Символы распада - Абдуллаев Чингиз Акифович - Страница 37

Когда он умывался, у него дрожали руки. Он снова посмотрел в зеркало и вдруг, схватив себя за клок волос, с силой потянул. Волосы легко поддались. Он ошеломленно смотрел на них. Такого с ним не было никогда, даже когда он тяжело болел в лагере, заразившись какой-то лихорадкой от приехавших из Азии заключенных. Да, такого никогда не было. Он выбросил волосы и посмотрел на себя в зеркало. Потом, наклонившись, задрал штанину. На ногах образовались раны, словно мясо и кости начали гнить еще при жизни. Он не понимал, что происходит. Неужели это последствия двух бессонных ночей? Но он и раньше мог сутками не спать, и ничего...

Сухарев стоял и смотрел на себя в зеркало, вспоминая загадочный прибор и пластины, которые его окружали. Постепенно к нему стало приходить понимание того, что произошло нечто невозможное, страшное, к чему нельзя привыкнуть. Он зашел в магазин и купил себе спортивную шапочку, чтобы прикрыть образовавшиеся на голове лысые участки. И еще – легкую куртку, выбросив свой помятый пиджак.

После этого он отправился в Хельсинки. Он знал, где находится больница, в которой один из врачей говорил по-русски. Ему уже приходилось бывать в ней. Она находилась как раз недалеко от терминала, где он должен был встретиться с людьми Сирийца. Он не сомневался, что Сириец стянул всех своих людей к терминалу. Взяв такси, Сухарев поехал в больницу. По дороге ему снова стало плохо, и он едва не остановил такси. Но все-таки перетерпел и добрался до больницы. Здесь он, к счастью, довольно быстро нашел знакомого врача. Было уже около двух часов дня.

– Здравствуйте, доктор, – сказал он, входя в его кабинет.

Он не помнил его имени и фамилии, но это было неважно. Главное, что он нашел врача, говорящего по-русски. Тот что-то писал и удивленно посмотрел на странного пациента.

– А, мистер Зухарив, – обрадовался врач, узнав наконец его. – Как ваши дьела? Что случилось?

– Посмотрите меня, доктор, – попросил Сухарев, – мне очень плохо. Я таксу знаю, я вам заплачу, только посмотрите меня.

– Хорошо, садьитесь, – показал врач на стул, – что у вас болеть? На что жаловаться?

– Вот, – Сухарев снял шапку, показывая свои плеши, потом засучил брюки.

Врач посмотрел на его раны, нахмурился, подошел к умывальнику, тщательно помыл руки, потом снова подошел к своему необычному пациенту, посмотрел на его голову, нахмурился еще сильнее. И затем еще раз спросил:

– Что у вас болеть?

– Меня тошнит, все тело ломит, голова кружится, сам не понимаю, что происходит, – признался Сухарев.

Врач, не дотрагиваясь до его головы, внимательно оглядел ее. Потом подошел к телефону и, подняв трубку, что-то сказал по-фински. Затем снова вернулся к Сухареву. Через минуту в комнату вошел другой врач. Он тоже подошел к Сухареву, и они стали осматривать его вдвоем, что-то горячо обсуждая. Потом пришедший врач быстро вышел.

– Где вы были в последние месяцы или недели? Вы куда-нибудь ездить?

– Нет, только в Финляндию, – проворчал Сухарев.

– Вы бывать вашей атомной станции или стоять рядом?

– Нет, – удивился Сухарев. – Почему вы спрашиваете об этом? Что со мной?

– Подождите, – врач внимательно посмотрел на него, потом попросил: – Снимите рубашку и покажите ваши руки.

Сухарев начал расстегивать пуговицы, снова чувствуя легкое головокружение. Встал, снял рубашку и с некоторым удивлением поглядел на собственное тело. Затем вытянул руки. Пальцы дрожали. Сильно дрожали. Он хотел унять дрожь, но не смог. Голова болела все сильнее. Врач нахмурился. В этот момент дверь открылась, и в комнату вошли не только второй врач, но и какая-то молодая женщина, очевидно медсестра. Врач что-то сказал ей, и она подошла к Сухареву с каким-то непонятным прибором. Прибор начал громко трещать, женщина вскрикнула, показывая на Сухарева и пятясь назад.

– Что случилось? – спросил Сухарев, вставая со стула.

Оба врача сделали шаг назад, словно он был зачумленный.

– Вам нельзя ходить, – твердо сказал первый врач, – вы лежать тут. Мы вас госпиталь отправлять.

– Что у меня? – Он увидел ужас в глазах молодой женщины и явное смятение обоих врачей.

– Вы больны, вы очень больны, – убедительно сказал врач, – мы вас отправлять госпиталь. Не нужно денег, мы вас не брать денег.

– Что происходит? – заорал Сухарев и почувствовал, как снова закружилась голова. Он пошатнулся и сделал два шага к стулу.

Врачи держались в нескольких шагах от него, не рискуя подойти ближе.

– Скажи, что случилось, – уже более миролюбивым голосом попросил Сухарев, – мне нужно знать.

– Вы больны, – кивнул врач, незаметно пятясь к дверям, – очень сильно больны.

Сухарев видел панику на их лицах. Он увидел, что молодая женщина показала на прибор обоим врачам и что-то тихо сказала. Второй громко возразил, но женщина выбежала из палаты. Тогда первый обратился к Сухареву:

– Вы сильно болеть. Вам нельзя ходить город. Сейчас придет машина, и вас нужно госпиталь.

– Нет, – твердо сказал Сухарев, поднимая рубашку. Она как-то непонятно искрилась. Он с удивлением посмотрел на рубашку и начал надевать ее.

– Не нужно, – почти страдальчески крикнул врач, – у вас плохой рубашка.

– Как это не нужно, – не понял Сухарев, – я что, голый должен здесь сидеть?

– Сейчас машина ехать и вас больница, – твердо сказал врач.

– Ну уж нет. У меня еще есть дела в городе. – Он начал застегивать рубашку.

– Ходить нельзя, уходить нельзя, – врач говорил все это, стоя со своим коллегой у двери, словно ждал удобного момента, чтобы выскочить наружу.

– Мать твою, – разозлился Сухарев, – скажи ты мне, что со мной.

Он вдруг вспомнил, что прибор затрещал, едва женщина вошла в комнату. Вспомнил и вчерашнее одеяло, его потрескивание, посмотрел на свои руки.

– Ты почему меня про атомную станцию спрашивал? – нахмурился он. – У меня что-то не то, да? Ты мне скажи, что у меня не то?

– Вы облучаться, – серьезно сказал врач, – вы сильно облучаться. Очень сильно.

В западной медицинской практике не принято скрывать от больного его диагноз. Сухарев закрыл глаза.

– Вот оно что, – задумчиво сказал он, – вот, значит, какой подарочек Сириец к вам в гости переправлял.

Он поднялся, поправил рубашку, взял куртку.

– Я ухожу, – строго сказал он.

– Нельзя, – врач стоял в дверях, и его коллега кивал ему в унисон, – нельзя уходить. Вы сильно болеть. Вам больница, спасать. Вы сильно облучаться. Очень, очень сильно. Вам нужно больница. – Нет, – сказал Сухарев, – мне уже больница не поможет. Спасибо, друг, хоть сказал, что у меня.

– Вы не уходить, – сделал последнюю попытку врач.

– Иди ты... – Сухарев натянул шапочку, покачнулся и пошел к дверям.

Оба врача испуганно отшатнулись от него, как от прокаженного. Очевидно, он буквально светился от радиоактивности. Сухарев вышел из кабинета, а врачи бросились звонить в полицию.

Теперь он точно знал, что обречен. Он понимал, что не успеет добраться ни до Порво, который был в полутора часах езды, ни до этого проклятого прибора. Сухарев вспомнил про Надю и решил, что нужно позвонить ей. Он подошел к телефону, набрал киевский номер. На этот раз долго не отвечали. Наконец трубку сняла женщина. Она визгливо спросила, кого ему надо.

– Тетя Клава, это я, Сухарев, – пробормотал он, – позовите Надю.

– Ах ты бандит, ах ты зверь такой, – начала вдруг причитать женщина, – из-за тебя она в больницу попала. У нее на лице такой синяк. Бандит проклятый. Чтоб тебе пусто было. Это твои дружки вчера пришли резать мою семью. Чтоб ты провалился, проклятый. Из-за тебя чуть внука моего...

Он положил трубку. Значит, Сириец нашел Надю в Киеве. Наверно, они ее мучили. Он закрыл глаза, прислонившись к стене. Они ее мучили. Он понимал, что обречен, понимал, что ничего изменить нельзя, понимал, что все кончено. Но где-то в глубине в нем все еще жил уголовник Сухой, который и кличку свою заработал не потому, что его фамилия была Сухарев, а потому, что с детства никогда не плакал, даже когда попадал в самые страшные переделки.