Тысяча и один призрак - Дюма Александр - Страница 32

В полночь я проснулась. Лампа еще горела; я хотела подняться, но была так слаба, что пришлось два раза приподниматься. Однако я пересилила слабость, и так как, проснувшись, почувствовала все ту же боль на шее, которую испытывала во сне, то дотащилась, держась за стену, до зеркала и осмотрела себя.

На шее остался след, похожий на булавочный укол. Я подумала, что какое-нибудь насекомое укусило меня во время сна, и так как чувствовала себя утомленной, то легла и уснула.

На другой день я проснулась в обычное время. Открыла глаза и хотела было встать, но испытывала такую слабость, какую испытывала только один раз в жизни, когда мне пустили кровь.

Я подошла к зеркалу и была поражена бледностью своего лица. Весь день я провела в печали. И в своем поведении я заметила нечто странное: у меня появилась потребность оставаться там, где я сидела; всякое перемещение стало для меня утомительно.

Наступила ночь. Мне принесли лампу. Мои женщины, насколько я поняла по их жестам, предлагали остаться со мною. Я поблагодарила их, и они ушли.

В тот же час, как и накануне, я почувствовала те же симптомы. Хотела было встать и позвать на помощь, но не могла дойти до дверей. Я смутно слышала, как пробило три четверти девятого. Раздались шаги, открылась дверь, но я уже ничего не видела и ничего не слышала – как и накануне, я упала навзничь на кровать.

Потом, как и накануне, я ощутила острую боль на шее в том же месте.

Проснулась я опять же в полночь и почувствовала себя еще более слабой, чем накануне.

На другой день ужасное состояние не проходило.

Я решила спуститься к Смеранде, невзирая на свою слабость, когда одна из моих женщин вошла в мою комнату и назвала имя Грегориски.

Грегориска шел за ней следом. Я хотела встать, чтобы встретить его, но упала в кресло. Он вскрикнул, увидя меня, и хотел броситься ко мне, но у меня хватило силы протянуть ему руку.

– Зачем вы пришли? – спросила я.

– Увы, – проговорил он, – я пришел проститься с вами и сказать вам, что покидаю этот мир, который стал невыносим для меня без вашей любви и без общения с вами. Я пришел сказать вам, что удаляюсь в монастырь Ганго.

– Вы лишились моего общества, Грегориска, – ответила я, – но не моей любви. Увы, я продолжаю любить вас, и мое великое горе в том и заключается, что отныне любовь эта является преступлением.

– В таком случае я могу надеяться, что вы будете молиться за меня, Ядвига?

– Конечно. Только недолго придется мне молиться за вас, – прибавила я с улыбкой.

– Что с вами в самом деле? Отчего вы так бледны?

– Я… Да сжалится надо мной Господь и возьмет меня к себе!

Грегориска подошел, взял меня за руку, которую у меня не хватило сил отнять, и, пристально глядя на меня, сказал:

– Эта бледность, Ядвига, неестественна. Чем она вызвана?

– Если я скажу, Грегориска, вы сочтете меня сумасшедшей.

– Нет, нет, скажите, Ядвига, умоляю вас. Мы находимся в стране, не похожей ни на какую другую страну, в семье, не похожей ни на какую другую семью. Скажите, все скажите, умоляю вас.

Я все ему рассказала: о странной галлюцинации, овладевавшей мною в час смерти Костаки, о том ужасе, о том оцепенении, о том ледяном холоде, о той слабости, от которой я падала на кровать, о тех шагах, которые, казалось, я слышала, о той двери, которая, мне казалось, открывалась, наконец, о той острой боли, которой сопутствовали бледность и беспрестанно возраставшая слабость.

Я думала, что Грегориска примет мой рассказ за начало сумасшествия, и заканчивала его с некоторым боязливым замешательством, но видела, что он, напротив, следил за этим рассказом с глубоким вниманием.

Когда я кончила, он на минуту задумался.

– Итак, – спросил он, – вы засыпаете каждый вечер без четверти девять?

– Да, несмотря на все усилия мои преодолеть сон.

– Вам кажется, что ваша дверь открывается?

– Да, хотя я запираю ее на засов.

– Вы чувствуете острую боль на шее?

– Да, хотя ранка почти незаметна.

– Не позволите ли вы мне посмотреть?

Я запрокинула голову, и он осмотрел мою шею.

– Ядвига, – сказал он через некоторое время, – доверяете ли вы мне?

– И вы еще спрашиваете! – воскликнула я.

– Верите ли вы моему слову?

– Как святому Евангелию.

– Хорошо, Ядвига, даю вам клятву, что вы не проживете и недели, если не согласитесь, и сегодня же, сделать то, что я вам скажу…

– А если я соглашусь?

– Если вы на это согласитесь, то, может быть, будете спасены.

– Может быть?

Он молчал.

– Что бы ни случилось, Грегориска, – ответила я, – я сделаю все, что вы прикажете мне сделать.

– Хорошо! Слушайте же, – сказал он, – а главное, не пугайтесь. В вашей стране, как и в Венгрии, как и в Румынии, существует предание.

Я вздрогнула, так как вспомнила это предание.

– А-а, – обрадовался он, – вы знаете, что я хочу сказать.

– Да, – ответила я, – я видела в Польше людей, страдавших от этого ужасного недуга.

– Вы говорите о вампирах, не правда ли?

– Да, в детстве я видела, как на кладбище деревни моего отца выкопали сорок трупов. Все эти люди умерли в течение двух недель, и никто не мог определить причину их смерти. Семнадцать из них носили все признаки вампиризма, то есть трупы их были свежи, и они походили на живых людей; другие же стали их жертвами.

– А как же освободили от них народ?

– Им вбили в сердце кол и затем их сожгли.

– Да, так обычно и поступают, но для вас этого недостаточно. Чтобы освободить вас от привидения, я должен знать, что это за привидение, и я с Божьей помощью это узнаю. Да, и если нужно будет, я буду бороться один на один с этим привидением, кто бы им ни был.

– О, Грегориска! – воскликнула я в ужасе.

– Я сказал «кто бы им ни был» и повторяю это. Но для того чтобы я мог успешно выполнить мое страшное намерение, вы должны согласиться на все, чего я от вас потребую.

– Говорите.

– Будьте готовы к семи часам. Отправляйтесь в часовню, пойдите туда одна. Вам придется, Ядвига, преодолеть свою слабость. Так нужно. Там нас обвенчают. Согласитесь, дорогая, чтобы я мог защищать вас, я должен иметь это право перед Богом и людьми.

Оттуда мы вернемся сюда и тогда увидим, что делать дальше.

– О, Грегориска, – воскликнула я, – если это он, то он убьет вас!

– Не бойтесь ничего, моя дорогая Ядвига. Только согласитесь.

– Вы хорошо знаете, Грегориска, что я сделаю все, чего вы пожелаете.

– В таком случае до вечера!

– Хорошо, делайте все, что вы находите нужным, а я буду помогать вам по мере моих сил.

Он вышел. Через четверть часа я увидела всадника, мчавшегося по дороге в монастырь, – это был он!

Как только я потеряла его из виду, то упала на колени и стала молиться так, как уже больше не молятся в вашей стране, утратившей веру. Я ждала семи часов и возносила к Богу и святым мои молитвы. С колен я поднялась лишь тогда, когда пробило семь раз.

Я была слаба, как умирающая, бледна, как мертвец. Набросив на голову большую черную вуаль, держась за стенку, я спустилась по лестнице и отправилась в часовню, не встретив никого по дороге.

Грегориска ждал меня с отцом Василием, настоятелем монастыря Ганго. За поясом у него был святой меч, реликвия одного из крестоносцев, участвовавшего во взятии Константинополя Виллардуином и Балдуином Фландрским.

– Ядвига, – сказал он, положа руку на меч, – при помощи Бога я разрушу чары, угрожающие вашей жизни. Итак, подойдите смело. Вот святой отец, который, выслушав мою исповедь, примет наши клятвы.

Начался обряд; быть может, никогда он не был так прост и вместе с тем так торжествен. Никто не помогал монаху; он сам возложил венцы на наши головы. Оба в трауре, мы обошли аналой со свечой в руке. Затем монах прибавил:

– Теперь идите, дети мои, и пусть даст вам Господь силу и мужество бороться с врагом рода человеческого. Вы вооружены невинностью и правдой, и вы победите беса. Идите, и да будет над вами мое благословение!