Том II: Отряд - Джентл Мэри - Страница 159

«Это и есть семья?» — спросила себя Аш.

— Я так и не смогла решиться убить тебя. Хотя должна была, — Аш вставила свечу в подсвечник и снова уставилась в огонь камина. — А Флориан… не смогла убить меня. Она рискнула тысячами жизней, чтобы спасти одну. Тысячами тысяч.

— Плохо. — Фарис быстро вскинула взгляд. — Я была не права. Когда ты во время охоты оказалась среди моих людей, я не хотела смириться с тем, что должен умереть один человек. Мой отец Леофрик, machina rei militaris — они могли бы сказать мне, насколько это неправильно, — и были бы правы.

— Ты это говоришь, но сама себе не веришь, верно?

— Верю. Иначе разве я могла бы посылать людей в бой? Даже если я побеждаю, люди-то умирают.

У Аш выступили слезы на глазах. Она закашлялась, отмахиваясь руками от тонкой струйки свечной копоти, подняла чашку, отхлебнула. Кисловатая вода смыла комок в горле.

«Люди-то умрут…»

— Как ты с этим живешь? — спросила Аш и вдруг тряхнув головой, рассмеялась. — Господи! Вальзачи спрашивал меня тогда в Карфагене: «Как ты живешь со своим ремеслом?», а я ответила: «Меня это не беспокоит». Меня это не беспокоит!

— Аш…

— Ты здесь, — резко проговорила Аш, — потому что я не могу спать. И напиться не могу — вина не осталось. Так что можешь, черт тебя возьми, посидеть здесь и ответить в конце концов: как я живу со своим ремеслом?

Она ожидала задумчивого молчания, но голос Фарис без промедления отозвался из тени:

— Если Господь будет к нам милостив, то жить с этим нам осталось недолго. Гелимер казнит тебя завтра утром, едва ты сложишь оружие. Я только молю бога успеть добраться до него раньше — или чтоб успел мой отец, лорд-амир Леофрик, — и убедить подождать с казнью герцогини Флоры, пока ты не будешь мертва.

Фарис склонилась вперед, в освященный пламенем круг; ее глаза спокойно смотрели на Аш.

— Ты могла бы, по крайней мере, послать меня к нему завтра рано утром. И молиться, чтоб он выслушал меня, прежде чем казнить.

У Аш вырвался короткий смешок. Она вытерла рукавом лицо и снова присела на корточки, покачивая в ладонях пустую чашку.

— Ты, стало быть, слышала, что мы сдаемся. Что с осадой покончено.

— Люди разговорчивы. И священники тоже люди. Фер… брат Фернандо говорил с монахами.

Аш, уловив запинку в голосе собеседницы, пробормотала себе под нос:

— Можно было ожидать! — И добавила вслух, не дожидаясь вопроса: — Плевать мне, что будет завтра! Пока еще не кончилось сегодня. И я хочу понять, как я живу, когда люди, которых я знаю… друзья… умирают.

— А что, — встрепенулась Фарис, — ты не собираешься сдаваться без боя?

Холод кусал за пальцы, колол иглами ступни, и Аш обрадовалась предлогу хоть ненадолго уклониться от пристального невеселого взгляда Фарис, скорчившись, чтобы снова натянуть скукоженные холодные сапоги. На мгновенье она словно в первый раз ощутила все это: слабое тепло нагретых огнем подошв, боль в сведенных мышцах, тупое сосание голода под ложечкой…

— Может, и не собираюсь, — отозвалась она, чувствуя, что ей не хочется лгать, пусть даже молчанием. «Да и все равно: все будет кончено раньше, чем ты успеешь проговориться кому-нибудь».

— Может быть, — повторила она.

Фарис аккуратно сложила скованные руки на коленях. Не отводя глаз от бледного подобия пламени, сказала:

— Ты ведь живешь, зная, что будешь убита на войне.

— Это другое дело!

— И в мирное время многое могло бы убить их: пьянство, чума, лихорадка, тяжелая работа…

— Я знаю этих людей… — Аш запнулась, начала сначала: — Я знаю этих людей. Многих знаю долгие годы. Я знала Герена аб Моргана совсем сопливым. Я знала Томаса Рочестера, когда он не понимал ни одного языка, кроме английского, и парни убедили его, что его имя по-фламандски значит «задница». Я встречала в Англии двух внебрачных сыновей Роберта — хрен знает, живы ли они теперь и вспоминает ли он о них! Он ничего не говорит, просто держится, и все. И эти парни на лестнице и внизу — чуть ли не всех я помню еще с Англии, с поля под Туксборо. Если я отдам приказ атаковать, они умрут.

Хладнокровно, словно и не была она пленницей, Фарис посоветовала:

— Не думай об этом.

— Интересно, каким образом?

Неуверенно, после секундной паузы, Фарис прошептала:

— Может быть, это не для нас. Брат Фернандо сказал…

— Что? Что он сказал?

— Он сказал женщине намного труднее быть воином, чем мужчине: женщина дает жизнь, и потому ей много труднее отнимать ее.

Аш схватилась за живот, поймала взгляд Фарис и закашлялась в приступе сухого пронзительного смеха. Визиготка прижала ладонь к губам, широко распахнула темные глаза и вдруг откинула голову и тоже взвизгнула.

— Он с-сказал…

—…да…

— Сказал…

— Да!

— Во дает! Ты сказала ему, какое дерьмо?..

— Нет. — Фарис утерла глаза краешком ладони. Брякнула цепь. Она не могла скрыть просветлевшего лица. Высморкавшись, она пояснила: — Не сказала. Я подумала пусть поговорит с моими квахидами, если я выживу. Они сумеют объяснить этому франкскому рыцарю, насколько легче мужчине, когда по нему стекает кровь и мозги лучшего друга…

Смех замер, не оборвался, но стих постепенно, когда две женщины задохнулись, глядя друг на друга.

— В том-то и дело, — сказала Аш. — В том-то и дело.

Визиготка вытерла лицо, ее пальцы скользнули по грязной, но гладкой коже.

— Со мной всегда был отец, или квахиды, или machina rei militaris — тебе было труднее, Аш. И все равно я видела, что война творит с людьми, с их сердцами, с их телами. Ты видела больше меня. Странно, что тебе все еще так больно.

— Но и для тебя они были не просто пешками на шахматной доске?

— Конечно, нет! — обиделась Фарис.

— А, ясное дело. Потому что если ты не видишь в них людей со всеми их слабостями, как ты решишь, на что они годны в бою? Ага, в том-то и дело. А мы что такое? Мы вроде каменного голема. Хуже. У него-то нет выбора.

Она откинулась, сцепив руки на коленях.

— Никак не могу привыкнуть, — сказала она. — Если задуматься, Фарис, ты, быть может, обязана жизнью тому, что я никак не могу привыкнуть. Может быть, я спасла тебе жизнь из обычной сентиментальности.

— А твоя герцогиня, она не убила тебя тоже из сентиментальности?

— Возможно. Откуда мне знать, в чем разница между сентиментальностью и… — Аш не договорила. Слово тяжело засело в ее мозгу. Даже про себя она не могла выговорить:

«…любовью».

— Проклятье, терпеть не могу осады! — воскликнула она, обводя глазами темный холодный зал. — В Нейсе под конец было достаточно паршиво, они там ели собственных младенцев. Знать бы тогда, в июне, что шесть месяцев спустя я окажусь по другую сторону стены…

Стальные звенья зазвенели, словно пролилась вода, когда Фарис соскользнула с сундука, чтобы усесться на пол и устало опереться на него плечами. Аш инстинктивно напружинилась, хоть и видела, что цепи — по ее же приказу — были укорочены настолько, что ими нечего было и думать задушить кого-нибудь.

Она машинально подобрала под себя ноги, и рукоять кинжала снова легла в ладонь; приподнялась на корточки, краем зрения удерживая сидящую рядом женщину — в том состоянии духа, когда малейшее движение служит сигналом обнажить оружие.

— Никогда не забуду, как увидела тебя в первый раз, — тихо проговорила Фарис. — Мне говорили — двойник, и все равно это было так странно. Среди франков… как вышло, что ты не знала, где родилась?

Аш дернула плечом.

Женщина продолжала:

— Я видела тебя в броне, среди верных тебе людей — тебе, а не твоему амиру или королю-калифу. Как я завидовала твоей свободе.

— Свободе? — фыркнула Аш. — Свободе! Господи помилуй!.. И зависть не помешала тебе отправить меня багажом в Карфаген, верно? Хоть ты и знала, что сделает со мной Леофрик.

— Вот. — Фарис нацелила на Аш тонкий грязный палец. — Вот. Вот в чем дело.

— В чем дело?