Державы Российской посол - Дружинин Владимир Николаевич - Страница 92

– Я благодарен вам, мой принц, за любезную новость. Я передам его королевскому высочеству соображения царского величества…

Многословие Шатонефа несносно. Ох, трудно с ним! Вельможа среднего ума, избалованный, всю жизнь гревшийся в лучах «короля-солнца». Доводы простые, практические, воспринимает туго. Покойный Людовик решал за него, вкладывал в рот готовое, – разжуй и проглоти! Радеть о пользе для государства маркиз не приучен. Превыше всего – воля короля, святая его воля.

– Его королевское высочество до сих пор не был осведомлен о добром расположении царского величества.

«И не хотел знать, – вставил Куракин про себя. – Кто мы были для Людовика? Дикари в звериных шкурах».

– Регента смутит отдаленность вашей страны…

Наконец-то обошелся без титула! Царский посол возразил, – Россия приблизилась к Франции. Расстояние до новой столицы почти такое же, как до Стокгольма.

– Помилосердствуйте! – и голос Шатонефа звучит умоляюще. – Может ли Франция покинуть старого, испытанного друга? Наши родители, давшие слово в Вестфалии…

– Прошло полвека с лишним, – поспешил сказать Куракин, дабы отвлечь от погружения в прошлое. – Шведы поделились с вами в Германии, забрав себе львиную долю. Вы получили Эльзас и шведскую гарантию. Кто теперь поддержит вас, если император снова двинет свою армию на запад? Император, ваш извечный противник…

– Боже нас упаси от войны, мой принц!

– Присоединяюсь к вам… Царь и не мыслит навлечь на вас войну. Речь может идти единственно о союзе оборонительном.

– Боюсь, и это не соблазнит регента.

– Оборонительный союз, субсидии, – таковы условия с нашей стороны. И разумеется, отказ Франции от всякой помощи шведам. Недавно дали Карлу шестьсот тысяч экю. Вы поступили, простите меня…

Опрометчиво, – вот что висело на языке. Слишком резко…

– Здешние купцы говорят – гнилое дерево подпираете. Скажите регенту – ваше золото в руках Карла пропало. В наших оно могло бы послужить ко всеобщей прибыли. К умиротворению Европы.

Посол увлекся. Наговорил слишком много, голова Шатонефа всего не вместит. Не усвоит сразу громадность царского плана. Шутка ли, крутой ведь поворот – от Швеции к России!

– Прошу вас не забыть, граф… В тех же надеждах на Францию пребывают Пруссия и Польша.

Московит колол орехи, легким щелчком посылал ядра по скатерти к гостю. Шатонеф упускал их, взмахивал руками бестолково. Рывком, опершись на оба подлокотника, встал, – заломило поясницу. Ушел подавленный и, как показалось Борису, испуганный.

«Не выдержал, – сказал себе Борис. – Спасается бегством».

На другой день в ассамблее младший Куракин застал Шатонефа в смятении. Суетился, обтирал лоб, затискивал в угол то прусского посла, то поляка. Проверял, должно, доподлинно ли царь с ними «в концерте». Зоркий «Цензор» обратил внимание на эти хлопоты. В очередном номере описал шахматную партию, где король – разуметь надо, шведский – оказался один на поле, брошенный всеми фигурами. И по сему случаю филозофствовал на нескольких страницах о дружбе и верности, в тонах, впрочем, нейтральных.

Где стены имеют уши, так это в Гааге. Множество ушей. И, верно, не одна пара – английская.

Шатонеф честь отдал, угостил обедом московита. Разносолов – букет благоухающий, дюжина соусов. Что ты ешь в таком обильном аккомпанементе – не расчухаешь. А предложения царя в Париж отосланы, скорым ответом француз не обнадежил.

И снова сошлись за обедом, в доме куракинском. Кушанья на манер русский. Пирога с визигой гость выкушал малость, квас только пригубил, зато поросенок под хреном восхитил гурмана. Обсасывая кожицу, слизывая жир, разглагольствовал:

– Вы поразили нас, мой принц. Вы, вы – русские… Россия встала, как Феникс из пепла.

– Мы не горели, – усмехнулся Борис.

– Да, да, простите, к слову пришлось. Знаете, один господин, не стоит называть его… Сильно возмущался в ассамблее. Что нужно царю? Неужели ему мало места? Владея половиной Азии, для чего устремился на запад? Мог бы и столицу свою основать где-либо в Сибири.

– Спасибо господину, – отозвался Борис. – Надоумил… У испанцев в Новом Свете сколько земли приобретено, однако трон из Мадрида не переносят же. А там, за океаном, горницы золотом набиты. Может, послушают того господина умного?.. Нет, граф, наш дом в Европе.

– Однако есть ученые, – произнес Шатонеф осторожно, – почитающие русских народом азиатским.

– С чего взяли? Где начало нашего государства – в Азии разве? Где Киев, Новгород, первые наши столицы?

– Я в вашей истории несведущ, – и граф поднял руки. – Передаю с чужих слов.

– Судите сами, от кого мы просвещение приняли? Не от татар же – от греков.

– Казните меня! – засмеялся Шатонеф. – Казните за невежество, дорогой принц!

Посол не хотел, однако, свести разговор к шутке.

– В Сибирь нас отпихнуть желают, – распалился Борис. – Нет уж… Коли история нас в Европу определила, не обессудьте! Конечно, для вас, французов, мы в новинку. Новый Тамерлан чудится, спать не дает. Спросите пруссаков – они тоже боялись, да вот, привыкли.

– Спрашивать излишне, – сказал Шатонеф, помолчав. – Слышишь со всех сторон… Всякое говорят, мой принц, всякое. Например, насчет одного происшествия в Данциге. Царь будто бы застал в порту шведские суда, нагруженные зерном. И поступил с купцами, продавшими хлеб, весьма сурово. Правда это?

Ох, до чего тянуло сказать – неправда! Вся ассамблея гудит – русский суверен, рассердившись, наложил контрибуцию на чужих подданных. Опровергать сей факт бесполезно, реноме государя ложью не возвысишь, а делу, начатому с французом, повредишь.

Доверие, доверие взаимное паче всего в сем деле необходимо. И посол ответил:

– Казус прискорбный. Его величество уступил чувству негодования, – все мы люди. Теперь крайне сожалеет. Питаю уверенность, граф, что подобного впредь не допустит.

– Я понимаю, положение царя трудное. Глаза Европы прикованы к малейшему его жесту.

– От страха они расширены к тому же, – подхватил Борис.

Шатонеф подлинно в аккорде или хитрит, подбивает на откровенности? На тонкую хитрость поди-ка неспособен…

– Я не сомневаюсь, – продолжает француз, облюбовав еще кусок поросенка, – царь охотно вложит меч в ножны и возьмет… кисть художника, циркуль – ведь дарования его разнообразны. Передают, он ловко рвет зубы. Верно? Кстати, мой принц, меня огорчил слух – царь недоволен наследником. Алексис не обнаружил охоты следовать отцовским путем. Ужасно! Как часто наши дети разочаровывают нас! Вообще, молодежь теперь… Но, может быть, это выдумки? Гаага – гнездо скорпионов, нигде не изливается столько яда.

– Все равно Россия вспять не повернет, – ответил Куракин. – Отведайте яблок моченых. К мясному они просятся.

– Чудовищные слухи, мой принц… Алексис, его высочество, бил несчастную Шарлотту по животу. Ногами по животу, беременную… Говорят, она умерла от побоев.

– В Гааге есть свидетели? – осведомился посол. – Подобные события происходят за дверью спальни.

– Однако кто-нибудь подсматривает в замочную скважину, мой принц.

«Ты небось охотник», – подумал Борис. Но интерес к наследнику – признак недурной. Во всяком случае, прежнее безразличие сбито. Пруссак говорит – замучил его граф, выведывал, прочен ли альянс с царем, нет ли каких обид.

– Париж молчит, – услышал Борис. – Я писал регенту, напишу еще… Все было бы проще, мой принц, если бы не Дюбуа.

Подался к московиту, добавил:

– Дюбуа заядлый англофил.

Имя послу знакомо. Известна ошеломляющая карьера аббата Дюбуа, ныне государственного советника, ведающего иностранными делами.

Шатонефу это имя, однажды произнесенное, не давало покоя. Яблоко укусил сердито, до сердцевины.

– Ужасное время, принц… Слуга значит больше, чем господин.

Граф ненавидит выскочку. Дюбуа – сын аптекаря. Подразнить бы графа… Знает ли он, что царь указал знатность считать не по рождению, а по годности?

Прощаясь, Шатонеф спохватился: