Большая пайка - Дубов Юлий Анатольевич - Страница 61

Бессонница, таблетки и водка достали Сергея настолько сильно, что он добровольно выбрал еженощный кошмар.

Со временем он настолько привык к нему, что даже стал досадовать на внезапные пробуждения, не позволяющие понять, кто же это размеренным и неторопливым шагом подбирается к его неподвижному телу, отбрасывая ногой осколки стекла, лежащие на пути. Однажды, уже понимая, что он проснулся, Терьян в последнее мгновение сна вроде бы почувствовал какое-то движение в воздухе коридора, затянутом пылью и дымом. Усилием воли — оно-то и пробудило его окончательно — Сергей вызвал из темноты смутное видение мужской руки с короткими, усеянными веснушками пальцами, однако на этом все и кончилось. Как он ни старался продлить сон, ничего не получалось. Осталось только отчетливое понимание, что перестрелка, взрывы и пугающая его неподвижность ног — это ерунда и детский лепет по сравнению с неведомой угрозой, приближающейся по битому стеклу.

Каждое утро, измученный неумолимо повторяющимися ночными событиями, Сергей брился, принимал душ, равнодушно поглощал завтрак и, стараясь не разбудить Настю, тихо прикрывал за собой входную дверь. У подъезда его ждала машина. От штурминской «вольво» он отказался вскоре после памятного собрания, на еропкинский «мерседес» пересесть не захотел, предпочтя продать его, на вырученные деньги купить «Волгу», а оставшиеся деньги пустить на строительство.

Водителя Терьян нашел, дав объявление в вечернюю газету. Алик был вежлив, безотказен, распахивал перед Сергеем дверцу машины, спрашивал разрешения закурить и включить радио, никогда не отпрашивался, постоянно был под рукой и, во сколько бы не закончился рабочий день, назавтра обязательно ровно в восемь уже стоял у подъезда в выглаженном костюме и белой рубашке с галстуком. Правила дорожного движения Алика интересовали постольку поскольку, за рулем он руководствовался исключительно соображениями целесообразности и сбрасывал скорость только перед ухабами и рытвинами, которыми изобиловали дороги в граде Петра. Если Алика тормозили гаишники, он разбирался с ними сам, тут же отсчитывая положенную мзду. Поездив с новым водителем неделю, Сергей прикинул в уме и сообразил, что зарплаты Алику хватает в аккурат на штрафы и взятки. Когда же он попытался дать водителю денег, тот вежливо, но решительно отказался.

— Это моя работа, Сергей Ашотович, — сказал он. — Я нарушаю — я плачу.

— Так ты же всю зарплату раздаешь. — Сергей пожал плечами и засунул в бумажник отвергнутые Аликом купюры. — Давай я тебе прибавлю, что ли.

— Если вы мной довольны, прибавьте. Только штрафы тут ни при чем. — Алик улыбнулся Сергею, пересек осевую и погнал по встречной полосе.

Когда Терьян взял Настю к себе, они стали по утрам ездить на работу вместе. Вечером Сергей отпускал Настю пораньше, Алик отвозил ее и возвращался за ним. С ней, как и с Терьяном, Алик был вежлив и предупредителен, называл Настю по имени-отчеству, по ее указаниям объезжал магазины и рынки, покупая продукты. Однако у Сергея довольно быстро возникло ощущение, что Настя Алика недолюбливает. Прямо она этого не говорила, но, когда утром они садились в машину, Настя сразу же умолкала, отворачивалась к окну и на вопросы Сергея отвечала односложно.

— Он тебе не нравится? — спросил как-то вечером Сергей.

— Почему же, — ответила Настя. — Нравится.

Но из того, что она, ничего не уточняя, поняла о ком идет речь, Сергей сделал соответствующие выводы.

Если бы не ночные сны, если бы не постоянная, непривычная, отбирающая все силы нервотрепка на работе, если бы не новый ритм жизни с постоянной необходимостью принимать решения, определяющие судьбу проекта, многотысячных инвестиций и подчиненных ему сотен людей, Терьян, скорее всего, чувствовал бы себя счастливым. И он прекрасно понимал, что обязан этим Насте.

Все сложилось как бы само собой. Переехав к Сергею, Настя держалась так, будто была его младшей сестрой. Она сразу перестала называть его по имени-отчеству, отбросила обращение на «вы» и в один из первых дней сказала Сергею, что если он захочет кого-нибудь привести, то все нормально, пусть только сначала предупредит, но Терьян понял по ее тону, что Настю это вовсе не обрадует. Она всегда ждала его с работы, отнимала на ночь сигареты, реквизировала будильник и сама приходила будить его по утрам, уже одетая в неизменное темное платье с белым воротничком. Как-то в субботу Сергей повез ее в магазин, дал денег на покупки и устроился в углу с газетой. Настя долго возилась в примерочной, потом вышла с двумя большими пакетами. Дома оказалось, что она купила три платья — одно на выход, открывающее спину и длиной до пола, а два — точно таких же, как ее домашнее, только других цветов, плюс несколько белых отложных воротничков.

— Зачем тебе одинаковые платья? — недоуменно спросил Сергей, когда примерка закончилась.

Настя, устав бороться с молнией на спине, подошла к Сергею и, глядя на него через плечо, сказала:

— Мне очень нравится этот фасон. Всегда нравился. У нас мама такие платья носила. Она была красивая. Разве мне не идет?

— Идет, — согласился Сергей, справившись с молнией. — Тебе, пожалуй, все идет.

Ему очень нравилось, как Настя говорит, смеется, ходит. Несколько раз он заставал ее, когда она занималась своими волосами, накручивая их на маленькие разноцветные расчески, которые торчали в разные стороны, как маленькие рожки, и это ему тоже нравилось. Сергей редко общался с кем-либо, кроме своих сверстников, и с интересом выслушивал всякие новые словообразования, появившиеся за последние годы. Они много беседовали. О Лике Настя говорила так, будто та была еще жива, и Сергей испытывал к ней за это благодарность. И еще — Настя никогда ни о чем не спрашивала, за что Сергей был благодарен вдвойне.

Лишь однажды разговор зашел о том, как Сергей познакомился с Ликой, и он рассказал о случайно поехавшей машине, о том, как Лика кормила его курицей.

Сергею нравилось, когда Настя смеялась.

Однажды в воскресенье Настя, как обычно, потащила Сергея гулять. Он плохо знал город, для него Ленинград всегда начинался в Эрмитаже и заканчивался в Русском музее. Настя же водила его по местам, о существовании которых он и не подозревал, — по закрытым со всех сторон дворам, в которых росли неизвестные Сергею огромные деревья, по церквям и мечетям, заставляла в строго определенное время приходить к какой-нибудь точке на набережной Невы, откуда именно сейчас и обязательно в солнечную погоду должен был открыться совершенно невероятный вид.

Она показала Сергею все питерские пригороды; конечно же, они побывали в Петергофе и Царском Селе, целый день провели в Павловске, промеряли ногами Репино, где пообедали на даче у зама по строительству. А сегодня было запланировано знакомство с мостами.

Август в Санкт-Петербурге был каким-то необычным. По-июльски жаркое солнце раскаляло асфальт, вдруг откуда ни возьмись набегали облака, небо темнело, потоки воды слизывали с улиц грязь, прохожие разбегались, а через полчаса снова начиналась летняя жара.

Один такой шквал застал Сергея и Настю на набережной. Через секунду они, схватившись за руки, уже неслись к находящемуся неподалеку обшарпанному двухэтажному домику, чтобы найти защиту от дождя и ветра.

Крыши у дома практически не было. Но были стены, и была лестница, пролеты которой обеспечивали вполне надежное укрытие. За короткое время, пока Сергей и Настя бежали под дождем, оба успели вымокнуть до нитки, и сейчас, спрятавшись под лестницей, переводили дух, капая водой на пол, покрытый толстым слоем мусора.

Дождь прекратился так внезапно, словно кто-то наверху перекрыл кран, и сквозь наполовину разобранную кровлю снова протянулись солнечные лучи.

— Постой здесь, — сказала вдруг Настя. Опершись на руку Сергея, она легко перескочила через дыру в лестничном пролете и поднялась на несколько ступенек вверх.

Уже два или три раза Сергей замечал, что, собираясь на воскресную прогулку, Настя берет с собой какой-то продолговатый футляр. Но до сегодняшнего дня его содержимое так и оставалось для Терьяна тайной. В футляре оказалась темная, отделанная перламутром свирель. Настя достала ее, улыбнулась Сергею, отбросила с лица мокрые волосы, поднесла свирель к губам и заиграла.