Дорога славы - Хайнлайн Роберт Энсон - Страница 58

— Стар, это неважно. С этим покончено.

— Я знаю. Первый раз редко бывает самым важным. Да и второй тоже. А иногда и двадцать второй. Оскар, ты не гиголо.

— А как же ты это назовешь? Когда что-то похоже на утку, крякает, как утка, и действует, как утка, я называю его уткой. Назови его букетом роз, все равно оно крякает.

— Нет. Вот это все кругом… — она повела рукой. — Кровать. Эта прекрасная комната, пища, что мы едим. Одежда моя и твоя. Прелестные наши бассейны. Дворецкий, дежурящий ночью на тот случай, если ты или я вдруг потребуем певчую птичку или спелую дыню. Наши пленительные сады. Все, что мы видим, чего касаемся, чем пользуемся, чего желаем, и в тысячу раз больше этого в дальних местах — все это ты заработал своими сильными руками; оно твое по праву.

Я фыркнул.

— Серьезно, — настаивала она. — Таково было наше соглашение. Я обещала тебе много приключений, еще больше наград и даже еще больше опасностей. Ты согласился. Ты сказал: «Принцесса, вы наняли себе слугу». — Она улыбнулась. — Такого замечательного слугу. Милый, я думаю, опасности были больше, чем тебе казалось… Так что мне, до последнего времени, доставляло удовольствие то, что и награды больше, чем ты мог бы догадываться. Пожалуйста, не стесняйся принимать их. Ты заслужил это и даже больше. Все, что только ты сможешь и захочешь принять.

— Ээ… Даже если ты права, это слишком. Я тону, как в трясине!

— Но, Оскар, ты не обязан принимать ничего, чего не хочешь. Мы можем жить скромно. В одной комнате со складывающейся в стену кроватью, если тебе этого хочется.

— Это не выход.

— Может, тебе подошла бы холостяцкая берлога где-нибудь в городе?

— «Выкидываем мои башмаки», да?

Ровным голосом она сказала:

— Муж мой, если ваши башмаки будут когда-нибудь выкинуты, то выкинуть их должны будете вы. Я перепрыгнула через вашу саблю. Обратно я не прыгну.

— Полегче! — сказал я. — Предложение-то было твое. Если я его неправильно понял, извини. Я знал, ты держишь собственное слово. Но может, ты о нем сожалеешь.

— Я не сожалею о нем. А ты?

— Нет, Стар, нет! Но…

— Что-то больно долгая пауза для такого короткого слова, — невесело сказала она. — Ты мне объяснишь?

— Хм… вот в этом-то и дело. Почему ты не объяснила мне?

— Что объяснила, Оскар? Объяснить можно так много всего.

— Ну, основное. Куда я попал. И в частности, что ты императрица всего этого… прежде чем позволять мне прыгать с тобой через саблю.

Выражение ее лица не изменилось, но по щекам покатились слезы. — Я могла бы ответить, но ты меня и не спрашивал…

— Я не знал, о чем спрашивать!

— Это верно. Я могла бы, не греша против истины, заявить, что, если бы ты спросил, я ответила бы. Я могла бы возразить, что не «позволяла» тебе прыгать через саблю, что ты отверг мои возражения насчет того, что необязательно оказывать мне честь вступления в брак по законам твоего народа… что я просто баба, которую можно опрокинуть, когда придет охота. Я могла бы заметить, что я не императрица, не королевских кровей, ,а работница, дело которой не позволяет ей даже роскоши побыть благородной. Это все справедливо. Но я не стану за этим прятаться: я прямо отвечу на твой вопрос. — Она перескочила на невианский. — Милорд Герой, я панически боялась, что если не покорюсь вашей воле, вы оставите меня!

— Миледи жена, неужели вы полагали всерьез что ваш рыцарь бросит вас в минуту опасности? — Я продолжил по-английски. Значит, вот где собака зарыта. Ты вышла за меня замуж потому, что Яйцо должно было быть снесено любым способом, а Ваша Мудрость подсказывала тебе, что для этой работы необходим я и что если ты за меня не выйдешь, я сломаюсь. Да, Ваша Мудрость тут дала маху; я не смываюсь. Глупо это с моей стороны, но я упрям. — Я стал вылезать из постели.

— Милорд любовь! — Она ревела в открытую.

— Извини. Надо найти пару ботинок. Посмотрим, далеко ли я смогу их зашвырнуть.

Я вел себя гнусно, как мог вести себя только мужик с раненой гордостью.

— Пожалуйста, Оскар, ну, пожалуйста! Выслушай меня сначала!

Я тяжело вздохнул.

— Говори.

Она схватила меня за руку, да так крепко, что если бы я попытался высвободиться, те потерял бы пальцы.

— Выслушай меня. Любимый мой, все было не так, Я знала, что ты не откажешься от нашего похода, пока он не кончится или пока мы не умрем. Я ЗНАЛА! У меня не только были сообщения за несколько лет до того, как я тебя вообще увидела, но мы ведь еще делили и радость, и опасность, и трудности; я знала тебе цену. Но если бы такое понадобилось, я опутала бы тебя сетью из слов, убедила бы согласиться лишь наполовину — пока не кончится поход. Ты романтик, ты согласился бы. Но милый, милый! Я ХОТЕЛА выйти за тебя замуж… связать тебя с собой по ТВОИМ правилам так, чтобы… — она остановилась сглотнуть слезы, — так, чтобы когда ты увидел все это — и это, и то, и все, что ты зовешь «своими игрушками», — ты ВСЕ РАВНО остался бы со мной. Это была не политика, это была любовь, любовь нерассуждающая и романтическая, любовь к самому тебе, милый.

Она уронила голову в сложенные ладони, и мне было едва ее слышно.

— Но я так мало знаю о любви. Любовь, как бабочка, что светит там, где сядет, и улетает, когда вздумается; цепями ее никогда не удержишь. Я согрешила, я попыталась удержать тебя. Знала я, что это нечестно, теперь я вижу, что это было грубо по отношению к тебе.

Стар с вымученной улыбкой на лице подняла взгляд.

— Даже у Ее Мудрости нет мудрости, когда в ней затронута женщина. Но, хоть я и глупая баба, я не настолько упряма, чтобы не понимать, что причинила вред любимому человеку, когда меня тычут в это носом. Пойди, пойди, принеси свою саблю; я перепрыгну через нее обратно, и рыцарь мой освободится из своей шелковой клети. Идите, милорд Герой, пока дух мой тверд.

— Сходи достань собственную шпагу, болтушка. Давно уже пора задать тебе трепку.

Внезапно она рассмеялась, как девчонка-сорванец.

— Но ведь моя шпага осталась в Карт-Хокеше, милый, Ты разве не помнишь?

— На этот раз ты не уйдешь!

Я сцапал ее. Стар увертлива, хоть и не малютка, и мускулы у нее на удивление. Но у меня преимущество в весе, да и боролась она не так упорно, как могла бы. Но все-таки я и кожу попортил, и синяков нахватался, прежде чем зажал ее ноги и завернул одну руку за спину. Я от души выдал ей пару шлепков, по силе как раз, чтобы каждый палец розово отпечатался, а потом интерес у меня пропал.

Вот и скажите мне эти слова вышли прямо из ее сердца или это была игра самой умной женщины Двадцати Вселенных?

Стар сказала:

— Я рада, мой прекрасный, что грудь у тебя не то что у некоторых, не собирает царапины, как полировка.

— Я еще ребенком был красив. Сколько грудей ты уже проверила?

— Так, вразброс, для примера. Милый, ты решил оставить меня?

— Пока да. Сама понимаешь, при условии хорошего поведения.

— Я бы предпочла, чтобы меня оставили при условии плохого поведения. Однако, пока ты в хорошем настроении — если я не ошибаюсь, — мне лучше рассказать тебе еще кое-что и принять порку, если она неизбежна.

— Ты слишком торопишься. Один раз в день — это максимум, ясно?

— Как вам угодно, сударь. Да, сэр, господин начальник. Я прикажу утром, чтобы привезли мою шпагу, и ты можешь лупить меня ею в любое свободное время, если уверен, что сможешь меня поймать. Но это я должна высказать и сбросить бремя со своей груди.

— Ничего на твоей груди нет. Если только не считать…

— Ну подожди! Ты ходишь к нашим врачам?

— Раз в неделю.

Самым первым, о чем распорядилась Стар, было исследование моей особы, настолько тщательное, что осмотр призывников в сравнении с ним стал казаться поверхностным.

— Главный мясник твердит, что у меня не залечены раны, но я ему не верю; никогда не чувствовал себя лучше.

— Он тянет время, Оскар, по моему приказу. Ты здоров, я работаю достаточно умело и лечила тебя со всей тщательностью. Однако, милый, я поступила так из эгоизма, и ты сейчас должен сказать мне, не обошлась ли я опять с тобой грубо и несправедливо. Я признаю, что действовала исподтишка. Но намерения у меня были добрые. Тем не менее, как первый урок моего ремесла, я знаю, что добрые намерения являются источником больших бед, чем все остальные причины, вместе взятые.