Горький вкус времени - Джоансен Айрис - Страница 101

– Роль?

– Я же сказал тебе, что она была актрисой. – Дюпре указал на большой шкаф у стены. – Там ты найдешь платье и парик. Они принадлежали Камилле, но я уверен, что тебе они тоже подойдут. Надень их.

Нана в ужасе уставилась на него. Что это еще за игры?

– Ну, давай же, ты ведь ни за что не пришла бы сюда, если бы не собиралась мне подчиняться. Нана подошла к шкафу.

– Вы уже решили, каким способом избавиться от мальчика-короля?

– С помощью яда, наверное. На улице Марата аптекарь с удовольствием окажет мне любую услугу. Яд оказался бы надежным и разумным средством, его мог бы выбрать и Робеспьер, а у меня уже нет сил для физической борьбы.

– Королю всего восемь лет. Он не будет бороться за трон, достаточно…

– Я не хочу говорить о короле. Надевай платье.

Спустя двадцать минут Нана стояла перед Дюпре в розовом парчовом платье, запихивая собственные русые волосы под искусно уложенный седой парик.

Дюпре глядел на нее и чувствовал, как в нем нарастает возбуждение.

– Великолепно, – задыхаясь, произнес он. – В тебе есть сила, какой никогда не было у Камиллы. – Он сунул руку в карман и вынул маленькую серебряную табакерку. – Наклонись. Последний штрих.

Нана с деревянным лицом склонилась над Дюпре.

Он открыл табакерку, осторожно вынул мушку в форме сердечка и прикрепил ее рядом с левым углом ее рта.

– Ну вот, теперь ты просто совершенство. – Руки Дюпре дрожали, когда он закрывал табакерку и снова клал в карман. – Встань передо мной на колени.

Поколебавшись, Нана подчинилась.

– Прекрасно. Теперь слова. Ты должна произносить их очень искренне, иначе я буду недоволен.

– Что за слова?

В голосе Дюпре появились высокие жеманные нотки:

– «Рауль, обещай мне, что мы всегда будем вместе. Ты мамин родной, сладкий мальчик. Я больше никогда не буду тебя наказывать».

Нана повторила слова.

Ладонь Дюпре с треском ударила ее по щеке.

– Искренне! Еще раз.

Глаза Нана излучали гнев, недоумение, презрение. Ей не сразу удалось справиться с бушующей яростью. Она несколько раз глубоко вздохнула. И через несколько минут повторила слова.

– Уже лучше. А теперь скажи: «С моей стороны было так нехорошо сажать тебя в деревянный ящик с этими гадкими существами».

– С моей стороны было так нехорошо сажать тебя в деревянный ящик с этими гадкими существами.

Дюпре наклонился к Нана, все еще стоявшей на коленях у его стула, дыхание вырывалось из его груди с короткими сильными всхлипами.

– «Умоляю тебя, прости меня».

– Умоляю тебя, прости меня. – Нана подняла голову и увидела лицо Дюпре, искаженное до неузнаваемости от наслаждения. Ее мутило от отвращения к этому жалкому выродку.

– Повтори.

– Умоляю тебя, прости меня. – Нана с минуту помолчала. – Это все?

– О нет. – Дюпре улыбнулся, его глаза сияли от удовольствия. – Есть много чего еще. Ты можешь поцеловать мне руку.

Следующим вечером за ужином Катрин старательно избегала заговаривать с Людовиком-Карлом и сосредоточилась на том, чтобы понравиться Симонам. К своему удивлению, она обнаружила, что это не такая уж сложная задача. Как и говорил Франсуа, они были грубыми, неотесанными людьми, не слишком большого ума, однако казались добродушными. Из них двоих Катрин предпочла женщину ее мужу. Мадам Симон была коренастой, плотной, маленькой женщиной с тяжелым мужеподобным лицом в веснушках, однако у нее была теплая улыбка, и она, казалось, по-настоящему привязалась к мальчику.

И только когда мужчины уселись за карты, а мадам Симон взялась за шитье у очага, Катрин отважилась как бы невзначай подойти к Людовику-Карлу, читавшему у окна.

– У печки слишком жарко, – сказала она. – Можно, я посижу здесь рядом с тобой?

– Как хочешь, гражданка. – Людовик-Карл настороженно посмотрел на Катрин и сразу вернулся к чтению.

Катрин охватила волна жалости. Франсуа говорил, что Людовик-Карл был стар для своих лет, и теперь она поняла, что тот имел в виду. Мальчик был удручающе угрюм. Катрин присела на стул напротив и стала украдкой поглядывать на мальчика из-под ресниц. Это был по-настоящему красивый ребенок, хотя он лишь немного походил на Марию-Антуанетту. У него были такие же светлые волосы и широко расставленные голубые глаза, однако черты лица его были утонченнее и красивее, чем у матери.

– Я не люблю, когда люди на меня смотрят, – сказал Людовик-Карл, не поднимая глаз от книги. – Я бы хотел, чтобы ты этого не делала.

– Я думала, что ты немного похож на свою мать.

Людовик-Карл быстро поднял глаза.

– Ты видела мою мать?

– Давно, когда ты был еще младенцем. Она была очень добра ко мне.

Мальчик с готовностью кивнул.

– Она всегда добрая. – И понизил голос:

– Но мы не должны говорить о ней здесь. Им это не нравится.

– Очень мудро. Что ты читаешь?

– Книгу Руссо. Гражданин Робеспьер считает, что он прекрасный человек. Они забрали у меня все книги, которые мне подарил папа, зато дали вон те. – Людовик-Карл кивнул на четыре книги, сложенные рядом с ним на столе.

Катрин протянула руку за томом в темно-синем переплете.

Людовик-Карл быстро положил на книгу руку, чтобы помешать Катрин взять ее.

– Нет.

Катрин с удивлением посмотрела на него.

Мальчик встретил ее взгляд.

– Это не та книга, которую тебе следует смотреть, гражданка.

– Почему?

– Там картинки с раздетыми мужчинами и женщинами, и они делают… – Людовик-Карл умолк, а затем неохотно пояснил:

– Такую книгу неприлично смотреть даме, которая знала мою маму.

– А для тебя прилично? Мальчик пожал плечами.

– Не знаю. – И кивнул в другой конец комнаты на Симона:

– Он говорит, это единственные книги, какие должен читать мужчина.

– Ты ему веришь?

– Не знаю, – повторил Людовик-Карл. – Откуда мне знать, что правда, а что не правда, когда все говорят мне разное?

– Тебе нравятся гражданин Симон и его жена?

– Знаешь, они часто бывают веселые. – Из его глаз на короткое время ушло так старившее его выражение взрослой обреченности, и мальчик тоскливо сказал:

– Только я бы хотел, чтобы они иногда разрешали мне видеться с мамой.

– Но ведь она… – Катрин осеклась, потрясенно сообразив, что мальчик говорит о матери как о живой. Людовик-Карл думал, что его мать жива! Катрин с минуту помолчала, затем спросила:

– А где твоя мама?

– В квартире этажом выше с моей сестрой и тетей. – Рука мальчика крепче сжала книгу. – Они говорят: она плохая женщина и я не должен о ней говорить.

Приступ острейшей жалости пронзил Катрин.

– Я не считаю ее плохой и думаю, об этом ты должен сам судить, Людовик-Карл.

– Шарль. Здесь меня называют Шарль.

Катрин улыбнулась.

– Постараюсь запомнить.

– Да, трудно запомнить все, чего от тебя хотят. – Взгляд мальчика снова стал невыразительным и усталым, как у древнего старца. – Мама говорит, нужно все делать как можно лучше, когда делаешь.

Катрин понимала, что слишком задержалась здесь и ей следует возвращаться к компании у очага, однако ей очень не хотелось оставлять мальчика. Людовик-Карл был так страшно одинок.

– Ты любишь цветы?

Мальчик кивнул.

– В Версале у нас были красивые сады, и даже в Тюильри… – Он умолк, а потом его взгляд устремился к лицу Катрин. – Моя мама любит цветы. У нее духи с запахом фиалок.

– У моего кузена в городе есть сад, где растут очень красивые фиалки. Хочешь, я принесу их тебе? Ты мог бы ухаживать за ними и смотреть, как они растут.

Людовик-Карл неуверенно сказал:

– Я ничего не знаю о том, как выращивать цветы.

– Тогда я тебя научу. У меня есть сад, он даже больше, чем сад в Версале, и называется Вазаро, я тебе про него расскажу.

Лицо ребенка осветилось надеждой.

– По-моему, мне бы это понравилось.

– Я знаю, тебе понравится. – Катрин встала. – И я расскажу тебе про моего друга Мишеля. Мишель тебе тоже понравится. Он лишь немного старше тебя и знает все про цветы, духи…