Сильные мира сего - Дрюон Морис - Страница 66

Когда девочка вышла, молодая женщина сказала просто:

– Благодарю вас.

– Нет, сударыня! Скажите иначе: «Благодарю Тебя, Господи…» – возразил отец Будрэ, вставая с места и украдкой осеняя Жаклину крестом, чего та даже не заметила.

Он спустился по лестнице, взял из рук слуги шляпу и плащ и удалился.

С этого дня в душе Жаклины возникла страстная жажда веры; теперь она хотела верить с такой же силой, с какой недавно хотела умереть. Но подобно тому, как в минуты самого страшного отчаяния ее удерживало от смерти нечто неуловимое и неосязаемое, так и ныне нечто столь же неуловимое мешало ей исполниться безграничной верой…

Каждое воскресенье она отправлялась с дочерью и сыном к обедне в монастырь доминиканцев. На ее ночном столике теперь постоянно лежала одна и та же книга – «Подражание Христу».

Иногда Жаклину встречали весенним днем в аллеях Булонского леса, где она гуляла со своими детьми. Щеки ее слегка порозовели, и она с некоторым интересом стала прислушиваться к разговорам окружающих.

Однажды родные с изумлением услышали, что она смеется.

7

Все, в чем Ноэль Шудлер некогда отказывал собственному сыну, он теперь щедро предоставлял Симону Лашому.

Симон не был приглашен в газету на какую-то строго определенную роль. Шудлер попросту заявил:

– Господин Лашом будет работать со мной.

Он установил молодому человеку оклад, вдвое превышавший тот, какой Симон получал у Руссо. Крупное вознаграждение лучше всяких слов говорило о высоком положении нового сотрудника. Очень скоро его жалованье было еще увеличено.

Реформа, проведенная Шудлером в газете, полностью себя оправдала. Тираж «Эко дю матен» повысился, газета приобрела новое направление, сказавшееся на всей парижской прессе. Только «Тан» и «Деба» остались верны прежним принципам, они сохранили своих постоянных читателей, число которых было, однако, ограниченно.

Но когда Ноэль воплотил в жизнь все замыслы сына, он оказался в некотором затруднении. Его ум, воспитанный на привычных представлениях уходящего поколения, был малопригоден для того, чтобы разобраться в новых обстоятельствах и подсказать, как следует действовать дальше, чтобы успешно продвигаться по вновь избранному пути.

Подчеркнутое уважение к старшим, умение держаться с ними и делать вид, будто он все время старается чему-нибудь у них научиться, а главное – великолепный мыслительный механизм, заключенный в его лобастой голове, – все это позволяло Симону изо дня в день подсказывать Шудлеру проекты, в которых тот нуждался, и делать это так, чтобы не задевать самолюбие старика.

У Франсуа был творческий ум, ум Симона был приспособлен к тому, чтобы проводить в жизнь идеи, выдвинутые другими. Используя планы этих двух молодых людей – одного уже умершего, а другого благополучно здравствующего, – Ноэль полновластно царил в сфере информации, более могущественный, чем когда-либо прежде.

Работая рядом с Шудлером и для него, Симон наблюдал, контролировал, принимал и отклонял различные предложения, разрешал споры. Опыт и авторитет, которые он приобрел за время службы в министерстве, весьма ему пригодились.

И так же, как в те времена, когда он работал с Руссо, люди говорили:

– Если хочешь чего-нибудь добиться от патрона, обращайся к Лашому.

Иногда Ноэль ловил себя на мысли: «Ах, если бы Франсуа был таким, как он!»

Положение ближайшего помощника владельца газеты позволяло Симону пожинать плоды могущества прессы; ведь в те времена одной статьи было достаточно, чтобы принести известность человеку, решить судьбу пьесы; хорошо организованная кампания в печати могла привести даже к падению кабинета. Люди еще придавали большое значение печатному слову, и литераторы, известные артисты, парламентарии приглашали Симона на приемы, на генеральные репетиции, дарили ему книги с лестными надписями. Лашом чувствовал себя теперь человеком более влиятельным, чем в те времена, когда был помощником начальника канцелярии министра и его власть распространялась на одних лишь чиновников. Ныне не только начальники канцелярий министерств, но даже сами министры, случалось, звонили ему по телефону. Он мог попросить у них все, чего пожелал бы, и уже предвидел, что в недалеком будущем станет кавалером ордена Почетного легиона.

Его кабинет помещался рядом с кабинетом Ноэля. Часто в конце дня гигант заходил к Симону, и они беседовали о вопросах, не имевших никакого отношения к газете. С некоторых пор Шудлер испытывал потребность в такого рода передышках, и это свидетельствовало о том, что он до некоторой степени утомлен жизнью.

Симон передавал Шудлеру столичные сплетни, он старался всячески расшевелить этого усталого человека, разбудить в нем любопытство или гнев. В присутствии Симона Шудлер чувствовал себя как бы помолодевшим; иной раз он с волнением думал: «А ведь в этом кабинете, собственно говоря, должен был сидеть Франсуа».

Именно Симон первый рассказал банкиру о появлении на свет «липовых близнецов».

– И он оказался настолько глуп и тщеславен, что поверил! – вырвалось у Ноэля.

Каждый раз, когда при Шудлере речь заходила о Моблане, его черные глаза становились колючими. В ящике стола, который он тщательно запирал на ключ, постоянно лежала папка из синей бристольской бумаги, некогда принадлежавшая Франсуа, и Ноэль время от времени вносил туда короткую запись или дату – все, что имело отношение к его врагу.

Тот же Симон рассказал ему историю о двух миллионах.

– Во всяком случае, у этой маленькой хищницы губа не дура, – заметил Ноэль. – Вы, кажется, говорили мне, что знаете ее?

– О, видел лишь однажды, – ответил Симон. – Как раз в тот день, когда Лартуа прошел в Академию. Именно тогда она и заставила Моблана зафиксировать на бумаге свое обещание. Но должен признаться, я не уверен, узнал бы ее или нет, если бы снова встретил. Помню только, что она рыжая…

– Да-да, Лартуа мне рассказывал. Но ведь это происходило в такое тяжелое для меня время… Дюаль, вы говорите – Дюаль… И она заставила его подписать… О, понимаю, теперь я понимаю, – продолжал Ноэль, – почему Леруа поставили меня в известность, что они впредь не намерены поддерживать своего кузена. Ведь близнецы представляют отныне серьезную угрозу для наследников, и вздумай Моблан…

Он не закончил фразу и полузакрыл глаза.

– Для всех наследников… – пробормотал он.

Внезапно он уперся обеими руками в подлокотники кресла и встал, выпрямившись во весь свой огромный рост.

– Он у меня в руках! – загремел Шудлер. – Да, почти наверняка! Если то, о чем я думаю, осуществимо, Моблана больше нет! Я раздавлю, задушу его. Р-раз – и кончено! Как я об этом раньше не подумал! Спасибо, что вы обо всем рассказали, Симон. Большое спасибо! Вы оказали мне неоценимую услугу. Теперь важно только одно: узнать, можно ли законным образом…

Никогда еще Симон не видел Шудлера в таком возбуждении. Ноэль стремительно снял с рычага трубку и бросил телефонистке:

– Соедините меня с Розенбергом!

Прошло несколько секунд.

– Алло, говорит барон Шудлер… Ах, это вы, дорогой друг! Когда я мог бы вас повидать? Именно сегодня!.. Дело весьма срочное… Через полчаса? Хорошо, я приеду.

Ноэль повесил телефонную трубку и с такой силой потряс Симона за плечи, что тот невольно подумал: «Черт побери! Хоть он и стар, а не хотел бы я схватиться с ним врукопашную…»

– Ах, дружок, – проговорил Ноэль, – как это было бы замечательно!..

Пока автомобиль вез его к адвокату, жившему на другом берегу Сены, Ноэль нервно постукивал подошвой по коврику, лежавшему под ногами. «Какой это был бы чудесный подарок к первой годовщине смерти Франсуа», – мысленно повторял он.

Жан Розенберг, красивый еврей со смуглым лицом и тронутыми сединой волосами, с чуть косящим взглядом, любил старинную мебель и редкие книги. Этот крупный адвокат, постоянный консультант нескольких известных фирм – в том числе и банка Шудлеров, газеты «Эко дю матен», сталелитейных заводов Льефор, – всегда старался не доводить дело до судебного разбирательства и слыл великим специалистом по части арбитража и мировых сделок. Слушая клиента, он неизменно упирался большими пальцами рук в подбородок, остальные же пальцы переплетал между собой, в результате чего у него перед лицом возникало нечто напоминавшее рогатку.