Символы распада - Абдуллаев Чингиз Акифович - Страница 78

– А если взорвут? – Если, если... – разозлился Дронго. – Выбрось все из головы. Все будет в порядке.

И хотя сам был не уверен в этом, он повернулся и вышел из комнаты. Дронго понимал состояние полковника и впервые подумал, что Машкову сейчас хуже всех остальных. Дронго остановил такси и поехал в «Бел Мон», где все еще оставалась Мария Суровцева со своей спутницей. В общей суматохе о них просто забыли, и две молодые женщины постоянно находились в отеле, изнывая от безделья.

– У вас есть два часа свободного времени, – улыбнулся Дронго, обращаясь к сотруднице, находившейся с Суровцевой. – Я хочу поговорить с арестованной.

– Я не имею права покидать свой пост, – твердо сказала молодая женщина, но по ее загоревшимся глазам Дронго понял, что она очень хочет выйти в город.

– Идите в город, – махнул он рукой, – можете позвонить полковнику Машкову и спросить у него разрешения. Он подтвердит мои полномочия. Вы же первый раз в Париже. Посмотрите, какой это фантастически красивый город.

Поколебавшись, женщина все-таки повернулась и вышла, не забыв захватить свою сумочку. Дронго остался с Суровцевой.

– Будете меня охранять? – насмешливо спросила она. Ее раны уже начали затягиваться, и она чувствовала себя гораздо увереннее, чем прежде.

– Буду. – Дронго сел на стул напротив нее. – Я бы хотел, чтобы вы мне все рассказали о Хорькове и о людях, которые предложили ему это преступление.

– Опять... – поморщилась Суровцева. – Может, что-нибудь другое?

– Меня интересуют Хорьков и его заказчики, – твердо сообщил Дронго.

– Он же в тюрьме сидит, – удивилась она, – вызовите его к себе, и пусть он вам сам все расскажет.

– У меня нет времени его вызывать. Мне интересен ваш рассказ.

– А я думала, что я вам интересна, – вызывающе сказала женщина.

– Если вы имеете в виду свои мозги, то да. Мне интересно, откуда берутся такие стервы, как вы. Если свое тело, тоже да. Вы красивая и эффектная женщина. Но не для меня. Мне трудно будет забыть про вашего мужа, которого убили по вашей просьбе.

– Что вы заладили про мужа? – разозлилась она. – Прямо как муха все время жужжите. При чем тут мой муж? Пустое место... Я думала, он скромный, а он оказался слабым, я думала, он умный, потому что всегда молчал. А он оказался просто недалеким человеком. Мне казалось, что он сможет стать великим ученым, а потом я увидела, что он не может быть даже нормальным мужем и отцом. По ночам один спать боялся, ему страшные сны снились.

– Из-за этого вы его и убили.

– Да, да, из-за этого! И из-за этого тоже. Я же говорю, что он был пустое место. Как он меня раздражал своим постоянным нытьем, своей нерешительностью. Хотите, я вам скажу правду, когда я окончательно поняла, что уйду от него?

Дронго молча смотрел на нее. Она тряхнула волосами.

– В постели он вел себя как неопытный мальчик, – с вызовом, с каким-то надрывом сказала она. – Все мои попытки как-то его раззадорить ни к чему не приводили. Одна моя московская знакомая посоветовала мне... в общем, сделать то, что мужчины любят больше всего. Вы бы видели, что с ним случилось. Он испугался, начал бормотать что-то о чистоте отношений, о семейных узах. В общем, я тогда плюнула на него. А потом он изменил мне.

– Как это изменил? – не поверил Дронго.

– А вот так, – сверкнула она глазами. Было видно, что ей нелегко. – С женой этого стервеца Волнова мне и изменил. Думал, я ничего не узнаю. Весь поселок над нами смеялся. У нее только кожа и кости. Вы бы ее рожу видели. А он с ней в лес ходил. Их там и застукали. Вот тогда я назло ему и пошла к Волнову. И потом уговорила его выстрелить в машину. Он ведь не хотел стрелять. Вот тогда я ему про его жену и рассказала.

Дронго сидел потрясенный. Он вдруг понял, что ситуация с хищением в Научном центре была еще и драмой сразу нескольких семей. Драмой, о которой никто и ничего не знал.

– Мы этого не знали, – сказал он.

– А вам и не нужно было знать. – Она отвернулась к стене. Было непонятно: то ли она плачет, то ли смеется.

– Маша, – позвал Дронго, – согласитесь, что так нельзя.

– Ну да, – сказала она, не поворачивая головы, – вам легко говорить. А мне, думаете, было легко? И с этим Волновым. И с Хорьковым, черт бы его побрал! Вечно эта жирная кожа. И изо рта несет, как из помойной ямы. Я должна была все время слушать его дурацкие рассказы.

– Ему Ревелли предложил украсть заряды?

– Он. И итальянец еще, этот переводчик. Они рассказывали, что есть богатые арабы, которые готовы платить десятки и сотни миллионов долларов. Хорьков хвастался, что будет самым богатым человеком в мире.

– Они ничего не говорили про этих арабов?

– Ничего. Ревелли все время торопил, просил, чтобы в августе у него уже были заряды. Рассказывал Хорькову про этих арабов. Они все чокнутые на своей ненависти к американцам и европейцам, особенно к французам. Ревелли и Хорьков все время над этим смеялись.

– Еще что-нибудь помните?

– Нет. Больше ничего. Они договаривались увидеться в Америке, в сентябре этого года. Ревелли еще смеялся и говорил, что с Америкой наверняка ничего не случится.

– Как же вы могли жить с таким типом?

– А что мне нужно было делать? Остаться с подлецом Никитой, который мне изменил? Или с подлецом Волновым? Кому я была нужна? Кому? Вот и вы на меня все время волком глядите. И стервой все время называете.

У нее снова дернулись плечи.

– Ты меня извини, – попросил Дронго. – Я, кажется, был не прав.

– Ладно, – отмахнулся она, – что это вы опять ко мне на «ты» стали обращаться. Вас и не поймешь, когда «ты», а когда «вы».

– Видимо, когда я нервничаю, называю на «вы», а когда спокоен, на «ты». Или наоборот, я даже не замечал. Ты меня все равно извини.

– Меня посадят?

– Думаю, да.

– Надолго?

– Не знаю. Но, учитывая, что ты нам помогала, наверно, не очень. Но сидеть придется. Может быть, и много.

– Много, это сколько? Год, два?

– Нет. Лет десять или двенадцать.

– Так много?

– Да. Не меньше.

– Значит, я из тюрьмы старухой выйду? – спросила она с каким-то внутренним надрывом.

Он молчал.

– Значит, все, – сказала она, – значит, Париж – это последнее, что я увидела в своей жизни. Был, говорят, роман «Увидеть Париж и умереть».

– Так, кажется, говорили про Лондон.

– Какая разница. У меня Париж.

– Париж, – повторил он. – Может, мы все видим его в последний раз.

– Поцелуйте меня, – вдруг попросила она.

– Что? – изумился он.

Она встала.

– Я ведь всегда мечтала о таком мужчине. Думала, что мой мужчина будет умным, сильным, благородным. Самое главное – умным. Мне казалось, что у меня все будет в порядке. Вам очень противно меня поцеловать?

Он шагнул к ней. Наклонился, осторожно поцеловал ее. Она закрыла глаза.

– Никита был моим первым мужчиной, – сказала она с закрытыми глазами, – он целую неделю не мог ничего сделать. Это было так больно.

Дронго нахмурился. В этот момент дверь открылась, и в комнату вошла капитан Шалимова. Она увидела их и замерла.

– Нас всех вернули, – сказала она, – террористы только что позвонили в министерство внутренних дел и сделали первое заявление. Они сообщили, что у них есть оружие, которое может уничтожить весь Париж. Сейчас об этом передают все информационные агентства мира. Вас срочно ждут в нашем посольстве.

– Мы опоздали, – горько произнес Дронго. – Мы опоздали, – повторил он и, уже не обращая на Шалимову никакого внимания, взял руку Маши и сжал ее в своей руке. Затем, резко повернувшись, вышел из комнаты.

Он спустился вниз, вышел из отеля. На улице было ветрено. Рядом с отелем на углу находилась аптека. Он зашел туда, чтобы попросить какое-нибудь лекарство от головной боли. В аптеке стоял темнокожий плохо одетый человек, который что-то горячо объяснял аптекарю. Он, видимо, просил какое-то лекарство, которое нельзя было выдавать без рецептов. Аптекарь качал головой. На его лице было презрение.