Холм демонов - Абаринова-Кожухова Елизавета - Страница 89

— Постараемся, — кивнул Василий.

Совсем пригорюнившись, Петрович сидел на куче конского навоза и размышлял опревратностях разбойничьей судьбы.

Внезапно его чуть не ослепил яркий свет, исходивший из какой-то странной лампадки, которую держал в руке некий господин.

— О, здрафстфуйте, дорогой херр Петрофич! — сладким голоском произнес незнакомец, и Соловей с ужасом узнал того улыбчивого господина, что его чуть не съел на большой дороге. Грозный Атаман попытался было зарыться в то, на чем сидел, а господин Херклафф тем временем деловито водил фонариком по сторонам.

— Зер гут, и даже посуда есть ф наличии, — радостно добавил людоед, когда луч выхватил из тьмы вилы и лопату. — Пошелайте мне приятнофо аппетита!

Петрович дрожал, как осиновый лист — спасения ждать было неоткуда. Но тут совершенно неожиданно в конюшне вспыхнула еще одна точно такая же лампадка — ее держала Дама В Черном, или, иначе говоря, Анна Сергеевна Глухарева.

Увидав Петровича, Анна Сергеевна с похотливым урчанием двинулась в сторону навозной кучи, но дорогу к вожделенной цели ей преградил Херклафф:

— Либе фройляйн, што фам здесь надо?

— Его! — решительно указала Анна Сергеевна на Петровича. Тот дрожал пуще прежнего и прикидывал, что хуже — быть съеденным или еще раз обесчещенным. Ни то, ни другое его совсем не радовало.

— Пардон, фройляйн, однако я пришел раньше фас, — учтиво раскланялся Херклафф.

— А мне плевать! — надменно процедила Глухарева. — Прочь с дороги!

С этими словами Дама подбежала к Петровичу и сходу завалила его на навозную кучу. Так как Соловей не был знаком с первой заповедью жертвы насилия, то вместо того чтобы расслабиться и получить удовольствие, он дико заверещал. Однако Анну Сергеевну, похоже, это еще больше возбуждало — она чуть не зубами разрывала на Петровиче его неказистую одежку.

Оторопевший от такой наглости Херклафф не сразу пришел в себя, а когда увидал, что его добыча вот-вот достанется сопернице, решительно схватил Петровича за ногу и потянул к себе. Анна Сергеевна не сдавалась, а несчастный Петрович, чувствуя, что его вот-вот разорвут пополам, орал уже просто неблагим матом.

И тут дверь распахнулась, и в конюшню ворвались трое охранников с секирами наголо.

— Что за шум? — грубо спросил старший.

— А мы тут разфлекаемся, — нехотя выпустив Петровича и состроив некое подобие улыбки крокодила, чуть не пропел людоед. — Не так ли, фройляйн?

— Так, — буркнула Анна Сергеевна, столь же нехотя оторвавшись от Петровича.

— Развлекайтесь потише, — подозрительно оглядев всех троих, сказал охранник.

— А-а, ну так мы уше заканчифаем, — елейным голосом произнес Херклафф. С этими словами он как ни в чем не бывало подал руку Глухаревой. Та бросила последний вожделенный взор на Петровича и, увлекаемая людоедом, вместе с ним покинула конюшню.

Главный охранник погрозил кулаком жалобно поскуливающему Грозному Атаману и вместе со своими товарищами вышел следом за Анной Сергеевной и Херклаффом. Петрович вновь остался наедине с кромешной темнотой и кучей навоза.

А на веранде царского терема веселье шло своим ходом: уже изрядно хлебнувший из своей скляночки доктор Серапионыч обучал Чумичку, царевну Танюшку и боярина Андрея танцевать летку-енку, а Дормидонт, глядя на них, хлопал в ладоши и заливался беззаботным смехом, будто малое дитя.

В это же время Чаликова и Рыжий, расположившись на деревянных чурках возле костра, негромко беседовали.

— Извините, господин Рыжий, за чисто журналистское любопытство, — говорила Чаликова. — Я ведь так понимаю, что ваша реальность не ограничивается Кислоярским царством, Белой Пущей и ближайшими окрестностями, не так ли?

— Да, разумеется, — согласился Рыжий, подкинув в костер небольшое полено.

— А мне вот интересно — что находится у вас на месте наших Москвы, Петербурга, ну там Парижа, Рима и прочих центров мировой цивилизации?

— Я не очень хорошо знаком с той действительностью, которую вы называете своей, — чуть подумав, ответил Рыжий. — Я ведь бывал не дальше вашего Кислоярска, мне надолго отлучаться нельзя. Но я слышал и о Москве, и о Ленингра… то есть Санкт-Петербурге. В нашей действительности Москва — это небольшой захудалый городок на периферии Смоленского княжества, а на месте Санкт-Петербурга до сих пор стелятся нетронутые чухонские болота.

— А я вот за это время успела побывать и в Москве, и в Петербурге, — сказала Надя. — Ну, в Москве-то я постоянно живу, у меня там родители и брат, хотя в последнее время больше бываю в Кислоярске. А вот Петербург… Знали бы вы, какая это красота, какое величие — одетая в гранит Нева, Зимний дворец, Мойка, Адмиралтейство, белые ночи, когда одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса…

В глазах Рыжего промелькнула какая-то неясная тень, однако он выдавил из себя любезную улыбку:

— Да, должно быть, это весьма красивый город.

— И вы знаете, там живут очень интересные люди. Я вот познакомилась с одной семьей. — И, не глядя на собеседника, Чаликова добавила: — Некие Веревкины. — Рыжий непроницаемо молчал, наблюдая за искорками костра, и Надя продолжила: — Очень милая и интеллигентная семья, Марья Петровна уже на пенсии, а Семен Васильевич еще работает, преподает в школе математику. Знаете, жизнь сейчас трудная, на одну пенсию прожить сложно, а они все никак не могут отказаться от советских привычек — ну там читать «Новый Мир», ходить в музеи, на выставки, в театр…

— И где они живут? — разомкнул уста Рыжий.

— Да там же, где и раньше, на Литейном, — ответила Надя. — Впрочем, вам это название, должно быть, ни о чем не говорит. Сын у них пропал без вести лет двадцать назад или чуть больше, а дочка замужем, у нее двое детей, и живут они, если не ошибаюсь, в Тихвине, это под Санкт-Петербургом.

— Весьма любопытно, — заметил Рыжий. — Непонятно только, для чего вы все это мне рассказываете?

— Да, действительно, — согласилась Чаликова. — Совершенно не для чего.

Неожиданно Рыжий вскочил:

— Давайте, Надя, подойдем поближе к терему. Кажется, наш Государь занялся раздачей слонов, надо проследить, чтобы он не очень увлекался. — Рыжий подал Наде руку, и они направились к терему.

А на веранде царь Дормидонт, собрав вокруг себя всех, кто находился в тереме, толкал речь:

— Ну что, мы тут, понимаешь ли, собрались все те, кто ковал нашу победу над лютым ворогом. И я решил всех вас наградить по-царски!

— Но в пределах реальных возможностей, — добавил Рыжий, вступая вместе с Чаликовой на веранду.

— Ну, тебя, Танюшка, я уж наградил, — продолжал царь, — дал добро на замужество.

— Благодарю тебя, батюшка! — низко поклонилась Танюшка.

— А ты чего, понимаешь, желаешь? — оборотился царь к боярину Андрею.

Тот поднялся:

— Государь, если я и принес какую-то пользу тебе и Отечеству, то не ради наград!

Царь нахмурился:

— Ты что, невежа, отказываешься от царской милости? Так я тебя накажу!

Боярин Андрей поклонился:

— На все твоя воля, царь-батюшка. Готов принять любое наказание.

— А наказание будет такое, — продолжал Дормидонт. — Назначаю тебя царь-городским головой, заместо пройдохи Длиннорукого.

У боярина от такого наказания чуть не отвисла челюсть, а Рыжий обрадовался:

— Прекрасная идея! Да мы теперь такое провернем — не только канализацию, но и водопровод построим. А там, глядишь, и на электрификацию замахнемся…

— Ну, заладила сорока, — вздохнул царь. — А ты помолчи, зятек любезный. — И обернулся к Дубову: — Ну а ты чего желаешь, Василий Николаич?

Детектив несколько смутился:

— Ваше Величество, в раскрытии мангазейского заговора мне очень помогли два скомороха, Антип и Мисаил…

— А, помню, — подхватил Дормидонт, — когда-то они состояли у меня на службе. Князь Святославский уже мне замолвил за них словечко, и я отдал распоряжение возвернуть их обоих взад на службу в Потешный приказ. А ты скажи, чего сам желаешь.