Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 2 - Дюма Александр - Страница 140

Андре склонилась над ним и, с беспокойством взглянув на него, заметила:

– Вы говорите, как безумный, господин Жильбер! Вы порвете мне платье! Пустите же меня, отпустите платье! Прошу вас прекратить эту комедию!

Жильбер поднялся.

– Вот вы уж и сердитесь! – сказал он. – Но мне не на что жаловаться, потому что я это заслужил. Я знаю, что не так мне следовало бы предстать перед вами. Но что вы хотите? Я не знал, что вы живете в этом павильоне, я был уверен, что здесь никого нет; я пришел сюда, потому что все здесь должно было напомнить мне о вас… И только случайность… По правде сказать, я и сам не знаю, что говорю. Простите меня, я хотел обратиться прежде к вашему отцу, а он куда-то исчез…

Андре удивленно вскинула брови.

– К моему отцу? – переспросила она. – Почему к отцу?

Жильбера смутил этот вопрос.

– Потому что я очень вас боюсь, – отвечал он, – я понимаю, что было бы лучше, если бы объяснение произошло между вами и мною: это самый надежный способ все исправить.

– Исправить? Что это значит? – спросила Андре. – И что должно быть исправлено? Отвечайте.

Жильбер посмотрел на нее глазами, полными любви и смирения.

– Не гневайтесь! – взмолился он. – Конечно, это большая дерзость с моей стороны, я знаю… Ведь я – такое ничтожество! Да, повторяю, это большая дерзость – поднять глаза столь высоко! Однако зло свершилось.

Андре сделала нетерпеливый жест.

– Ну, преступление, если угодно, – продолжал Жильбер. – Да, преступление, тяжкое преступление. Однако вините в этом рок, мадмуазель, только не мое сердце…

– Ваше сердце? Ваше преступление? Рок?.. Вы, верно, сошли с ума, господин Жильбер: вы меня пугаете.

– Это невозможно! Я испытываю к вам глубокую почтительность! Я полон раскаяния Неужели я, с опущенной головой и умоляюще сложенными руками, могу внушать вам какое-нибудь другое чувство, кроме жалости?

Мадмуазель! Послушайте, что я вам скажу, я клянусь перед лицом Бога и людей: я хочу всей своей жизнью искупить минутную оплошность; я хочу, чтобы в будущем вы были очень счастливы, чтобы счастье изгладило все прошлые несчастья. Мадмуазель…

Жильбер замолчал в нерешительности.

– Мадмуазель! – продолжал он. – Дайте ваше согласие на брак, который освятит преступный союз! Андре отпрянула – Нет, нет! – пробормотал Жильбер. – Я не безумец. Не уходите! Не вырывайте руки, дайте мне поцеловать ее! Смилуйтесь, сжальтесь… Будьте моей женой!

– Вашей женой? – вскричала Андре, решив, что это она сошла с ума.

– Скажите, что вы прощаете мне ту ужасную ночь! – с душераздирающими рыданиями прохрипел Жильбер. – Скажите, что мое нападение вас ужаснуло, но скажите, что вы меня, раскаявшегося, прощаете! Скажите, что моя любовь, так долго сдерживаемая, оправдывала мое преступление!

– Ничтожество! – охваченная дикой яростью вскричала Андре. – Так это был ты? О Боже, Боже!

Андре обхватила голову руками, словно пытаясь ухватиться за ускользавшую мысль.

Жильбер отступил, оцепенев при виде прекрасной бледной головы Медузы, воплощавшей в эту минуту ужас и в то же время изумление.

– Неужто мне было уготовано такое несчастье. Боже мой? – воскликнула девушка, все сильнее возбуждаясь.

– Неужели моему имени суждено быть опозоренным дважды: самим преступлением и тем, кто его совершил? Отвечай, подлец! Отвечай, презренный! Так это был ты?

– Она ничего не знала! – пробормотал подавленный Жильбер.

– На помощь! На помощь! – закричала Андре, скрываясь в комнатах. – Филипп! Филипп! Ко мне, Филипп!

Бросившийся было за ней Жильбер, потерявшись от отчаяния, стал озираться в поисках места, куда бы он мог упасть под ударами, которых он ожидал, или оружия для защиты.

Однако никто не пришел на зов Андре, Андре была одна.

– Никого! Никого! – в приступе бешенства вскричала девушка. – Вон отсюда, негодяй! Не испытывай гнева Божьего!

Жильбер медленно поднял голову.

– Ваш гнев для меня страшнее всего! – пробормотал он. – Не сердитесь на меня, мадмуазель! Сжальтесь!

Он умоляюще сложил руки.

– Убийца! Убийца! Убийца! – продолжала кричать молодая женщина.

– Вы даже не хотите меня слушать? – вскричал Жильбер. – Выслушайте меня, по крайней мере, а потом прикажите убить.

– Выслушать? Выслушать тебя? Этого только не хватало! Да и что ты можешь сказать?

– То, что я уже сказал: я совершил преступление, которое вполне простил бы каждый, умей он читать в моем сердце, и я готов исправить это преступление.

– А-а! – вскричала Андре. – Так вот в чем смысл того слова, которое привело меня в ужас раньше, чем я его поняла! Брак!.. Мне кажется, вы говорили об этом?

– Мадмуазель! – пролепетал Жильбер.

– Брак! – продолжала гордая девушка, все более распаляясь. – Нет, я не сержусь на вас, я вас презираю, я вас ненавижу! И я не понимаю, как можно жить, если знаешь, что кто-то презирает тебя так, как я презираю вас!

Жильбер побледнел, злые слезы блеснули на его ресницах; его побелевшие губы вытянулись и стали похожи на две перламутровые нити.

– Мадмуазель! – с дрожью в голосе воскликнул он. – Я не такое уж ничтожество, чтобы я не мог заплатить за вашу утраченную честь!

Андре выпрямилась.

– Если уж говорить об утраченной чести, сударь, – гордо молвила она, – то о вашей, а не о моей. Моя честь всегда со мной, и она неприкосновенна. Вот если бы я согласилась на брак с вами, тогда бы я себя обесчестила!

– Вот уж никогда бы не подумал, – холодно и в то же время нерешительно отвечал Жильбер, – что для будущей матери что-либо может иметь значение, кроме ее ребенка.

– А я считаю, что вы не смеете даже думать об этом, сударь! – сверкнув глазами, возразила Андре.

– Напротив, я подумаю и позабочусь о нем, мадмуазель, – отвечал Жильбер, постепенно оправляясь от удара. – Я займусь этим, я не хочу, чтобы мой ребенок умер от голода, как это часто случается в благородных семействах, где девицы по-своему понимают вопросы чести. Люди равны между собой; лучшие люди провозгласили этот принцип. Я еще могу понять, что вы не любите меня, потому что не знаете, какое у меня сердце; я могу понять, что вы меня презираете, потому что не знаете моих мыслей. Но чтобы вы отказали мне в праве позаботиться о моем ребенке – нет, этого я не пойму никогда! Предлагая вам брак, я не пытался удовлетворить ни свое желание, ни страсть, ни честолюбие; я исполнял долг; я приговаривал себя к тому, чтобы стать вашим рабом, я готов был отдать ради вас свою жизнь. Боже мой, да вы никогда бы не носили моего имени, если бы не захотели! Вы продолжали бы относиться ко мне как к садовнику Жильберу, я это заслужил, но ребенок… Вы не должны им жертвовать. Вот триста тысяч ливров, которые щедрый покровитель, отнесшийся ко мне иначе, нежели вы, дал мне в качестве приданого. Если я женюсь на вас, эти деньги будут моими. Мне самому, мадмуазель, ничего не нужно, кроме глотка воздуха, пока я жив, да ямы в земле, когда умру. Все, что я имею сверх того, я отдаю своему ребенку. Возьмите – вот триста тысяч ливров.

Он выложил на стол пачку билетов, почти насильно сунув их Андре в руку.

– Сударь! Вы заблуждаетесь: у вас нет ребенка, – проговорила она.

– Как нет?

– О каком ребенке вы толкуете? – спросила Андре.

– О том, которого вы ждете. Разве не вы признались вашему брату Филиппу и графу де Бальзамо, что беременны и что я, я был тем несчастным…

– Вы слышали? – вскричала Андре. – Ну что ж, тем лучше, тем лучше. В таком случае, вот что я вам, сударь, скажу: вы совершили надо мною подлое насилие, вы овладели мною в то время, пока я спала; вы овладели мною преступно. Я жду ребенка, это верно. Но у моего ребенка будет только мать, слышите? Вы силой овладели моим телом, это так, но вы не являетесь отцом моего ребенка!

Схватив деньги, она швырнула их в бледное лицо несчастного Жильбера.

Его обуяла такая ярость, что ангел-хранитель Андре, должно быть, в другой раз содрогнулся от страха за нее. Однако Жильбер обуздал ярость и прошел мимо Андре, даже не взглянув на нее.