Сильнее только страсть - Джеймс Роби - Страница 37

– Оседлайте для меня Саладина!

Бедняга пробовал протестовать, но она вконец напугала его угрозой, что тогда поедет на неоседланном скакуне, и конюх скрепя сердце выполнил ее повеление, моля Бога, чтобы здесь чудом вдруг появился хозяин. Тот не появлялся.

Джиллиана понимала, что нельзя сесть в седло чужого коня, да еще боевого, без того, чтобы сначала не поговорить с ним, не почесать нос, не погладить могучую холку, чтобы хоть немного приучить к себе, к своим прикосновениям, к запаху. Правда, не далее как вчера она сидела на нем позади Карлейля.

Когда ей показалось, что Саладин примирился с ее присутствием, она схватила повод и, сев в седло, приказала конюху укоротить для нее стремена. Она очень боялась того, чего так желал слуга, – появления Карлейля, а потому, едва дождавшись, когда тот управится со стременами, прямо со двора пустила коня вскачь.

Куда ехать, она не знала и доверилась скакуну, который избрал дорогу вниз со скалы, где нельзя было разогнаться без риска сломать ногу себе или шею всаднику, что умный конь хорошо понимал и потому вел себя осторожно. Зато потом, в долине, она пустила его в карьер, а сама пригнулась к холке – так, что ее собственные волосы смешались с развевающейся гривой Саладина.

Теперь в ней бушевало злорадство, и в отместку за то, что Карлейль лишил ее коня и оружия, она нарочно поскакала мимо поля, где обычно занимались военным делом, в расчете, что супруг увидит ее и лишний раз поймет, что с ней ему не справиться.

Конечно Карлейль находился там и, конечно, сразу увидел ее и зашелся от ярости. Никто еще не оседлывал Саладина, кроме него самого, не столько потому, что конь не потерпел бы такого, но в большей степени страшась гнева хозяина.

Пока она еще не исчезла из виду, Карлейль, отбросив меч, вложил пальцы в рот и оглушительно свистнул.

За шумом ветра Джиллиана не расслышала сигнала, но чуткое ухо скакуна уловило его, и он мгновенно, что не сразу осознала всадница, изменил направление и тем же аллюром поскакал в сторону своего хозяина. Все попытки Джиллианы направить его по прежнему пути терпели неудачу. Когда она поняла, что неуклонно приближается к месту, где стоит грозный муж, то не долго думая решилась на весьма опасный, если не целиком безрассудный, поступок – соскочить с мчащегося во весь опор могучего коня. Отпустив повод, она перекинула одну ногу через седло, оттолкнулась от его крупа, соскочила на землю, перевернувшись через голову, но тем не менее удачно приземлилась и осталась так сидеть, оглушенная, однако целая и невредимая.

Карлейль и его люди уже бежали к ней со всей скоростью, на какую были способны. При всем волнении за ее жизнь он не мог подавить злости и возмущения как тем, что она осмелилась сесть на его коня, так еще более тем, что с таким риском для жизни – конечно, назло ему – соскочила на полном скаку с седла. Успевал он на бегу ругать и себя за то, что никак не привыкнет к ее сумасшедшим выходкам, продолжающим вызывать у него, помимо сильнейшего беспокойства и раздражения, также и удивление, граничащее с уважением.

Сидя на траве, Джиллиана трясла головой, пытаясь избавиться от головокружения, и собралась уже самостоятельно подняться, когда могучий рывок оторвал ее от земли, чтобы тут же поставить на нее обеими ногами.

– Что, во имя Господа, – услышала она гневный голос мужа, – продолжаешь ты вытворять? Не успокоишься, пока не свернешь себе шею?

Джиллиана собралась с мыслями, чтобы ответить как можно достойнее, но не нашла ничего более разумного, чем пробурчать с детской обидчивостью:

– Отдайте моего коня, и тогда я не буду садиться на вашего!

На какое-то мгновение ей показалось, что он сейчас раздавит ей плечи, которые продолжал сжимать, но, овладев собой, Карлейль повернулся и отошел от нее.

Схватив поводья коня, который замер и продолжал стоять на том месте, где его покинул всадник, Карлейль веко-чил в седло, не прибегая к помощи стремян, подтянутых на целый фут выше, чем нужно для него. Потом наклонился и, легко подняв Джиллиану, положил ее через седло, лицом вниз.

Она пыталась вырваться, однако у нее ничего не получалось: он продолжал держать ее в таком же положении, словно нашкодившего ребенка, прижимая одной рукой к седлу и испытывая острое желание устроить ей настоящую порку, но понимая, что тогда победа, пусть и временная, может оказаться на ее стороне. Нет, он уже давно не мальчишка и не станет играть с ней, поддаваясь на ее полудетские провокации, которые могут привести к еще большим осложнениям.

Поняв наконец, что сопротивление бесполезно, она успокоилась. Даже вспомнила, как отец говорил ей что-то вроде того, что «если речь не идет о жизни или смерти, то не нужно затрачивать излишние силы на борьбу, особенно когда не видишь ясного пути к победе». Сейчас она оказалась именно в такой ситуации и, хотя поза для передвижения не самая удобная, решила терпеть и больше не сопротивляться. До поры, до времени.

К ее удивлению, Карлейль направил Саладина не по дороге к скале, на которой высился замок, а в селение и подъехал прямо к церкви, где бесцеремонно скинул ее с коня – так, что она упала на траву. Но прежде чем она успела вскочить, возмущенная таким обращением, и попытаться убежать куда-нибудь, он схватил ее за руку и потащил в церковь.

Там вот-вот должна была начаться месса, на которую пришел из замка брат Уолдеф, уже удобно расположившийся с требником в руках на одной из скамеек со спинкой и приготовившийся возблагодарить Господа за мир, воцарившийся в семье у Карлейля. И вдруг церковная дверь с треском распахнулась, и в нее ворвался сам Джон Карлейль, протащивший свою супругу через неф прямо к алтарю, где бросил ее к ногам перепуганного отца Ансельма с криком: – Я привел к вам своевольную заблудшую овцу, отец! Непокорную жену, пытавшуюся покончить счеты с жизнью!

– Неправда! – закричала Джиллиана, вырываясь из его хватки. – Я подчиняюсь всем наказам, если они разумны.

– Прекратите! – в свою очередь возвысил голос отец Ансельм. – Вы оба находитесь в церкви, не забывайте, дети мои!

Брат Уолдеф поднялся со скамьи, упрятав в рукав требник, а заодно и появившиеся надежды на мир в семье Карлейля, и поспешил к алтарю, судорожно размышляя: что на сей раз послужило причиной такого громкого скандала.

Карлейль уже приподнял Джиллиану с пола, втолкнул в придел церкви, захлопнул дверь и, прислонившись к ней спиной, тяжело переводя дух, проговорил:

– Войдите туда и исповедуйте ее, отец Ансельм, и, если она не сознается в неповиновении, то солжет перед Господом, а если... – Он помолчал и, решив быть до конца честным, добавил: – А если сознается в желании покончить с собой, тоже скажет неправду, ибо смерти своей не хотела. В остальном же виновна, потому что непослушна. Накажите ее, отец.

Слова Карлейля звучали под аккомпанемент стука в дверь с внутренней стороны – Джиллиана требовала, чтобы ее выпустили на волю.

Отец Ансельм бросил умоляющий взгляд на Уолдефа, взывая о поддержке: было видно, что войти туда один он не решается. Все же, когда Джиллиана перестала колотить в дверь, он осмелился, подталкиваемый Карлейлем, проникнуть в исповедальню, а тот вновь захлопнул за ним дверь и прислонился к ней. Однако вскоре нашел более удобный способ держать ее на запоре: снял с ремня ножны и использовал их как засов.

Вздохнув с явным облегчением, он опустился на одну Из скамей и, немного помолчав, обратился к брату Уолдефу, не сводившему с него участливого и встревоженного взора.

– Эх, брат, – сказал он ему, – если бы она по-настоящему меня злила, по-настоящему боролась со мной... В открытом бою... Я бы нашел силы сломить ее, прорваться через стену... – Он вздохнул. – А может, и нет... Кто знает?.. Может, к ней вообще нельзя подобрать ключи.

Уолдеф присел рядом с ним.

– Что побудило вас сказать, что она хотела покончить с жизнью? – с ужасом спросил он.

– На полном скаку она соскочила с моего коня, с Саладина, – ответил Карлейль. – Но почти сразу я понял, что тем самым она бросала вызов мне, а не руководствовалась желанием убить себя.