Тристан и Женевьева (Среди роз) - Дрейк Шеннон - Страница 63

Они помчались во весь опор, и Женевьева старалась из последних сил удержаться. Яркий свет слепил глаза, холодный ветер бил в лицо, конь летел, как стрела, и она невольно удивлялась, как мог Тристан столь нещадно погонять своего коня, которого, очевидно, очень любил.

Наконец, они поехали медленнее. Тристан хранил молчание, но он был здесь, сразу же за ее спиной, гораздо ближе, чем хотелось бы Женевьеве.

Она так устала!

А он все еще молчал! Наконец, Женевьева, почувствовав, как у нее затекает нижняя часть тела, не выдержала.

– Когда мы подъедем к Эденби?

– К наступлению ночи.

Горькие слезы покатились из ее глаз. «Как же долго она шла! Какое это было трудное и безнадежное путешествие! И почему я не догадалась украсть лошадь!» – ругала она себя.

Ей это просто не пришло в голову! А ведь конь мог бы поглотить вдвое большее расстояние, пройденное Женевьевой за половину того времени, что она потратила.

Они остановились только один раз, и Тристан по-прежнему не произносил ни слова. Он молча протянул ей пищу, и она съела ее также молча. Они выпили эля из одной кружки и снова отправились в путь, так и не нарушив молчания.

Женевьеву покинули последние силы. Она была слишком утомлена путешествием и бессонной ночью, и вот глаза ее сами собой закрылись, голова опустилась на грудь Тристана, губы которого оставались плотно сжатыми.

Женевьева внезапно проснулась, с удивлением осознав, и поняв, что падает, увидела совсем рядом руки Тристана, который снимал ее с коня.

– Где мы? – сонно прошептала она.

– Дома, – коротко ответил он, и Женевьева немедленно начала сопротивляться его объятиям.

– Нет, миледи, не сейчас, – сказал он и плотнее сжал руки.

Тристан резко отдал какое-то приказание, и кто-то выбежал, чтобы увести коня. Затем большими уверенными шагами он поднялся по ступенькам и прошел в Большой зал, все еще держа ее на руках. Дверь распахнулась, и их обдало теплым воздухом.

В дверном проеме вырисовывалась фигура Джона, позади него стояла Эдвина. Они отступили, чтобы дать Тристану дорогу.

– Ты нашел ее! – воскликнула Эдвина. Тетя даже не посмотрела в сторону Женевьевы, и та поняла, что Эдвина рада ее возвращению, но сердита на нее.

«А почему бы и нет, – подумала Женевьева, – я использовала и ее и Джона, предала их, обманула их доверие».

– Да, я нашел ее, – ответил Тристан и прошел мимо них, крепко прижимая к себе трепыхавшуюся Женевьеву.

– Тристан, пожалуйста, дай мне сказать им… Эдвине и Джону, что я очень сожалею, что…

Он не остановился, лишь бросил на нее сверху скептический взгляд.

– Сожалеешь о своем побеге? – насмешливо спросил он.

– Нет! Я должна была бежать от тебя, я должна вернуть себе свободу, и ты должен это понять! Я сожалею…

– Что ты предала их?

– Черт бы тебя побрал, дай мне…

– Они вряд ли захотят сейчас разговаривать с тобой.

Женевьева не нашлась, что ответить, потому что ничего не понимая, смотрела на дверь собственной комнаты, оставшуюся позади них. Тристан решительно прошел дальше по коридору и взошел на лестницу, ведущую в башню.

– Мы прошли мимо моей комнаты.

– Моей комнаты, миледи.

– Что?

– Я обнаружил, что мне очень нравится эта спальня.

– Но…

Она замолчала и воззрилась на Тристана с недоумением. Они поднялись на самый верх винтовой лестницы, и пинком сапога Тристан настежь распахнул дверь. Он вошел внутрь, и Женевьева вскрикнула от ужаса и удивления.

Комната в башне была убрана, вымыта и специально приготовлена для нее.

В самом центре располагался очаг, невдалеке стояла большая просторная и на вид мягкая кровать, чуть поодаль стояли кресла и стол, а вокруг стен выстроились ее сундуки.

Единственное окно находилось высоко от пола. Эта комната была не столь уж плоха, не слишком мала, но она располагалась слишком уединенно.

Тристан опустил Женевьеву на пол. Ее усталые ноги, затекшие от многочасовой верховой езды, совсем отказывались держать ее, и она чуть было не упала, но Тристан снова подхватил и отнес ее на кровать.

Он отступил, и Женевьева быстро села.

– Зачем ты принес меня сюда? Да ты же… – она едва могла говорить от возмущения. – Ты что собираешься запереть меня здесь?

– Да, – ответил Тристан, величественно и холодно смерив ее взглядом.

– Ты отлавливал меня, как лисицу, мчался, как сумасшедший только для того, чтобы запереть в башне?

– Да, миледи, именно так я и собираюсь поступить.

Женевьева ощутила слабость, но одновременно и прилив сил. Она заорала и, не помня себя от злости, отчаянно желая в эти мгновения убить его, спрыгнула с кровати и устремилась на него, как разъяренная тигрица. Движения Женевьевы были настолько стремительны, что первый выпад достиг цели, и ее ногти оставили глубокие царапины на щеке Тристана, он едва устоял на ногах. Правда незамедлительно отреагировал и, схватив ее за волосы, дернул назад с такой силой, что Женевьева закричала, и тут же опустила руки. Он отпустил ее, и она рухнула на пол, ошеломленная, оскорбленная, никогда до сих пор никто не делал ей так больно. Она сидела и с ненавистью смотрела на него, из ее глаз катились крупные ядовитые, как ртуть слезы, которые осуждали сильнее, чем любые слова.

– Ты – чудовище, – негромко проговорила она, – я никогда не встречала более беспощадное создание.

Тристан не ответил ей, но стал медленно опускаться на корточки, пока не оказался на одном уровне с Женевьевой. Он заглянул в ее глаза и несколько долгих минут молчал, словно пронзая ее взглядом.

– Я пытался быть милосердным, миледи.

– Ты – сама жестокость!

– Нет, миледи. Неужели я должен рассказать тебе, что такое жестокость?

Тристан весь напрягся, глаза его потемнели, он все еще смотрел на нее, но Женевьева вдруг осознала, что он не видит ее, что он глядит не на нее, а куда-то вдаль.

Он не прикоснулся к ней, просто сцепил руки перед собой, но с такой силой, что побелели костяшки пальцев.

– Жестокость…

Его голос превратился в шепот, и в нем было столько боли, что она казалась осязаемой и, прикоснись к ней Женевьева, она бы, казалось, могла обжечь ее.

– Жестокость, это когда человека посреди ночи убивают в собственной постели. Жестокость, это когда жена крестьянина убита как раз во время того, когда она замешивает тесто, чтобы испечь хлеб, или когда ее муж зарезан собственной косой. Жестокость – это изнасилование, грубое изнасилование, когда жертву ждет смерть, несмотря на ее мольбы и крики, несмотря на то, что она сдалась и просила о том, чтобы сохранили жизнь еще неродившемуся ребенку, которого она носила в себе…

Тристан замолчал.

Она видела, как он медленно возвращается к реальности, снова видит перед собой ее, Женевьеву, но, почему-то ей казалось, что ему сейчас невыносимо смотреть на нее.

Тристан резко выпрямился и застыл. Женевьева подняла голову, не замечая непонятных слез, стекавших по ее щекам.

В дверях кто-то стоял.

Тесс! Розовощекая, с блестящими глазами, готовая улыбнуться.

Тристан, казалось, не заметил, служанку, он шагнул в сторону, чтобы обойти ее.

– Милорд? – вопросительно посмотрела на него Тесс.

Тристан обернулся и посмотрел, в комнату, как бы внезапно вспомнив о чем-то. Он пожал плечами.

– Вымой ее, – грубо сказал он.

И вышел прочь. Какое-то время она слышала его шаги, он поспешно спускался вниз по винтовой каменной лестнице. Но вот и эти отзвуки пропали…

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

– Я собираюсь замуж!

В голосе Эдвины звучало такое радостное возбуждение, что Женевьева, несмотря на все свои горести, не сдержала улыбки и крепко обняла свою тетку.

Это и в самом деле было здорово. Эдвина любила своего Джона, и даже если тот и был в чем-то повинен, в смерти Эдгара и в этой разрушительной осаде и захвате замка, он относился к ее тете с такой нежностью и добротой, что, если Эдвина может забыть обо всем остальном, тогда все и вправду идет хорошо.