Отныне и вовек - Джонс Джеймс - Страница 105

Он прошел в ту же дверь, что и Хэл, и, провожая его взглядом, Пруит увидел крошечный коридор, одним концом упиравшийся в спальню, слева от которой была ванная. Пруит отвернулся и обвел глазами гостиную.

Слева от прихожей на маленьком возвышении, огороженном коваными железными перилами, стоял небольшой обеденный стол, дверь за ним вела в кухню. В другом конце гостиной была огромная полукруглая ниша застекленного от пола до потолка «фонаря» с приспущенными складчатыми занавесями-драпри, в комнате стояли радиоприемник в высоком деревянном футляре и проигрыватель с двумя этажерками для пластинок по бокам. У правой стены – большой, набитый книгами книжный шкаф и письменный стол в форме буквы «П». Пруит бродил по комнате, рассматривал вещи и пытался придумать, о чем бы заговорить с Томми.

– А тебя когда-нибудь печатали? – наконец спросил он.

– Конечно, – скованно ответил Томми. – Один мой рассказ недавно вышел в «Коллиерс».

– А про что рассказ? – Пруит разглядывал пластинки: здесь была только классика – симфонии, концерты.

– Про любовь.

Пруит поднял на него глаза, и Томми хихикнул густым басом.

– Об одной честолюбивой молодой актрисе и о богатом бродвейском продюсере. Они полюбили друг друга, он на ней женился и сделал из нее звезду.

– Меня от таких историй воротит. – Пруит отвернулся и продолжал разглядывать пластинки.

– Меня тоже, – хихикнул Томми.

– Тогда зачем же их сочинять?

– Людям нравится. Этот товар хорошо идет.

– В жизни все иначе. Такой ерунды никогда не бывает.

– Конечно, не бывает. – Томми поджал губы. – Поэтому людям и нравится. Если им нужна такая литература, значит, пиши то, на что спрос.

– Я совсем не уверен, что им это нужно.

– А ты кто? – Томми басовито хохотнул. – Социолог?

– Нет. Просто я думаю, большинство людей такие же, как я. В настоящей литературе я не разбираюсь, но от басен вроде этой меня воротит.

– Так их же пишут не для мужчин, а для женщин. Эти романтичные, похотливые и высоконравственные дуры обожают подобное чтиво. Кто покупает книги и журналы? В первую очередь женщины. И глотают все без разбора. Должны же они хоть от чего-то получать удовольствие, если из-за своих моральных принципов не получают его в постели.

– Ну, не знаю. Я в этом не уверен.

– Они со своей моралью доиграются. Если вовремя не спохватятся, в один прекрасный день останутся совсем без мужчин.

– Про что это вы? – спросил Маджио, входя в комнату. – Что там про женщин?

Он подошел к письменному столу, туда, где стоял Пруит. Следом за ним в гостиной появился Хэл в таитянском парэу[26], расписанном ярко-оранжевыми тропическими цветами в венчиках остроконечных темно-зеленых листьев. Худой и длинный, он выглядел сейчас костлявым и каким-то усохшим, от недавней подтянутой элегантности ничего не осталось. Густой красноватый загар на грубой сухой коже казался неестественным, напоминал ржавчину, будто Хэл намазался йодом.

– Мы говорим, что, возможно, мужчины становятся такими по вине женщин, – объяснил Пруит.

– Я не думаю, – сказал Анджело.

– Я тоже не думал. А теперь начал сомневаться.

– Вот как? – Хэл сверкнул обаятельной мальчишеской улыбкой. – Видишь ли, некоторые действительно такими рождаются. К несчастью или к счастью – это зависит от точки зрения. Так что общая картина несколько сложнее.

Пруит с усмешкой покачал головой.

– Насчет того, что такими рождаются, рассказывай кому-нибудь другому. Можно родиться уродом, это факт. Я уродов насмотрелся на ярмарках – от Таймс-сквер до Сан-Франциско. А чтобы человек родился извращенцем, никогда не поверю.

– Ты бы мог быть очень милым парнем, – недовольно сказал Хэл, – если бы меньше кощунствовал.

– Кощунствовал? – Пруит усмехнулся. – Если ты не веришь в мораль, какое может быть кощунство?

– Важно не то, что ты говоришь. Важно, как ты это говоришь. Судьба таких людей – трагедия. И, как любая трагедия, она возвышенна и прекрасна.

– Я так не считаю. Для меня это все равно что порнография.

Хэл манерно поднял брови и пристально посмотрел на него.

– Твой приятель, пожалуй, начинает мне действовать на нервы, – сказал он Анджело.

Пруит чувствовал, что губы у него расползаются в усмешке, а лицо напряженно немеет, как бывало с ним всегда, когда рядом раздавался знакомый призыв к убийству.

– На мой взгляд, эта твоя теория такие же сладкие сопли, как басня Томми про богатого продюсера.

– Вижу, я в тебе ошибся. – Хэл улыбнулся. – У тебя напрочь отсутствует воображение. При ближайшем рассмотрении ты, оказывается, элементарный тупица.

– Наверно, – усмехнулся Пруит. – Из меня все воображение выбили. Половину, когда бродяжил, а то, что осталось, – в армии.

– Хэл, где твое шампанское? – напомнил Анджело. – Давай неси. Пить хочется – умираю.

– Сейчас, моя радость. – Хэл повернулся к Пруиту: – Когда будешь постарше, поймешь, что воображение способно породить истину, перед которой бессильны любые факты.

– Это мне и так понятно. Зато я не очень понимаю другое. Чем больше мы с тобой разговариваем, тем больше ты мне напоминаешь проповедника. Не знаю, почему.

– Тебе повезло, что ты друг Тони, – сказал Хэл. – А то я бы тебя сейчас отсюда вышвырнул.

Пруит смерил его взглядом и снисходительно усмехнулся:

– Сомневаюсь, что у тебя получится. Но если хочешь, чтобы я ушел, так и скажи. Я уйду.

– О-о! – Хэл улыбнулся Маджио. – Твой приятель – герой.

– Хэл, чего ты обращаешь внимание? – вмешался Маджио. – У него просто характер такой вредный. Дай ему выпить, и он успокоится.

Хэл повернулся к Пруиту:

– Все так просто?

– Выпить, конечно, было бы неплохо.

Томми поднялся с кресла и, подойдя к Пруиту, встал рядом, словно Собрался его защитить.

– Иди ты к черту! – сказал он Хэлу. – Что ты нападаешь на несчастного парня? Он здесь со мной, а не с тобой. Прекрати его шпынять.

– Мне адвокаты не нужны, – заметил Пруит.

– Томми, если тебе не нравится, как я принимаю гостей, ты всегда можешь пойти домой. – Хэл улыбнулся. – Я лично буду только счастлив. Мальчики, вам когда нужно быть в казарме?

– В шесть, – ответил Анджело. – К побудке. – Он резко повернулся и посмотрел на часы на письменном столе, словно вдруг вспомнил, что когда-то должен умереть. – Гадство! – ругнулся он. – Ладно. Мы в конце концов выпьем или нет, черт возьми?

– Ты! – рычал Томми на Хэла. – Дрянь! Подлая грязная тварь! Я ведь сейчас действительно уйду.

Хэл весело засмеялся:

– Не смею задерживать. Хочешь – уходи. – Он повернулся и пошел в кухню.

Томми злобно смотрел ему вслед, его большие руки неподвижно повисли, огромные кулаки были плотно прижаты к бедрам.

– Знаешь ведь, что я не уйду, – сказал он. – Ты ведь знаешь, что мне теперь придется остаться.

Хэл высунул голову из кухни:

– Конечно, знаю. Иди сюда, поможешь мне разлить шампанское.

– Сейчас. – Томми неловко и грузно сдвинулся с места. На лице у него застыла обида.

– Пру; на минутку, – шепотом позвал Маджио. Он отвел Пруита в сторону, и, пройдя мимо проигрывателя, они встали в глубине застекленного «фонаря». – Чего ты пускаешь пену? Хочешь мне все испортить? Помолчи, отдохни.

– Хорошо. Ты извини. Сам не знаю, с чего я завелся. Наверно, из-за этой ерунды насчет того, что такими рождаются. Путать тебе карты я не собираюсь. Но понимаешь, эти типы действуют мне на нервы. Липнут со своими наставлениями, как вшивый полковой капеллан – ходи в церковь, молись богу! Тоже мне Армия спасения! Мол, сначала послушай проповедь, а уж потом накормим. Зачем им это? Зачем обязательно убеждать кого-то, что ты лучше всех?

– Не знаю. Пусть себе болтают, что хотят. Тебе какое дело? Думаешь, я с ними спорю? Никогда в жизни. Они говорят – я киваю. А потом прошу налить еще.

– Хорошо, когда человек так может. А у меня, наверно, не тот характер, я так жить не могу.

26

Национальная мужская одежда, распространенная в Полинезии: длинный кусок ткани, который обертывают вокруг бедер, как юбку.