Холм демонов - Абаринова-Кожухова Елизавета - Страница 8

— Погодите, а что это за южане? — спросил Дубов. — Разве на Царь-Город бывали набеги?

— Увы, — вздохнул Рыжий, — не слишком много, но что было, то было. Еще во времена царя Степана, более двухсот лет назад, хан Басай, объединившись с войсками Хазарского каганата, под шестиконечной звездой совершал опустошительные набеги и один раз дошел почти до стен Царь-Города. Но Степан собрал войско и гнал Басая до самой Новой Мангазеи и тогда же по многочисленным просьбам самих мангазейцев присоединил этот некогда вольный город к Кислоярскому царству… — Рыжий немного помолчал, как бы давая своему собеседнику возможность в тишине насладиться красотой и величием Симеонова монастыря. — И знаете, любезный Василий Николаич, я вам скажу, что только когда склоняется день, когда розовая мгла одевает дальние части города и окрестные холмы, тогда лишь можно видеть нашу древнюю столицу во всем ее блеске, ибо подобно красавице с Марфиной рощи, показывающей только вечером свои сокровенные прелести, она лишь в этот торжественный час может произвести на душу сильное, неизгладимое впечатление.

Рыжий вздохнул и устремил взор куда-то за горизонт.

— Извините, господин Рыжий, — изумленно произнес Дубов, — я и не подозревал о ваших поэтических талантах.

— Ну что вы, Василий Николаич, — смутился Рыжий, — это так, под влиянием настроения.

И когда они уже спускались вниз, Дубов подумал про себя: «Как будто я уже где-то слышал что-то подобное…»

Ближе к вечеру, когда спутники Василия стали возвращаться в терем Рыжего, детектив с каждым из них имел небольшую беседу. Как Дубов и ожидал, все приняли предложение с восторгом: майор Селезень после афганского похода и миротворческой миссии в Придурильской республике давно тосковал по участию в какой-нибудь занятной передряге; баронесса Хелен фон Ачкасофф счастлива была возможности отправиться в логово князя Григория, о котором кое-что интересное разведала в историческом архиве; Чаликова же, некогда специализировавшаяся на репортажах из «горячих точек», обрадовалась неожиданной возможности «тряхнуть стариной», и даже перспектива идти под венец со столь одиозной личностью, как князь Григорий, ее совсем не смутила.

За ужином ни Рыжий, ни его гости ни словом не обмолвились о предстоящей командировке, зато баронесса, майор и Чаликова живо делились друг с другом и с Василием впечатлениями о первом дне «культурной программы». Рыжий слушал их рассказы с понимающей улыбкой.

— Дерьмо здесь, а не оборона, — с присущей ему прямотой и неразборчивостью в выражениях заявил Селезень. — Ну ничего, вам повезло, что я сюда попал. За месяц я превращу ваше аникино воинство в мобильную боевую дружину. Я тут переговорил с вашим главным воеводой, он мне так и сказал: «Правильно, Иваныч, давай действуй». Неплохой мужик, без фанаберии, только вас, господин Рыжий, всю дорогу честил на чем свет — мол, из-за его, то бишь ваших нововведений скоро все по миру пойдем.

— Ну, про меня еще и не такое говорят, — заметил хлебосольный хозяин, многозначительно переглянувшись с Дубовым. — Но наш воевода — действительно профессионал в своей области. Ему бы еще вашей железной воли, Александр Иваныч, да вашей, как вы говорите, мобильности…

— Ничего, он мужик, и я мужик — сладим! — уверенно заявил майор.

Затем к рассказу о своем визите в Боярскую Думу приступила Чаликова:

— Это было довольно любопытно, только, боюсь, не слишком интересно для нашего уважаемого хозяина…

— Нет-нет-нет, — возразил Рыжий. — Наоборот, мне очень любопытно послушать, как выглядит царь-городская политическая жизнь со стороны. Рассказывайте, Надежда, я вас внимательно слушаю.

— Ну, поначалу господа бояре чинно-мирно сидели на лавках и обсуждали всякие государственные проблемы — вроде того, как взимать с крестьян недоимки и при этом не драть с них исподнее. Наверное, бояр сдерживало присутствие заморской гостьи. Но потом они и про меня забыли, а дискуссия о недоимках как-то незаметно перешла на личности, вплоть до выяснения, кто с чьей женой спит. Один из них, с огромным ярко-красным крестом поверх собольей шубы, все время бегал по зале и всех подзуживал. А самый горластый в конце концов схватил жбан с медовухой и стал обливать всех подряд направо и налево, так что ихнему главному, ну, в общем, спикеру, пришлось даже призвать стрельцов, чтобы те выволокли этого хулигана за бороду на двор. Не понимаю, зачем вам такая Дума? Хотя чего это я — у нас ничуть не лучше… А потом, в кулуарах, я немного разговорилась с боярами и, знаете, услышала много чего интересного — так сказать, в неофициальной обстановке.

— И что же? — заинтересовался Рыжий. — Разумеется, речь шла и обо мне?

— Да, вообще-то, но только…

— Ну так расскажите. Я-то уж знаю, что господа бояре не больно меня жалуют, просто хотелось бы узнать, в каких конкретно выражениях они это делают. Нет, ну если в матерных, то вы их, конечно, не повторяйте…

— Выражения, что адресовал вам тот боярин, который обливался из жбана, я цитировать не буду — они как раз именно матерные. А другой, весь такой плешивый…

— А, да это, видать, царь-городский голова князь Длиннорукий, — сообразил Рыжий. — Ну и что он?

— Он так и заявил, что любит и уважает законного царя Дормидонта Петровича, но готов даже сам привести сюда князя Григория, лишь бы тот избавил их всех от Рыжего — этого… — Надя в нерешительности замолкла.

— Ну-ну, не бойтесь, договаривайте, — подбодрил ее Рыжий.

— Этого проходимца без роду-племени и даже без имени, который крутит, как хочет, и нами, родовыми князьями, и царем Дормидонтом, и его дочкой Танюшкой, и прочее в том же духе. Они там еще много чего наговорили, я всего и не упомню.

Госпожа Хелена, против обыкновения, оказалась не очень словоохотливой и о результатах архивных исследований почти не распространялась, а вместо этого подробно рассказала о том, как, проходя через Базарную площадь, едва удержалась от соблазна слямзить ценную доисторическую посудину.

— Подумайте только, — возмущалась баронесса, — этот сосуд достоин того, чтобы им восхищались посетители в лучших музеях мира, а какая-то бабка продает в нем простоквашу! Я уж хотела схватить его и побежать, а там уж будь что будет, но потом подумала, что это получится за картина — заморская гостья, к тому же бакалавр исторических наук, бежит по базару с ворованной посудиной, а следом за ней с визгом и улюлюканьем гонится толпа… Ужас! Но, с другой стороны, наука требует жертв.

— Одну минуточку. — Рыжий встал из-за стола, вышел в сени, снял с полки глиняный горшок, выплеснул содержимое в помойную лохань и торжественно внес в гостиную. — Госпожа баронесса, не такую ли самую посудину вы видели на базаре?

— Такую, именно такую! — возбужденно вскочила баронесса. — Или нет, эта даже еще лучше!

— В таком случае она ваша! — Рыжий широким жестом придвинул горшок к баронессе. Та приняла его трепетно, будто дубликат бесценного груза, но, внимательно разглядев, вернула хозяину:

— Нет-нет, я не могу взять от вас столь ценную… что я говорю — бесценную историческую реликвию.

— Ну хорошо, — усмехнулся Рыжий, — пускай это будет аванс за участие в экспедиции, о которой Василий Николаич, как я понимаю, вас уже вкратце проинформировал. — Баронесса, а следом за нею Чаликова и Селезень закивали.

— А когда вы благополучно вернетесь, я вручу вам, дорогая баронесса… Или нет, пускай это пока останется маленьким сюрпризом.

Баронесса Хелен фон Ачкасофф была умной образованной женщиной, к тому же не лишенной кокетства. А потому вставал законный вопрос — почему она не замужем? Ведь баронесса, в конце концов, была если и не красавица, то уж, по крайней мере, весьма интересная женщина. Вопрос этот нередко всплывал в богемных кругах Кислоярска, и некоторые джентльмены даже изучали его лично.

Но какого-либо вразумительного ответа никто дать не мог. И сия тайна так и продолжала оставаться тайной, потому что Василию Дубову за нее браться было недосуг, а осилить ее мог лишь человек незаурядный.