сохранить терпение, оставаться в здравом рассудке. Но так или иначе, долгие часы она беспокойно вышагивала по комнате.

Ей прислуживали две женщины-мусульманки, красиво одетые, в дорогих украшениях. Элиза сочла их одеяния слишком пышными для служанок, пока не узнала от старшей из женщин, с трудом говорившей по-французски, что они жены Джалахара. Она изумилась тому, что он отправил жен прислуживать захваченной в бою пленнице, но женщин, казалось, это не тревожило.

— По закону Аллаха, мужчине положено четыре жены, — объяснила маленькая и крепкая Сатима.

— А у Джалахара?..

— Три. Когда придет время, он возьмет тебя в жены.

— Но у меня есть муж!

— Ты вышла замуж не по закону ислама.

Мусульманки неодобрительно относились к ее поведению: ей, пленнице, следовало быть польщенной тем, что сам великий Джалахар решил взять ее в жены — ведь она могла стать просто наложницей.

Элиза впала в глубокую тоску. Джалахар не приходил, тревога за Брайана усиливалась. Элиза знала, что лихорадка убивает даже самых сильных мужчин, а Брайан страдает от нее уже слишком долго… Сколько еще у него хватит сил, чтобы бороться с неумолимой болезнью?

И если он выживет…

Она оставила его на попечение Гвинет.

Элиза упала на постель среди шелковых подушек и зарыдала. Наконец-то Гвинет заполучила Брайана, а ей самой суждено стать четвертой женой повелителя пустыни, быть навсегда запертой в этой роскошной клетке.

Так проходили бесконечные, томительные дни и ночи. Элиза вспоминала Ферс-Мэнор и день смерти Перси: он умер, пытаясь предостеречь ее, сказать о… о Гвинет. А она сама позволила этой женщине отнять у нее мужа! Если, конечно, он выживет.

Он должен выжить! Элизе было легче представлять Брайана рядом с Гвинет, чем знать, что его синие глаза закрылись навсегда, а сильное сердце перестало биться.

Она не ела два дня, и наконец Сатима заставила ее перекусить, напомнив о здоровье ребенка. Однако ребенок не мог отвлечь Элизу — биение жизни в ней было еще слишком слабым, а время родов — еще слишком далеко.

Однажды утром, когда она стояла, невидящими глазами глядя через занавеси у постели, дверь со скрипом отворилась. Элиза не придала этому значения: должно быть, Сатима или Марин принесли ей поднос с фруктами и свежим хлебом.

— Оставь поднос, — равнодушно пробормотала она.

— Нет, я посижу с тобой, пока ты ешь! Ты ведь знаешь, тебе необходимо поесть!