Любовь под луной - Джеймс Саманта - Страница 48

Услышав, как она вскрикнула, Доминик оцепенел. Короткое мгновение он лежал совершенно неподвижно... но было уже слишком поздно. Плоть его тяжело и жарко вдавилась в ее тело, и он понял, что не сможет остановиться. «Господи, прости меня!» – взмолился он. Тугая плоть Оливии уже сжалась вокруг его напряженного копья, унося остатки его самообладания, и Доминику ничего не оставалось, как подчиниться зову страсти. Забыв обо всем, он глубоко вонзился в нее, погрузив свое копье в ее жаркую нежную плоть, и страсть, закружив, понесла его туда, где ждало наслаждение.

Закрыв глаза, Оливия молилась о том, чтобы терзавшая ее нестерпимая боль исчезла... и почти не удивилась, когда это вдруг произошло. Доминик все глубже и глубже вонзался в нее, губы, горячие и требовательные, терзали ее рот. Дыхание его чуть заметно отдавало бренди. Казалось, он совсем обезумел, и Оливия крепко прижалась к нему, подчиняясь бешеному порыву страсти, который уносил их обоих.

В отдаленном уголке сознания Доминика еще мелькнула мысль о том, что он должен остановиться. Господи, чуть не застонал он, если бы он мог! Но она была такой сладкой! Доминик чувствовал, что освобождение близко. Его движения становились все более яростными. Тяжелыми, короткими толчками он все глубже проникал в ее лоно.

И когда это случилось, Доминику показалось, что его тело взорвалось. Волна за волной слепящее, немыслимое наслаждение накатывало на него, и, запрокинув голову, он закричал.

Дрожь пробежала по всему его телу, затем оно расслабилось. Только когда пальцы Оливии заскользили по его груди, путаясь в черных курчавых волосках, Доминик очнулся и снова потянулся к ее рту. И вдруг почувствовал на губах что-то соленое. Слезы...

Это было последнее, о чем он подумал, прежде чем провалиться в сон.

Глава 15

Очнулся Доминик в своей спальне. Он лежал ничком на постели. Наверное, был уже день, поскольку из-за портьер пробивался слабый свет. Он слегка пошевелил головой и тут же горько пожалел об этом. Боль железным кольцом сдавила ему виски. Доминик затих и закрыл глаза, надеясь снова уснуть.

Но его попытка не увенчалась успехом. Боль в висках сделалась нестерпимой. Но еще ужаснее было смутное сознание, что вчера он сделал что-то страшное, непоправимое, о чем будет долго жалеть. С хриплым стоном Доминик перевернулся на спину, уставившись мутным взглядом на пурпурный балдахин над кроватью.

Он не помнил, как добрался до постели. Последнее, что осталось в его памяти, это смутное воспоминание, как он сидел в кабинете, а дальше пустота... Только неосознанное чувство вины и дикого, сверхъестественного наслаждения... ощущение нежных губ под его губами... потом мрак. Господи, подумал он, что за сон!

Застонав, он с трудом заставил себя сесть. Пробуждение было ужасным, и Доминик, спуская ноги с постели, в приступе раскаяния дал себе слово никогда так не напиваться, как прошлой ночью. Если бы еще не этот сон! Подхватив валявшуюся рядом одежду, он мрачно прошлепал к умывальному тазу.

Там на стене висело большое овальное зеркало. Доминик мутным взором уставился на свое отражение и замер: пять красных царапин отчетливо протянулись вдоль его плеча. Только тогда он, холодея от ужаса, заставил себя опустить глаза вниз. На его мужской плоти следы крови – неопровержимые свидетельства того, что случилось ночью.

Эта кровь могла означать только одно...

Голова его дернулась, сдавленный стон ударом молота отдался в затуманенном мозгу. Оливия, вдруг понял он. Боже милостивый, Оливия! Это был не сон! Все случилось на самом деле.

Доминика захлестнули воспоминания. Маленькие руки, впившиеся в его плечи... Нежное тело, сладостно трепетавшее в его руках... Соленая влага под его губами. Его вдруг охватил панический ужас. Она плакала!

Липкие пальцы страха стиснули ему горло. Господи, неужели он причинил ей боль?! Она ведь такая крошечная. Губы Доминика скривились от отвращения к самому себе. Он вдруг вспомнил, как, обезумев, раз за разом вонзался в нее, и хрипло застонал.

Какого дьявола она позволила ему?.. Почему не остановила?.. «Идиот! – яростно пробормотал он про себя. – Это ты во всем виноват! Ты был пьян, как последняя скотина!» К горлу подступила тошнота. Она была девственницей, а он!.. Ни ласки, ни нежности... Пьяное животное, он грубо овладел ею, не думая ни о чем, кроме удовлетворения собственной страсти!

Какой дьявол вселился в него? Господи, да ведь он взял ее прямо на полу... как последнюю шлюху!

Мысли вихрем закружились у него в голове. Жгучий стыд, раскаяние... И тут новая волна ослепляющего желания, несмотря на ужас от содеянного, захлестнула его. Холодный страх стиснул сердце Доминика. Что, если теперь она возненавидит его? Неужели отныне он будет читать в ее глазах только отвращение, смешанное со стыдом и страхом? Одна мысль об этом была невыносима.

Затем в его сознании всплыло воспоминание о маленьких пальцах, нежно ласкавших его затылок, когда он, опустошенный, без сил, упал на нее и затих, уткнувшись лицом и нежную ямку у ее шеи.

Этого он не мог понять.

Помотав головой и вздрогнув от накатившей боли, Доминик крикнул, чтобы принесли горячей воды. Сегодня у Оливии выходной. Значит, она будет, как обычно, учить грамоте деревенских детей. Если он поторопится, то сможет увидеть ее...

Господи, простонал он, а даже если так, что ему сказать?

Когда он наконец появился в деревне, время уже близилось к обеду. Небо впервые за последние несколько дней прояснилось, лишь легкие облачка плыли к горизонту. Было тепло.

Подковы Шторма тяжело зацокали по деревянному настилу моста через реку. И Доминик машинально отметил про себя, что до воды всего несколько футов.

Он был уже на окраине Стоунбриджа, когда вдруг тишину разорвал дикий вопль. Бросив взгляд через плечо, он заметил людей, опрометью бежавших к реке. Какой-то мужчина, выскочив из лавки, присоединился к возбужденно жестикулировавшим у дверей женщинам. Они указывали в том направлении, куда бежали люди. Там, где река разделяла деревню надвое, было нечто вроде тихой заводи. Но теперь, вздувшись и выйдя из берегов после недавних дождей, мутные, коричневатые от грязи воды свирепо бурлили.

Снова послышался крик... Вне всякого сомнения, кричал ребенок. Что за дьявол? – озадаченно подумал Доминик. Нахмурившись, он привстал в седле...

То, что он увидел, заставило его оцепенеть от ужаса. Две крохотные головки то появлялись, то пропадали среди волн. Он заметил, как мелькнула рука.

Выругавшись сквозь зубы, Доминик понял, что ждать больше нельзя, и, спешившись, ринулся к берегу. Забыв обо всем, он бросился в воду.

В то время как Доминик, мучительно продираясь сквозь лихорадочные обрывки памяти, пытался припомнить, что же произошло, Оливия изо всех сил старалась забыть... Однако, как она вскоре убедилась, легче было хотеть этого, чем сделать.

Ей так и не удалось забыть его слова: «Кто же я? Цыган, отбившийся от своего племени? Или гаджо, так и не нашедший свой народ?» Сердце ее болезненно сжалось. Джеймс Сент-Брайд, ни разу не поднявший руку на сына, тем не менее был жестоким чудовищем. Его слова причиняли куда более жгучую боль, чем кулаки, они оставили незаживающие раны в чувствительной детской душе. Теперь мальчик стал мужчиной... Но он все равно страдал.

Он не был ни цыганом, ни гаджо. Он был человеком, потерявшимся между двух миров.

Оливия уже не удивлялась тому, что он испытывает такую черную ненависть к собственному отцу. Эта ненависть, словно зловещая язва, разъедала его. И если он не сможет избавиться от нее сейчас, жизнь его будет отравлена навсегда.

Ей до сих пор не удалось разобраться в тех чувствах, что нахлынули на нее прошлой ночью. Она испытала нестерпимую боль при виде того, как страдает Доминик. Но сейчас ей казалось, что было бы лучше, если бы он и не вспомнил о том, что произошло.

Такое не должно повториться, твердила Оливия. Тогда она сможет забыть... Мучительная боль стиснула ее грудь. Если бы она только знала, как это сделать!