Холм демонов - Абаринова-Кожухова Елизавета - Страница 63

— Мы пойдем на кладбище…

— Опять?!! — чуть не хором взвыли Антип и Мисаил.

— Нет-нет, в гробницу на сей раз не полезем, — несколько успокоил их детектив. — Мы займемся наружным наблюдением.

— А это еще что за непотребство? — насупился Антип.

— Это значит, что нам с вами, не спускаясь в склеп, нужно будет выяснить, каким образом туда попадают только что сделанные монеты, — объяснил Василий. — Я достаточно ясно выражаюсь?

— Достаточно, — вздохнул Мисаил. — Ну что же, на кладбище, так на кладбище…

Войдя в царскую залу, Серапионыч увидел, что на сей раз Дормидонт Петрович просматривает какие-то бумаги. Некоторые он не глядя подписывал, а некоторые пробегал и откладывал в сторону.

— А, эскулап, — усмехнулся царь, подняв взор от бумаг, — проходи, проходи. Не стесняйся, усаживайся… Челобитных всяческих пруд пруди, — проворчал он, откладывая очередную бумажку, — ну прям как малые дети. Тятя, дай то, тятя, дай се. Самим надобно жить и своим умом. Верно я говорю, эскулап?

— Если ваши подданные своим умом жить научатся, то зачем им будет нужен царь? — протирая пенсне платочком, в свою очередь спросил Серапионыч.

— Э нет, братец, — тут же отвечал Дормидонт, — царь им всегда нужен будет. Для того, чтоб на него можно было все свалить. Я вот, мол, пьяница и лодырь, и царь наш батюшка такой же, как я, дурень, только он в царском тереме живет, а я в избе с худой крышей. Кто виноват? Конечно, царь!

— Но мне всегда казалось, Ваше Величество, — осторожно начал Серапионыч, — что правители для того и существуют, чтоб заботиться о своих подданных. Чтоб они не жили в избах с прохудившимися крышами.

Царь небрежным жестом смел все бумаги со стола и выставил на него графин и рюмки.

— Выпьем! — сказал он мрачно.

Выпили. Посидели, смакуя ласковое тепло, растекающееся по телу.

— Да брось ты, эскулап, — в конце концов нарушил молчание царь. — Ну не полезу же я крыши дырявые латать, право слово. Сам человек токмо свою жизнь строит. Если он человек, конечно, а не быдло какое-то. Наливай, эскулап, по второй.

Снова выпили. Посидели.

— Я ж раньше добрый был, — усмехнулся царь, — то бишь дурак. Помогал всем, как мог. От чистого сердца, вот те крест! — При этом царь быстро перекрестился. — Так однажды надо мной бояре так смеялись… И поделом мне, дурню. А вышло вот как. Шел один боярин по улице и видит — мужик сидит возле своей избы да семечки лузгает. А на избе-то половину дранки бурным ветром, незадолго до того случившимся, посорвало. Ну, боярин-то и спрашивает мужичка: «Ты чего это сидишь, семечки лузгаешь, а крышу-то не чинишь?» А мужичок ему эдак весело и отвечает: «А зачем, мил человек, мне самому надрываться? Я вот челобитную царю отписал. На бедственный ветер сослался и, думаю, царь-батюшка деньгами мне поможет. А я на те деньги плотника найму, пусть он на крышу и лезет». И боярин тот рассказал эту историю остальным, и смеялись они надо мной, почитай, три дня, пока и до моих ушей эта история не дошла. Давай-ка, эскулап, еще по одной выпьем. За глупость мою.

— Если доброта уже стала глупостью, то выпьем за нее, родимую.

— Постой-ка братец, — насупился царь, — и ты, никак, надо мной, понимаешь, смеешься?

— Упаси бог, Ваше Величество, — развел руками Серапионыч, — я только имел в виду, что вы поступали правильно. Другое дело, что одни глупцы пользовались вашей добротой по-глупому, другие же глупцы над вами насмехались.

— Ладно, выпьем, — мрачно подвел черту царь. — Хотя я думаю, что скорее были правы они, а я… — Не докончив фразы, Дормидонт Петрович махнул рукой и резко опрокинул чарку в рот.

Вдруг входная дверь распахнулась, и в залу вбежала высокая и стройная девушка в длинном сером платье. Приглядевшись к ее лицу, Серапионыч увидел, что она вовсе не так молода, как ему показалось издали.

— Опять выпиваешь, батюшка? — с неодобрением произнесла девица, указывая на графинчик. — Говорили же тебе все лекари и знахари, что пить вредно! Помрешь, и останусь я бедная сиротинушка…

— Да ладно, Танюшка, не причитай, тут все свои, — устало махнул рукой царь. — Это вот лекарь, боярин Владлен. А это моя наследница, сиречь царевна Татьяна Дормидонтовна.

Серапионыч молча поклонился. А Государь, нахмурившись, обернулся к Танюшке:

— Что ж ты, понимаешь, ходишь тут где не велено? Я тебя помиловал, в Симеонов монастырь не отослал, разрешил дома остаться, но с уговором, чтобы сидела в своих горницах и носу без особого зову не казала, а ты…

— Как же, так я и стану в горнице сидеть, — не осталась в долгу царевна, — а ты тут будешь водкой заливаться!

— Цыть, непутевая! — Дормидонт в сердцах грохнул посохом об пол. — Знаю я, зачем ты сюда, понимаешь, пожаловала! Надеялась Рыжего своего тут встренуть, али не так?

Серапионыч деликатно кашлянул:

— Извините, дорогой Государь и дорогая царевна, у вас тут семейные дела начинаются, не дозволите ли мне вас покинуть?

— Оставайтесь, боярин Владлен, — тут же попросила Танюшка. — Ведь батюшка же сказал, что тут все свои. — При этих словах царевна хитро улыбнулась.

— Ох, непутевая девка, непутевая, — ласково вздохнул царь, — вся в батьку… Ступай, эскулап, но завтра непременно приходи. Еще поговорим.

Серапионыч незаметно выскользнул из залы. Танюшка же с напором продолжала:

— Батюшка, ну разреши ты мне выйти за Рыжего! Не сидеть же век в девках.

— За Рыжего не выдам, — отрезал Дормидонт. — Не тот он человек, чтоб на царской дочке жениться.

— А Григорий? — не без ехидства подпустила царевна. — За него выдать ты меня почему-то не отказывался!

— Так Григорий — он все же какой-никакой, да князь, — объяснил царь.

— Окстись, батюшка, да какой он князь! — возмутилась Танюшка. — Вурдалак он и больше никто. А Рыжего ты сам из темницы выпустил — значит, не так уж он и плох!

— А как же не выпустить, когда ты все уши про него прожужжала, — возразил Дормидонт Петрович. — И вообще, такова была наша царская воля. Хочу — казню, хочу — милую, понимаешь.

— Ну так захоти дать нам свое родительское благословение, — подхватила царевна.

— За Рыжего не выдам, — повторил Дормидонт. — И вообще, понимаешь, отправлю-ка я тебя, дочка разлюбезная, в наш загородный терем от греха подальше. Все равно он пустой стоит…

— Как — в терем? — опешила царевна.

— В терем — и дело с концами! — вновь пристукнул посохом царь. — А пущай попробует твой Рыжий хоть на версту к терему приблизиться, так я его, того-этого… Ладно, царевна, ступай. В дорогу готовься.

Низко поклонившись, Танюшка с покорностью вышла из залы, а Дормидонт, печально вздохнув, подлил себе в чарку еще водки.

При дневном освещении кладбище выглядело хотя и не слишком весело, но все же не столь мрачно, как ночью. По причине бездействия чудо-компаса, который, как известно, работал только в ночное время, Дубову и его спутникам пришлось довольно долго искать нужную гробницу. Она в самом деле выглядела очень старой и заброшенной — ее стены и крыша заросли мхом, кирпичи кое-где обвалились, и некому было привести это массивное мрачное сооружение в лучший вид.

Кругом часовни вольготно раскинулись многочисленные могилы — и более-менее ухоженные, и совсем заброшенные — но теперь Василий знал, что прямо под ними находились многоэтажные лабиринты древних захоронений.

— «Родовая усыпальница князей Лихославских», — с трудом разобрал Антип полустершуюся надпись над входом.

— Тихославских, — поправил Мисаил.

— А черт их знает, — не стал спорить Антип, — может, и Тихославских. Тут не поймешь.

— Довольно странно. — Василий присел на покосившуюся скамеечку возле одной безымянной могилки. — Князья Лихославские-Тихославские, как можно понять из многочисленных захоронений, весьма обширный род — и куда же, в какую бездонную пропасть он провалился, если уже сто лет, если не больше, тут не только не хоронят, но даже некому привести часовню в приличный вид?