Лашарела - Абашидзе Григол Григорьевич - Страница 60

60

Прильнув к дверям своей кельи, Лилэ слушала разговор игуменьи с царем. Сердце сильно колотилось в груди, лицо горело, она не все могла разобрать, но и услышанного было достаточно для несчастной женщины.

Каким беспомощным и жалким оказался Лаша, ее Лашарела, перед жестокой настоятельницей! Ей стало жаль своего любимого, надломленного горем: она так необдуманно ввергла его в пучину скорби. Силы покидали ее, и она была готова, если бы спор царя и Иринэ продлился еще немного, откинуть задвижку и броситься в объятия своего возлюбленного, так безгранично преданного ей.

Голос Лаши все больше слабел, а голос игуменьи звенел и накалялся. И наконец все замерло, Лаша покинул монастырь.

Еще более горькое одиночество охватило Лилэ. Приезд Лаши поколебал ее веру в то, что она поступила правильно. С новой силой вспыхнула в ней жажда жизни, опрометчиво отвергнутой ею. Всю ночь и весь следующий день она проплакала.

Под вечер следующего дня Лилэ услыхала ржание царского коня. Сердце птицей затрепетало у ней в груди. Голос Лаши долетел до слуха вновь постриженной монахини.

— Лилэ!.. Лилэ!.. — глухо донесся до нее полустон-полукрик.

Распростертая на сыром каменном полу, Лилэ рыдала и целовала обращенную к реке монастырскую стену.

Перед непреклонным решением Лилэ и неприступными монастырскими стенами царь почувствовал себя бессильным. Он потерял всякую надежду, жизнь его оказалась лишенной смысла и цели. Забросив все дела, он искал забвения в вине, топил в нем свое горе. Друзья не могли помочь ему и только сокрушались, жалея его.

Однако неугомонный, вечно деятельный Эгарслан хотел помочь царю и еще раз доказать свою безграничную преданность ему.

Он решил во что бы то ни стало выманить Лилэ из монастыря и доставить ее к царю.

Эгарслан не отступал от стен монастыря, пока ему не удалось подкупить одну из монахинь. Дважды передавала она Лилэ письма Лаши.

Полный безысходного горя, царь умолял свою возлюбленную вернуться к нему, говорил, что она несправедливо с ним поступила, покинув его.

Лилэ обливала эти письма слезами, прижимала их к груди, покрывала поцелуями, но не отвечала на них и гнала от себя мысль о возвращении.

И все же с каждым днем все труднее становилось ей бороться с собственным сердцем. Ночи напролет она плакала. Стоило ей задремать, как царевич или Лаша являлись ей во сне, и ей было страшно пробуждаться после блаженных видений. Молитвы и посты не утешали ее, а лишь усиливали ее страдания.

Игуменья зорко следила за Лилэ. Она не только не смягчала для нее суровых монастырских правил, а напротив, налагала на ее слабые плечи все более тяжелое бремя. Нескончаемые посты и молитвы, тоска и бессонные ночи изнуряли Лилэ, она таяла на глазах.

Наконец Лилэ почувствовала, что силы ее истощились, что твердость духа покинула ее. Ей стало невмоготу противиться мольбам любимого, и достаточно было лишь толчка, чтобы она вновь потянулась к радостям земной жизни.

Прошел месяц. Царь почти потерял надежду, не верил больше обещаниям верного слуги, и Эгарслан решил прибегнуть к крайним мерам. Без ведома царя он прекратил посылку его писем к Лилэ и, узнав, какое смятение это вызвало в ее душе, сообщил тайком через подкупленную монахиню, что царь не выдержал разлуки с нею, заболел и слег.

Это известие повергло Лилэ в отчаяние. Она решила, что ей не хватило твердости и веры, что она мало молилась за сына и Лашу.

Она стала еще горячей молиться, наложила на себя еще более строгий пост, бледнела и худела с каждым днем.

Спустя несколько дней приставленная Эгарсланом монахиня со скорбным видом и слезами на глазах сообщила ей:

— Я пожалела тебя и не сказала сразу — заболел не царь, а маленький царевич. Жизнь его в опасности.

Теперь никакие поклоны и молитвы не могли успокоить Лилэ, она теряла рассудок. Если бы была какая-нибудь возможность, она сбежала бы из монастыря, не раздумывая.

Лилэ стала спрашивать совета у монашки, как бы уйти из монастыря хоть на одну ночь, проведать больного сына.

Старуха тут же принесла Лилэ одежду и предложила выбраться из монастыря переодетой. На деньги Эгарслана она подкупила привратников.

В тоске по Лилэ царь дни и ночи бродил в ущелье Арагви, расспрашивая паломников о монастырских делах.

Дело шло к вечеру. Ушедший в свои грустные мысли Георгий медленно возвращался верхом в город. Он и не заметил, как чуть было не наехал на ватагу кутил, рассевшихся на самом берегу Арагви.

Среди них был Кундза — Колода, главарь воровской шайки. Еще издали узнав царя, он бросился на землю прямо перед его конем и униженно стал просить Георгия разделить с ними хлеб-соль.

Чтобы рассеять тоску, царь не прочь был выпить. Не долго заставив себя упрашивать, он спешился и подсел к пирующим. Хорошо одетые грабители показались ему обычными путниками.

Царю поднесли большую чашу, за ней следующую, он жадно пил и вскоре захмелел.

Окружившие его головорезы обнимали его, целовали, клялись в вечной преданности и дружбе и подносили все новые чаши.

Царь уже неспособен был что-либо соображать, он свалился и заснул тут же.

Разбойники только собирались обчистить его, как вдруг услышали конский топот.

Царя разыскивали слуги, встревоженные его долгим отсутствием. Грабители бросили спящего царя и пошли вверх по реке. Шли они долго.

Небо подернулось предрассветной белизной. Вдруг воры заметили идущую им навстречу женщину, с головой укутанную в черный плат.

Женщина, избегая встречи с пьяной ватагой, попыталась свернуть с дороги, но податься было некуда.

Вся съежившись, она отступила в кусты, надеясь, что в предрассветном сумраке ее не заметят.

Кундза дал знак своим парням, и те тотчас окружили несчастную.

— А ну-ка, покажись, красотка! — осклабился Кундза и сдернул с нее накидку.

Красота женщины поразила его. Он схватил ее, пытаясь обнять.

Женщина отчаянно отбивалась, но распаленный Кундза не отступал.

Не видя иного выхода, женщина закричала:

— Отойди, несчастный!.. Я — царица! Жена царя… Он велит повесить вас всех!..

Но Кундза не слышал ничего.

— Вот и хорошо! Подружились с царем, а теперь и с его женой слюбимся! — захохотали остальные.

— Давай, Колода, не плошай! Коли она царица, то мы хоть раз будем царями! — подзадоривали разбойники своего главаря.

Кундза яростно стиснул Лилэ своими волосатыми ручищами. Тут Лилэ впилась ему в плечо зубами.

Кундза скорчился от боли и разжал объятия. Лилэ в один миг оказалась у обрыва и, не раздумывая, кинулась с высокой скалы в реку.

На рассвете Лашу разбудил взволнованный гул голосов.

Еще не опомнившись после вчерашней попойки, он встал и направился к реке, чтобы разузнать, в чем дело, а заодно и освежиться холодной водой.

Рыбаки нашли в реке труп, вытащили на берег и теперь суетились вокруг утопленницы.

Царю уже при первом взгляде на нее почему-то стало страшно, он хотел повернуть обратно, но ноги против воли несли его вперед.

Он не сразу узнал худую, остриженную женщину, но не мог отвести глаз от ее лица.

Вдруг в глазах у него потемнело.

— Лилэ! — вскричал он и без чувств рухнул наземь.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

…Ты в земле лежишь, Я по земле хожу…

Из грузинского городского фольклора

Лилэ похоронили на старом городском кладбище, рядом с бедными горожанами.

Никто из придворных даже не заикнулся о том, чтобы похоронить ее в Гелатской усыпальнице грузинских царей. И сам Лаша не стал настаивать на погребении Лилэ рядом с царицами из рода Багратидов. При жизни его любимая не была удостоена царских почестей, и не все ли равно, какую честь окажут ей теперь?

С кладбища Лаша возвращался конченым человеком. С землисто-серым лицом, согбенный, шел он во дворец, словно старец, которому опостылела жизнь. Он и сам не знал, куда и зачем идет. Только что он предал земле свою самую большую радость и теперь брел ко дворцу, с трудом волоча ноги.